Глава 72

В классе на курсах повышения квалификации нас было человек сорок или даже пятьдесят. Мы сидели за крошечными школьными партами, ножки которых были намертво прикручены к полу. Справа к каждой парте крепилась узкая плоская полочка типа подлокотника. У меня было такое чувство, как будто я вновь попал в школу. На урок биологии или химии. Смитсон проводил перекличку.

— Питерс!

— Я!

— Каллоуэй.

— Здесь!

— Мак-Брайд…

(Тишина.)

— Мак-Брайд?

— А? Что? Да. Здесь.

Перекличка продолжалась. Я подумал, что это здорово, что здесь есть столько открытых вакансий. Но, с другой стороны, это рождало тревогу: количество рабочих мест все-таки не бесконечно, и вполне может так получиться, что нам придется за них побороться. Выживает сильнейший. В Америке всегда были люди, которые ищут работу. Годных к употреблению тел здесь хватало всегда. А я хотел стать писателем. Почти все вокруг были писателями. То есть, конечно, писали не все. Кто-то работал зубным врачом, кто-то — автомехаником. Но каждый знал, что при желании он может стать литератором. Наверное, из этих пятидесяти человек, собравшихся в классе, как минимум пятнадцать почитали себя писателями. Почти все люди пользуются словами и умеют записывать их на бумаге, то есть писателем может стать каждый. Но большинство, к счастью, писателями не становятся. Они не становятся даже таксистами. А некоторые — и таких, кстати, немало — не становятся, к несчастью, вообще никем.

Перекличка закончилась. Смитсон обвел взглядом класс.

— Мы собрались здесь… — начал он и умолк на середине фразы, глядя на чернокожего парня, сидевшего на первой парте. — Спенсер?

— Да?

— Вы что, вытащили проволоку из фуражки?

— Да.

— И вот представьте себе, вы сидите в такси, и фуражка висит у вас на ушах, как у Дага Макартура, и какая-нибудь пожилая леди с покупками из магазина захочет доехать домой на такси, и она подойдет и увидит, как вы сидите, свесив руку в окно, с этим вообще непонятно чем на голове… она посмотрит на вас и подумает, что вы просто какой-то ковбой. Она подумает, что вы ковбой, и не сядет с вами в машину. Она поедет домой на автобусе. Может быть, а армии это проходит, но у нас уважаемый таксопарк мы «Yellow Cab»!

Спенсер нагнулся, поднял с пола кусок проволоки и вставил обратно в фуражку. Ему была очень нужна работа.

— Каждый считает, что он умеет водить машину. Но факт остается фактом: очень немногие умеют водить.

Они просто ездят. Причем как попало. Всякий раз, когда я выезжаю на улицы города, я диву даюсь, почему у нас не происходят аварии каждые две-три секунды. Каждый день я наблюдаю как минимум трех идиотов, которые едут на красный свет, как будто его вообще не существует. Я не буду читать вам мораль. Я скажу только одно: эта жизнь сводит людей с ума, и это накладывает отпечаток. В частности, на их манеру водить. Я не собираюсь учить вас жизни. За этим мы можете обратиться к раввину, или святому отцу, или местной шлюхе. Но я научу вас водить машину. Мне нужно, чтобы вы возвращались домой со смены живыми и по возможности — целыми и невредимыми. Чтобы компании потом не пришлось разоряться на вашу страховку.

— Черт, — сказал парень, сидевший рядом со мной, — хорошо излагает, собака!

— В каждом из нас умирает поэт, — сказал я.

— А теперь… — сказал Смитсон. — Мак-Брайд, проснитесь и слушайте… а теперь кто мне скажет: единственный случай, когда человек теряет контроль над машиной и действительно не может ничего сделать. Когда такое бывает?

— Когда у него мощный стояк? — высказал предположение какой-то шутник.

— Мендоса, если вы не в состоянии вести машину со стояком, вам у нас нечего делать. Наши лучшие шоферы целый день ездят со стояком. Целый день и потом еще целую ночь.

Народ дружно заржал.

— Ну что, кто-нибудь скажет: единственный случай, когда человек теряет контроль над машиной и действительно не может ничего сделать?

Никто не вызвался отвечать. Я поднял руку.

— Да, Чинаски?

— Человек полностью теряет контроль над машиной, когда он чихает.

— Все правильно.

Я снова почувствовал себя звездным мальчиком. Как в старые добрые времена в лос-анджелесском колледже. Плохие оценки, но хорошо подвешенный язык.

— Хорошо, пойдем дальше. Что надо делать, когда ты чихаешь?

Я опять поднял руку, но тут дверь открылась, и в класс вошел какой-то мужик. Очень сердитый мужик. Он осмотрел лица присутствующих и решительным шагом направился ко мне.

— Вы Генри Чинаски?

— Да.

Он сорвал у меня с головы таксистскую фуражку. Все уставились на меня. Лицо Смитсона оставалось совершенно спокойным и безучастным.

— Пойдемте со мной, — рявкнул сердитый мужик.

Он привел меня к себе в кабинет.

— Садитесь.

Я сел.

— Мы проверили ваши данные, Чинаски.

— Да?

— У вас восемнадцать гражданских судимостей за пребывание в общественном месте в состоянии явного опьянения и одна — за вождение в нетрезвом виде.

— Я подумал, что, если я напишу это в анкете, меня не возьмут на работу.

— Вы нас обманули.

— Я бросил пить.

— Это уже не имеет значения. Вы предоставили ложные данные и тем самым уже доказали свою непригодность.

Я молча встал и ушел. Вернулся домой. Джан валялась в постели. В своей рваной розовой комбинации. Одна бретелька держалась на булавке. Джан была уже изрядно пьяна.

— Ну что, папочка, как дела?

— Меня не взяли.

— Как так?

— Они не берут на работу гомосексуалистов.

— Ну ладно. Вино в холодильнике. Наливай и ложись.

Что я и сделал.