15

Телевизор показывает «Жителей подводного мира». Но теперь уже не в кухне у Сиракавы. Экран гораздо больше. Это – телевизор в номере отеля «Альфавиль». Мари и Букашка сидят перед ним в мягких креслах. На носу у Мари очки. Ее джемпер и сумка сложены на полу. Букашка, устав от жителей подводного мира, берет пульт и переключает каналы один за другим. Но в такой ранний час ничего интересного не показывают. Она вздыхает и выключает телевизор.

– Ну что, – говорит Букашка. – Совсем сонная? Легла бы подрыхла. Каору-сан в резервном уже два часа храпит.

– Да я пока спать не очень хочу, – отвечает Мари.

– Ну тогда, может, чаю? – предлагает Букашка.

– А это удобно?

– Чаю тут – хоть залейся. Пей сколько влезет.

На столе стоит стандартный набор – термос, чашки, пакетики с зеленым чаем. Букашка наливает из термоса кипятку, бросает в воду пакетики и готовит чай на двоих.

– А вам еще долго тут сидеть? – спрашивает Мари.

– Мы с Кашкой на пару вкалываем, с десяти вечера до десяти утра. Утром клиенты разъедутся, уберем в номерах – и по домам. А до того и подрыхнуть можно.

– Долго уже тут работаете?

– Да уж скоро полтора года. Обычно на этой работе так долго не задерживаются…

Мари задумывается, потом спрашивает:

– А можно личный вопрос?

– Валяй. На что смогу – отвечу.

– А обижаться не будете?

– Не буду, не буду…

– Вы сказали, что свое настоящее имя вам «пришлось выкинуть»…

– Ну да… Сказала.

– Но почему?

Букашка выкидывает в пепельницу чайный пакетик и ставит перед Мари чашку с чаем.

– Потому что с настоящим стало страшно по земле ходить. Долгая история… Короче, скрываюсь я. Кое от кого.

Она отхлебывает чаю.

– Ты, может, не в курсе, но на всякий случай запомни. Если вдруг приспичит от кого-то скрываться – нанимайся уборщицей в «лав-отель». Понятно, что горничная в «рёкане» больше получает, да и клиенты на чай дают… Но в «рёкане» приходится людям на глаза показываться, разговаривать с кем попало. А тут ни с кем общаться не надо. Работаешь по ночам, никто тебя не видит. Всегда есть где поспать. При найме никакой ерунды не требуют – ни послужного списка, ни рекомендательных писем. Имя спросят – честно ответишь: «С именем проблемы». «Ну и ладно, – скажут тебе. – Тогда будешь Букашкой». А куда им деваться? У них же вечно рук не хватает. В общем, тех, кому есть что скрывать, на этой работе – как грязи…

– И поэтому долго никто не задерживается?

– Точно. Будешь на месте сидеть – рано или поздно примелькаешься. Вот и кочуешь по всей стране. От Окинавы до Хоккайдо нет ни одного городишка без «лав-отелей». Так что работы всегда хватает. Где я только не скиталась! И только здесь надолго прижилась… Каору-сан – хороший человек.

– И давно вы скрываетесь?

– Давно. Уж три года скоро.

– И все три года этой работой занимались?

– Ну да. Только в разных местах.

– А что же, те люди… ну, от кого вы убегаете… действительно такие страшные?

– Не то слово. Они не люди. Звери – они звери и есть. Но больше ты меня ни о чем не спрашивай, ладно? Это уже мои секреты.

Обе надолго замолкают. Букашка, прихлебывая чай, смотрит в мертвый телеэкран.

– А раньше вы чем занимались? Ну, то есть, до того, как убегать начали?

– В конторе служила. Сразу после школы устроилась в одну торговую фирму в Осаке. С девяти до пяти бумажки перекладывала. В униформе. Лет мне столько же было, сколько тебе сейчас. Как раз тогда землетрясение в Кобэ случилось . До сих пор вспоминаю как страшный сон. И вот, сразу после этого… Предложили мне кое-что. Сперва думала – ерунда, немножко не страшно. А когда опомнилась, уже увязла, как в болоте. Ни вперед, ни назад… В общем, однажды я на работу не вышла и домой не вернулась. С тех пор и бегу.

Мари молча смотрит Букашке в лицо.

– Слушай, извини, – говорит Букашка. – Как, говоришь, тебя зовут?

– Мари, – говорит Мари.

– Так вот, Мари-тян… Это лишь кажется, что земля у нас под ногами твердая и крепкая. Оглянуться не успеешь, а ты уже в трещину провалилась. Один раз провалишься – обратно уже не выбраться. Так и живи под землей в одиночку, пока не помрешь…

Букашка задумывается над тем, что сказала. И, соглашаясь, кивает.

