5

Мари и Каору бредут по безлюдному переулку. Каору показывает дорогу. На голове у Мари – иссиня-черная бейсбольная кепка с эмблемой «Boston Red Socks», надвинутая до бровей. В этой кепке она смахивает на мальчишку. Видимо, потому и надела.

– Ну спасибо тебе, – говорит Каору. – Одна бы я черта с два разобралась в этой каше…

Они спускаются по уже знакомой лестнице.

– Слушай, а ты не торопишься? Может, заскочим куда-нибудь? – предлагает Каору.

– Куда?

– В горле пересохло. Пивка бы глотнуть. Ты как?

– Я вообще-то не пью…

– Ну соку возьмешь или еще чего-нибудь. Все равно тебе время убивать до утра, верно ж?

Две женщины сидят у стойки крошечного бара. Больше в заведении никого нет. Играет старенькая пластинка Бен Уэбстер, «My Ideal», версия 1950 года. Еще с полсотни дисков – не компактов, добрых старых винилов – выстроились на полке вдоль стены. Каору держит в руке длинный и узкий стакан с пивом. Перед Мари – бокал «Перье» с выжатым лаймом. Старичок-бармен за стойкой молча колет свой лед.

– И все-таки она красавица, правда? – говорит Мари.

– Китаянка, что ли?

– Ну да.

– Это верно. Да только с ее жизнью долго в красавицах не погуляешь. Мигом в старуху превратится. Точно тебе говорю. Я таких уже знаешь сколько перевидала…

– Ей сейчас девятнадцать. Как и мне.

– Ну и что? – отзывается Каору, похрустывая солеными орешками. – Да сколько бы ни было… На такой работе даже с крепкими нервами и года не продержаться. Не сегодня, так завтра подсядет на иглу – и привет.

Мари молчит.

– Так ты у нас студентка?

– Ага. В инъязе китайский учу.

– В инъязе… – повторяет Каору. – А потом куда?

– Если получится, хотела бы стать переводчиком. Устным или письменным, на частных контрактах. Для работы в фирме я по характеру не подхожу…

– Ты, наверно, умная очень?

– Да не то чтобы… Просто родители с детства пилили. Дескать, лицом не вышла, так хоть учись получше, а то вообще ни на что не сгодишься.

Каору, прищурясь, глядит на Мари:

– Да ты чего? Ты очень даже симпатичная. Я не комплимент говорю, серьезно! «Лицом не вышла» – это вот про таких, как я…

Смутившись, Мари чуть заметно поводит плечами:

– Вот сестра моя – настоящая красавица! Куда ни придет, все только на нее и смотрят. И удивляются: надо же, вроде бы сестры, а такие разные. И ведь правда: если сравнивать, я и в подметки ей не гожусь. Рост маленький, грудь никакая, рот в пол-лица, волосы торчат… Да еще и близорукость. Астигматическая.

– Вообще-то, – смеется Каору, – у людей все эти штуки называются «изюминками».

– Не знаю… У меня так думать не получается. С малых лет мне только и намекали, что я уродина.

– И потому ты решила учиться себя не помня?

– Поначалу да. Только я не люблю с другими за успехи соревноваться. В спорте была никакая, в секции не ходила, друзей заводить не умела. Одноклассники дразнили все время… В общем, в тринадцать лет я школу бросила.

– Взбунтовалась, никак? Из принципа?

– Ну просто в школу идти не хотелось так, что по утрам из меня еда обратно лезла. Желудок совсем испортила.

– Хм-м… Я вот, помню, училась хуже некуда, но чтобы школу ненавидеть – такого не было. Любой, кто дразнить пытался, у меня сразу в лоб получал.

Мари улыбается:

– Эх, вот бы и мне так… Может, все было бы по-другому.

– Да брось. Тоже мне талант. Особо гордиться нечем… Ну а дальше что делала?

– В Иокогаме была спецшкола для китайских детей. Моя подружка детсадовская туда ходила. Половина занятий на китайском, но никто не гробился за оценки, как в обычной японской школе. Опять же, единственная подруга там училась. Ну я и решила перейти. Родители, конечно, были против. Но иначе они бы меня в школу ходить не заставили…

– Жутко упрямая была, да?

– Наверное… – признает Мари.

– Что же, в эту китайскую школу и японцы могли поступать?

– Ага. Безо всяких экзаменов.

– Но ты же тогда еще не понимала по-китайски!

– Ну да, ни слова. Но я ведь совсем маленькая была, да и подружка помогала, – в общем, заговорила почти сразу. Там спокойно было, ничего не заставляли делать через силу. Так до старших классов там и проучилась. Родителям, понятно, это не очень нравилось. Они-то надеялись, что я закончу что-нибудь попрестижнее, выучусь на какого-нибудь адвоката или врача. Чтобы, значит, у каждой из дочерей своя роль была. Прекрасная Белоснежка и ее талантливая сестра…

– Твоя сестра и впрямь такая раскрасавица?

Кивнув, Мари отпивает «Перье».

– Еще в средней школе для фотожурналов позировала. Знаете, такие журналы для девочек-тинейджеров?

– Хм-м, – задумалась Каору. – Наверное, с такой суперсестрой и правда жизнь не сахар… Ну это ладно. Но почему такая девчонка, как ты, шатается по ночам где попало?

– Что значит – «такая, как я»?

– Ну, как лучше сказать… приличная, что ли.

– Да просто домой идти неохота.

– С предками поругалась?

Мари качает головой:

– Вовсе нет. Так… Захотелось побыть одной где-нибудь не дома. Пока ночь не кончится.

– И часто у тебя такое?

Мари молчит.

– Ты извини, если болтаю лишнее, – говорит Каору. – Но, если честно, приличные девочки никогда не появляются в этой части города так поздно. Какие только ублюдки здесь не шастают. Даже я дерьма нахлебалась – причем не раз и не два. Когда уходят последние электрички, в этих местах наступает очень странное время. Совсем не то, что ты называешь ночью…

Мари берет кепку «Red Stocks». Разглядывает козырек. О чем-то думает, не говоря ни слова. Но отгоняет от себя эти мысли.

– Извините, – говорит она мягко, но решительно. – Может, поговорим о чем-нибудь другом?

Каору съедает несколько соленых орешков, один за другим. И спокойно кивает:

– Конечно. Какие проблемы. Можно и о чем-нибудь другом…

Мари достает из кармана джемпера пачку «Кэмела» и прикуривает от пластмассовой зажигалки.

– О! Так ты куришь? – с интересом уточняет Каору.

– Иногда.

– По-моему, тебе не очень идет.

Мари чуть краснеет и натянуто улыбается.

– Угостишь сигареткой?

– Пожалуйста.

Каору достает сигарету из пачки, берет у Мари зажигалку, прикуривает. Что и говорить, курящая Каору смотрится гораздо круче.

– У тебя парень есть?

Мари качает головой:

– Сейчас меня мужчины не интересуют.

– Значит, тебе с женщинами лучше?

– Да не в этом смысле… Я сама не пойму.

Каору курит, слушая музыку. Расслабленно, со смертельной усталостью на лице.

– Давно спросить хотела, – говорит Мари. – А почему гостиница называется «Альфавиль»?

– Почему? – переспрашивает Каору. – А это, кажется, наш президент придумал. У всех «рабухо» названия такие же дурацкие. Кто туда ходит-то? Мужики с бабами, цель одна – потрахаться. Койка с душем есть – и слава богу. Кому придет в голову о названиях думать? Вот и подбирают имена побредовее. А почему ты спрашиваешь?

– Так называется один из моих самых любимых фильмов. Режиссер Жан-Люк Годар.

– Первый раз слышу.

– Очень старое французское кино. Еще в 60-х снимали.

– Ну, может, оттуда и взяли. При встрече спрошу у хозяина. И что это значит – «Альфавиль»?

– Город будущего, – объясняет Мари. – Где-то на Млечном Пути.

– А, фантастика? Типа «Звездных войн»?

– Да нет, там другое. Ни экшна, ни спецэффектов. Как бы объяснить… В общем, концептуальное кино. Черно-белое, с субтитрами, больше на спектакль похоже.

– Концептуальное? Это как?

– Например, в этом городе всех, кто плачет, арестовывают и публично казнят.

– Почему?

– Потому что в Альфавиле нельзя переживать глубокие чувства. Страстной любви там не бывает. Все живут без противоречий, без иронии… Все проблемы решаются очень серьезно с помощью математических формул.

Каору задирает бровь:

– Что такое «ирония»?

– Ну это когда человек смотрит на свои качества со стороны, выворачивает их наизнанку и находит в них что-то забавное.

Несколько секунд Каору переваривает слова Мари.

– Все равно не очень понятно… Ну а секс в этом Альфавиле бывает?

– Секс – бывает.

– Без любви и без иронии?

– Ага.

Каору саркастически усмехается:

– Выходит, лучшего имечка для «рабухо» и не придумаешь!

Опрятный мужчина лет сорока входит в бар, садится за стойку, заказывает коктейль и заводит негромкую беседу с барменом. Судя по всему, завсегдатай. Привычный табурет, привычный напиток. Один из тех, кто в ночном городе – как рыба в воде. Серая внешность, неприметный характер.

– Так вы, Каору-сан, профессиональным реслингом занимались? – спрашивает Мари.