– Хотя, конечно, можно сказать, что я просто слабая. Слабая – вот и потащило меня по жизни, как бревно по реке. Нет бы где-нибудь остановиться, нащупать ногами дно, своей дорогой пойти. Да вот не смогла… Ох, ладно… Что я тебе тут проповеди читаю.

– Но что же будет, если вас найдут? Те, от кого вы убегаете?

– Что будет? Не знаю… Стараюсь об этом не думать.

Мари молчит. Букашка берет пульт от телевизора и в прострации давит на кнопки каналов. Но телевизор не включает.

– Каждое утро после работы как залезу в постель – в голове одно и то же. Господи, сделай так, чтобы я не просыпалась. Чтобы спала себе и спала целую вечность. Чтобы не надо было ни о чем думать… Только сны все равно приходят. Всегда одни и те же. О том, как я убегаю, а меня ловят, хватают и куда-то ведут. А потом засовывают в какой-то ящик, что-то вроде холодильника, и закрывают крышку. И тут я просыпаюсь. Вся пижама от пота мокрая, хоть выжимай… Засну – убегаю, проснусь – опять убегаю. Нигде отдохнуть не выходит. Только и расслабляюсь немного здесь, когда чай пью да с Кашкой и Каору-сан болтаю про всякие глупости… Они ведь тоже ничего не знают. Ты – первая, кому я вообще рассказала.

– О том, что скрываетесь?

– Угу. Хотя они-то, наверное, догадываются… Пауза.

– Ты мне веришь? – вдруг спрашивает Букашка.

– Верю.

– Правда, что ли?

– Конечно.

– А может, я тебе всякий бред на голову вываливаю? Почем ты знаешь? Ты ж меня только сегодня встретила.

– Но вы не похожи на человека, который врет, – спокойно отвечает Мари.

– Ну что ж… Спасибо, конечно, – невесело усмехается Букашка. – Хочешь, покажу кое-что?

Она поворачивается к Мари спиной и задирает майку до самых лопаток. Вдоль позвоночника тянется что-то вроде клейма. Три косые линии, точно куриная лапа. Кажется, выжигали каким-то железом. Кожа вокруг каждой линии расползлась и затвердела безобразными рубцами. Несмываемый след жесточайшей пытки. Мари невольно морщится и отводит глаза.

– Это не все, – говорит Букашка. – Еще кое-где такие же метки стоят. Но там я не буду показывать. Верь на слово.

– Ужас какой…

– Это я тоже еще никому не показывала. Тебе первой. Чтоб ты мне поверила.

– Но я и так вам верю.

– Почему-то именно тебе захотелось рассказать. Сама не знаю, с чего бы…

Букашка опускает майку. И, словно подводя в разговоре черту, глубоко вздыхает.

– А знаете, Букашка…

– М-м?

– Со мной тоже происходит одна история, о которой я еще никому не рассказывала. Хотите послушать?

– Давай, – кивает Букашка.

– У меня есть сестра. На два года старше. Нас двое в семье.

– Угу…

– Ну вот. Месяца два назад она сказала: «А сейчас я пойду и буду долго-долго спать». Так и объявила за ужином, перед всей семьей. Никто, понятно, внимания не обратил. Было только семь часов, но сестра вечно спит как попало, так что ничего неожиданного в ее словах не было. Помню, я даже сказала «спокойной ночи». А она даже не поужинала толком. Ушла к себе в комнату, легла в постель. Да с тех пор так и спит.

– Что… Всю дорогу?

– Ага.

Букашка хмурится:

– И еще ни разу не просыпалась?

– Иногда, похоже, все-таки просыпается, – отвечает Мари. – Если перед кроватью еду поставить, на следующий день в тарелке меньше становится. И в туалет, по-моему, ходит. Изредка принимает душ, меняет пижаму.

То есть минимум жизни поддерживает. Но только по крайней необходимости. А главное – ни я, ни родители еще ни разу не видели, чтобы она просыпалась. Когда бы я к ней ни зашла – она спит. Да не притворяется, спит как убитая. То есть буквально. Вообще не двигается, и дыханья почти не слышно. Самый настоящий труп. Хоть кричи на нее, хоть за плечи тряси – бесполезно.

– А врача вызывали?

– Участковый врач иногда заходит. Такой, вроде домашнего доктора, общее состояние здоровья проверяет. Но по его мнению, солидное обследование здесь и не требуется. Дескать, ничего ужасного с сестрой пока не происходит. Температура нормальная. И пульс, и давление понизились, но не критично. Как-то питается, поэтому в капельнице нужды нет. Просто впал человек в глубокую спячку. Конечно, будь это похоже на кому, тогда нужно было бы караул кричать. А раз она все-таки просыпается и важнейшие функции жизни поддерживает, то и лечить ее вроде не от чего… Я уже и к психиатру сходила. Но психиатрия с такими проблемами еще не сталкивалась. Если человек заявил: «сейчас пойду и надолго засну», а потом пошел и надолго заснул, – значит, его психика этого требовала. И лучше всего оставить его в покое, пока сам не проснется. Так мне сказали. А если, мол, и надо от чего-то лечить, то на основе беседы с пациентом. То есть уже после пробуждения… Вот мы ее больше будить и не пытаемся.

– А что же в больницу не свозите, на обследование?

– Родители надеются, что все обойдется. Мол, если дать сестре выспаться хорошенько, однажды она проснется как огурчик, и жизнь вернется в нормальное русло. Цепляются за эту надежду, как утопающий за соломинку. Но я так не могу. У меня уже никаких сил не осталось. Два месяца кряду непонятно с чего родная сестра не может проснуться…

– Так вот почему ты ночью по улицам шатаешься?

– Уснуть не получается, – кивает Мари. – Только закрою глаза – сразу мысли о сестре за стенкой. А когда совсем невмоготу, ухожу из дома куда подальше.

– Два месяца… Это ведь ужас как долго.

Мари снова кивает.

– Послушай, – говорит Букашка. – Я, конечно, не знаю никаких подробностей. Но, по-моему, твоя сестра должна была мучиться от какой-то большой проблемы. Такой, которую она в одиночку ни решить, ни даже понять не могла. И тогда она залезла в постель и убежала в свой сон. Подальше от этого мира и этой проблемы. Кажется, я ее хорошо понимаю. Словно сама в ее шкуре побывала…

– А у вас есть сестры или братья?

– Два брата, оба младшие.

– Вы с ними дружите?

– Когда-то дружили, – вспоминает Букашка. – Сейчас непонятно. Слишком давно не виделись.

– А я, если честно, сестру свою толком не знаю, – признается Мари. – Чем она до сих пор жила каждый день, о чем думала, с кем дружила – понятия не имею. И что ее могло мучить, даже представить себе не могу… Может, и странно такое говорить. Столько лет под одной крышей, а даже не присядем никогда, не поговорим как сестра с сестрой. Она в своих делах по уши, я в своих. И ведь даже не скажешь, что отношения плохие. С тех пор как выросли, не поссорились ни разу. Просто уже очень давно каждый живет своей жизнью…

Мари замолкает, уставившись в телевизор, который ничего не показывает.

– Ну а что она за человек? – уточняет Букашка. – Про внутренний мир не знаешь, ладно. А внешние стороны, характер? Что ты вообще можешь рассказать о своей сестре?

– Двадцать один год. Студентка колледжа. Такой частный колледж, где дочек богатых родителей обучают секретарскому пилотажу. Факультет социологии. Хотя социология, по-моему, ей до лампочки. Просто закинула документы в подходящий вуз – и сдает экзамены абы как, лишь бы в итоге диплом получить. Иногда мне на карманные расходы подкидывает, а я за нее рефераты пишу. Еще моделью подрабатывает в журналах, а то и актрисой на телевидении.

– В телевизоре? В какой передаче?

– Да в ерунде всякой. Например, в одной викторине держит в руках товар фирмы-спонсора и улыбается как манекен. Эта викторина уже прошла, больше не показывают. В рекламе несколько раз снялась. Последний раз, кажется, рекламировала транспортные услуги для переезда в новое жилье… Ну и все остальное в том же духе.

– Наверное, красивая?

– Все говорят, что да… На меня совсем не похожа.

– Эх, – вздыхает Букашка. – Хоть бы в следующей жизни красивой родиться…

– Может, странно так говорить, – чуть замявшись, признается Мари, – но во сне сестра и правда очень красивая. Может, даже красивее, чем в реальной жизни. Вся прозрачная, будто светится. Даже я, ее сестра, глаз не могу отвести.

– Прямо спящая красавица какая-то, – грустно улыбается Букашка.

– И не говорите…

– Значит, кто-то ее поцелует – и она проснется?

– Хорошо бы, – вздыхает Мари.

Обе замолкают. Букашка вертит в руках пульт телевизора. Далеко за окном завывает сирена «скорой помощи».

– Мари-тян! А ты веришь в переселение душ? Мари качает головой:

– Скорее нет.

– Думаешь, следующей жизни не бывает?

– Да я как-то глубоко не задумывалась… Но, по-моему, верить в такие вещи у человека нет никаких оснований.

– Что же, мы умрем – и больше ничего не будет? Сплошное My?

– В общем, наверное, да.

– А мне кажется, переселение душ обязательно есть. Ведь если представить, что его не бывает, – тогда и жить слишком страшно. Я, например, никак не могу понять, что такое My. Даже представить не получается…

– My – это когда вообще ничего нет. Поэтому ни понимать, ни представлять его незачем.

– Ну а если тебе вдруг понадобилось понять, что такое My? Что будешь делать? Может, ты просто еще ни разу не умирала? Может, только разок умерев, сообразишь, о чем речь?

– Да… Возможно.

– Когда я обо всем этом думать начинаю, так страшно делается, – говорит Букашка. – Аж горло перехватывает, и гусиная кожа по всему телу. Прямо вся каменею сразу. Ведь если так, то уж лучше верить в следующую жизнь. Все веселее. В какую бы зверюгу я дальше ни переродилась – в лошадь там, или в улитку, – это все-таки возможно представить. Пускай ты даже не подозреваешь, кем будешь дальше, всегда остается какой-то следующий шанс…

– Ну, не знаю… – говорит Мари. – Мне все-таки проще думать, что после смерти не будет уже ничего.

– Это, наверное, потому, что у тебя сильная психика.

– У меня?

Букашка кивает:

– Ты, похоже, саму себя крепко держишь в руках.

Мари качает головой:

– Скажете тоже. Я же ничего не удерживаю… С самого детства никогда в себя не верила. Вечно перед всеми робела. В школе меня дразнили по любому поводу. До сих пор внутри этот страх сидит: ну вот, сейчас опять дразнить начнут. Даже сны об этом снятся постоянно.

– Но ты ведь стараешься от этого избавиться, правда же? От всех этих страхов, от дурных воспоминаний… И потихоньку-полегоньку у тебя получается, верно?

– Потихоньку-полегоньку, – кивает Мари. – Видно, характер такой. На месте стоять не могу. Вечно заставляю себя что-то делать. Какие-то усилия прилагаю.

– Вот-вот. В одиночку – тюк, тюк. Как дровосек в лесу…

– Ну, примерно.

– Вот я об этом и говорю. Здорово, когда люди так могут.

– Когда стараются?

– Когда могут заставить себя постараться.

– Даже если они больше ни на что не способны?

Букашка молча улыбается.

Мари размышляет над ее словами, потом говорит:

– Конечно, какое-то время я боролась за себя, строила свой мирок. И теперь всегда могу спрятаться в том мирке и хоть немного расслабиться. Одна. Как улитка в панцире. Но ведь мне потому и пришлось сооружать этот панцирь, что сама я – беззащитный слизняк. Да и для внешнего мира мой мирок совсем крошечный и ничтожный. Как хижина из картонных ящиков. Ветер дунул посильнее – все тут же и развалилось…

– У тебя парень есть? – вдруг спрашивает Букашка. Мари качает головой.

– Так, может, ты еще девочка?

Мари краснеет, потом чуть заметно кивает:

– Ага.

– А чего ты стесняешься? Ничего стыдного нет.

– Угу.

– Что ж, никто пока не нравился?

– Встречалась кое с кем. Да все как-то…

– Нравился, но не настолько?

– В общем, да, – кивает Мари. – Что-то в нем, конечно, было, но до этого доводить как-то не захотелось… Я сама плохо поняла.

– Ну и ладно, подумаешь. Не захотелось – и не надо. Здесь-то чего себя заставлять? Я вот, честно сказать, с целой кучей мужчин переспала. Но если подумать – все это было скорее от страха. Когда меня мужики не очень хотели – боялась, что вообще никому не нужна. А когда хотели – не могла отказать как следует. Вот и все, без вариантов. А в сексе из страха ничего приятного нет. С каждым разом все меньше понимаешь, зачем на свете живешь… Соображаешь, о чем я?

– Кажется, да.

– Ну вот. Встретишь кого надо – тогда и в себе уверенности побольше будет, чем до сих пор. А с середины на половину хорошие дела не делаются. Некоторые вещи на свете получаются только в одиночку. А некоторые – только вдвоем. Уметь их совмещать – хорошая штука. А вот путать одно с другим никуда не годится.

Мари кивает.

Букашка задумчиво теребит мочку уха.

– Я, к сожалению, все это поняла слишком поздно…

– Послушайте, Букашка…

– Ну?

– Вы же обязательно убежите, правда?

– Ох, – качает головой Букашка. – Иногда кажется, что я убегаю от собственной тени. Хоть на край света от нее уматывай – она все равно за пятки цепляется. Разве можно оторваться от своей тени?

– Но, может, это не так? – говорит Мари. И, немного подумав, добавляет: – Может, это не ваша тень, а что-то совсем другое?

Букашка задумывается. И наконец кивает:

– Да уж… Придется разобраться с ней до конца. Ничего другого не остается.

Она смотрит на часы, крепко потягивается и встает.

– Ну что… Пойду поработаю. Ты поспи немного, а как рассветет – езжай домой. Договорились?

– Ага.

– За сестру не волнуйся, все будет хорошо. Мне почему-то кажется.

– Спасибо, – кивает Мари.

– Вы с сестрой, видно, не очень ладите… Но ведь когда-то было и по-другому. Вспомни тот момент, когда ты почувствовала, что на всем белом свете она для тебя – самый родной человек. Сразу, может, и не припомнишь. Но если постараешься, что-нибудь всплывет обязательно. Все-таки семья – это очень долгие отношения. И этот момент хоть однажды, да наступал…

– Я постараюсь, – обещает Мари.

– Я и сама часто о прошлом думаю, – продолжает Букашка. – Особенно теперь… И вот что замечаю. Если очень хорошо, изо всех сил постараться, можно вызывать из прошлого любые воспоминания. Все, что с тобой в жизни случилось. Все, что сама считала давно забытым. Только настройся на правильный ритм, оно тут же – раз! – и выскакивает. Из глубины памяти – прямо тебе в мозги. Но знаешь, что самое интересное? Наша память – ужасно странная штука. Такой огромный шкаф с ящиками, забитый чем попало. Лишние знания, бесполезная информация, бредовые мысли забивают этот шкаф сверху донизу. А чего-то действительно важного не раскопать, хоть тресни…

Стоя посреди номера, Букашка помахивает пультом от телевизора.

– И вот что я думаю. Для того чтобы жить, человеку нужны воспоминания, как топливо. Все равно какие воспоминания. Дорогие или никчемные, суперважные или нелепые – все они просто топливо. Газетная реклама или философские трактаты, грязная порнуха или десятитысячные банкноты – для огня, в который их бросают, все это просто бумага. Не будет же огонь полыхать по-разному, завывая то и дело: «О, Канта подкинули!» или «Ага, вечерние новости!» или «Ух ты, какие сиськи!» Огню все до лампочки… Вот так же и с нашими воспоминаниями. Ненужные, случайные, бросовые, одноразовые – все сгодится, лишь бы огонь не погас…

Букашка несколько раз кивает, соглашаясь с собой.

– А если бы внутри меня этого топлива не было, – продолжает она, – если б не было этих ящичков со всяким, казалось бы, хламом – я бы, наверное, уже давно сломалась. Уткнулась бы носом в колени и замерзла где-нибудь под забором. А пока могу что-то доставать из памяти – нужное, ненужное, все равно, – даже мою собачью жизнь еще можно за что-то любить. И когда кажется: все, конец, не могу больше, – просто жгу, что еще горит, и как-то бреду себе дальше…

Мари смотрит на Букашку снизу вверх, не отрываясь.

– В общем, Мари-тян, поройся как следует в памяти. Откопай там что-нибудь о своей сестре. Это будет хорошее топливо. И для тебя, и для нее.

Мари молчит.

Букашка снова глядит на часы:

– Ну все, я пошла!

– Спасибо тебе, – говорит Мари. Букашка машет рукой и уходит.

Оставшись одна, Мари оглядывается вокруг. Тесный номер «лав-отеля». Окон нет; за декоративными жалюзи проступает только ниша в стене. Не по комнате огромная кровать. Над изголовьем – пара дюжин кнопок неизвестного назначения. Прямо не постель, а кабина самолета. В углу – платный автомат: за стеклом поблескивают искусственной плотью вибраторы, а над ними порхают цветастые трусики-бикини вызывающих очертаний. Интерьер, что и говорить, для Мари непривычный. И все же она не ощущает от этих стен никакой агрессии. Напротив – здесь, в одиночестве, Мари наконец становится как-то надежно. И она с удивлением понимает, что так спокойно ей не было уже очень давно. Утонув в кресле, она закрывает глаза – и почти сразу проваливается в сон. Короткий, но очень глубокий. Тот, которого ей так не хватало.