– Ага… Очень долго. Я же с детства здоровая как бык, в любой драке всегда побеждала. Старшеклассницей завербовалась в клуб – почти сразу на шоу выставили. С тех пор всю дорогу изображала «плохую девчонку». Под блондинку красилась, брови выщипывала. На плече наколку сделала – красный скорпион. Меня и в телевизоре показывали иногда. На соревнования за границу выезжала – Гонконг, Тайвань. Даже группа поддержки своя была – небольшая, но моталась за мной повсюду… Да ты, небось, реслинг не смотришь?

– Ни разу еще не смотрела.

– Ну, в общем, тоже бизнес не сахар… В итоге спину надорвала – да в двадцать девять с круга и слетела. Я же на пределе дралась, с надрывом, силы не берегла. Раньше или позже все равно бы сломалась. Сколько силы бог ни дает, у всего есть пределы. А у меня еще и характер дурной: в половину напряга работать не умею. Из кожи вон лезла, только бы клиента порадовать лишний раз. Трибуны ревут – а у меня сразу крыша едет, выкладываюсь сверх всякой надобности… Вот с тех пор и маюсь: в дождливые дни спину скручивает так, что хоть волком вой. Валяюсь на боку и делать ничего не могу. Как дитё малое…

Каору покрутила шеей, хрустя суставами.

– Пока известной была, зарабатывала неплохо. Поклонники меня только что не облизывали. А как из спорта ушла – ничегошеньки не осталось. Пустыня! Только и успела, что предкам под Ямагатой дом построить, примерная дочка. Да скоро младший брат в маджонг проигрался, из долгов вытаскивать пришлось. А потом какая-то родня полузнакомая присоветовала остатки денег в дело вложить. Только акции, что их банкир мне подсунул, гнилыми оказались. Вот все и вылетело в трубу… Ясное дело, друзей-почитателей тут же как волной смыло. Депресняк покатил – ну, черные мысли всякие. На что я пятнадцать лет жизни угрохала, и все такое. К тридцатнику – тело разбито, а денег не скоплено ни черта!… Стала думать, чем дальше заняться. Тут мой нынешний хозяин и подвернулся. Оказалось, он в мою группу фанатов когда-то входил. Ну и предложил – дескать, не хочешь ли управляющей в «рабухо». Хотя какое тут управление – сама видела. Все больше на охрану смахивает…

Каору залпом допивает пиво и глядит на часы.

– О работе волнуетесь? – спрашивает Мари.

– Для «рабухо» это время самое ленивое. Электрички ушли, клиенты в номерах до утра остаются. Все тихо, никто не шевелится. То есть я и сейчас, конечно, на работе. Но от стаканчика пива мир не перевернется…

– Так вы до утра работаете? А потом домой?

– Вообще-то я снимаю квартиру на Ёёги. Но делать там особо нечего, да и не ждет никто. Так что сплю я обычно в отеле, в свободном номере. Проснусь – и опять за работу… А ты что дальше делать будешь?

– Посижу где-нибудь, почитаю книжку до утра.

– Так если хочешь, оставайся у нас. Клиентов сегодня мало, подберем тебе номер до утра. Конечно, одной в «рабухо» тоска. Но уж выспаться можно… Что-что, а кровати у нас – высший класс.

Мари чуть заметно кивает. Но, похоже, уже приняла решение.

– Спасибо вам. Я, наверное, сама как-нибудь…

– Ну, смотри, – пожимает плечами Каору.

– А этот парень, Такахаси… Он где-то здесь репетирует?

– Такахаси? Ага, в соседнем доме, в подвале. Они там каждую ночь до рассвета громыхают. Хочешь, заглянем? Только уши береги.

– Да я не к тому. Просто так спросила.

– Ну-ну… Вообще неплохой парнишка. Толковый. С виду неудачник, но внутри совсем не гнилой. Даже на редкость порядочный.

– А как вы познакомились?

Каору поджимает губы:

– Забавная история… Но об этом ты, пожалуй, у него самого и спрашивай. Он лучше расскажет, чем я тут своим языком наболтаю.

Каору платит за выпивку.

– А на тебя не рассердятся, что дома не ночевала?

– Я должна была остаться у друзей. Родители за меня не переживают. Что бы ни случилось.

– Это потому, что воспитали как надо. Надеются, что можно за дочкой не шпионить, все и так будет в порядке, да?

Мари ничего не отвечает.

– Хотя на самом деле всяко бывает, верно?

Мари чуть нахмуривается:

– Почему вы так думаете?

– Дело не в том, что думаю я. Просто… Такой это возраст, девятнадцать. Даже мне когда-то было столько же, не сомневайся. Знаю, что говорю…

Мари смотрит на Каору в упор. Похоже, собирается что-то сказать, но не находит слов и отводит взгляд.

– Тут за углом «Скайларк» круглосуточный, я провожу, – предлагает Каору. – Менеджер – мой приятель. Скажу ему пару слов – и можешь сидеть до утра. Идет?

Мари кивает. Музыка стихает, игла подымается, дужка звукоснимателя возвращается на рожок. Бармен подходит к проигрывателю сменить пластинку. Плавным движением снимает диск, убирает в конверт. Вынимает следующий, проверяет бороздки на свет, кладет на вертушку. Нажимает кнопку, игла опускается. В динамиках мягко потрескивает. Дюк Эллингтон, «Sophisticated Lady». Беззаботно-небрежное соло Гарри Карни на бас-кларнете. Под расслабленные жесты хозяина время в баре течет как-то очень по-своему.

– Вы ставите только пластинки? – спрашивает у него Мари.

– Не люблю компакт-диски, – кивает он.

– Почему?

– Слишком ярко блестят.

– Ты что, ворона? – вставляет Каору.

– Но с пластинками столько возни, разве нет? – удивляется Мари. – Переворачивать нужно, менять постоянно…

Бармен смеется:

– Так ведь ночь на дворе. До утра – ни одной электрички. Куда торопиться?

– Этот бармен у нас жутко упрямый, – говорит Каору.

– После полуночи время идет иначе, – добавляет бармен. И, звонко чиркнув спичкой о коробок, подкуривает сигарету. – И с этим ничего не поделаешь.

– Мой дядя тоже кучу пластинок насобирал, – вспоминает Мари. – Все никак не мог полюбить звук на компактах. В основном джаз слушал. А я тогда еще маленькая была, музыки толком не понимала. Но до сих пор люблю, как пахнут конверты от винила. И как иголка по пластмассе шуршит…

Бармен молча кивает.

– И про фильмы Годара мне тоже дядя рассказал, – добавляет Мари, повернувшись к Каору.

– Значит, с дядей вы характерами совпадали? – уточняет Каору.

– В каком-то смысле, – кивает Мари. – Вообще-то он в университете преподавал. Но в нем была какая-то… искра волшебная, что ли. Он умел из всего извлекать удовольствие. А три года назад вдруг скончался. От разрыва сердца.

– Заходите, как настроение будет, – приглашает бармен. – Я с семи вечера работаю. Каждый день, кроме воскресенья.

– Спасибо, – улыбается Мари. Берет со стойки картонку спичек с рекламой бара, засовывает в карман джемпера. И поднимается с табурета. Мягко потрескивая, бежит по бороздке игла. Полурасслабленный, чувственный Эллингтон. Музыка полуночников.

Ресторан «Скайларк». Огромная неоновая вывеска. С улицы через стекло видны ярко освещенные столики. Компания парней и девчонок, явно студентов, бурно веселится за самым большим столом. Что и говорить, в «Денниз» было куда спокойней и тише. Угрюмая мгла подворотен сюда, похоже, не просачивается вообще.

В туалете «Скайларка» Мари моет руки. Без кепки на голове. Без очков на носу. Старенький хит «Пет Шоп Бойз» журчит из динамиков в потолке. «Jealousy». Большая сумка на столике сбоку от раковины. То и дело стуча кулаком по флакону с жидким мылом, девушка старательно моет руки. Так, словно отскабливает что-то липкое между пальцами. Иногда поглядывая на свое отражение в зеркале. Наконец закрывает кран, осматривает на свету каждый палец, тщательно вытирает руки полотенцем. И, наклонившись к зеркалу, близко-близко разглядывает собственное лицо. С таким видом, будто чувствует: с нею вот-вот что-то произойдет. Гадая, что же именно, она не спускает глаз с отражения. Но отражение не меняется. Положив руки на край умывальника, Мари зажмуривается, до скольки-то считает, шевеля губами, потом открывает глаза. Снова пытливо исследует себя в зеркале. Но, как и прежде, ничего не находит.

Небрежным жестом она поправляет сбившуюся челку. Расправляет капюшон у футболки под джемпером. Словно подбадривая себя, закусывает губу и несколько раз едва заметно кивает. Девушка в зеркале делает то же самое. Мари берет сумку, перекидывает лямку через плечо и выходит из туалета. Дверь закрывается.

Взгляд нашей камеры продолжает осматривать помещение. Здесь уже нет ни Мари, ни кого другого. Одна лишь музыка льется из динамиков в потолке. Сменившись на «I Can't Go for That» Холла и Оутса. И все же, вглядевшись внимательней, можно заметить: фигурка Мари еще отражается в зеркале. Она стоит там и глядит на нас по эту сторону зеркала. Очень серьезно и напряженно – словно дожидаясь того, что не может не произойти. Но по эту сторону никого больше нет. В туалете ночного «Скайларка» от Мари осталось одно отражение.

Свет медленно гаснет. И только Холл и Оутс выводят дуэтом в густеющей темноте: