Не думайте, будто инспектор Тернер забыл о поисках кембриджского убийцы. Он не бросил дело. Меня ни в чем не обвинили, но одна из нитей следствия снова потянулась ко мне — так сказала Розмари.

То ли мы не заметили опасности, увлекшись охотой, то ли Тернер тайно наблюдал за нами. Может быть, он следил за Робертом, а Розмари беспечно навела его на нашу компанию. Так или иначе, однажды на складе, где мы все вместе пили и играли в карты, у меня вдруг появилось необъяснимое предчувствие беды. Может быть, странная духовная связь между мною и Тернером была сильнее, чем я думал. Мы прождали Розмари дольше обычного и около двух часов пополуночи отправились охотиться на кембриджских бедняков, не доверяя ночным барам и позднему свету в окнах колледжей.

Прохожих было мало — полиция хорошо напугала горожан, люди боялись выходить в поздний час. Мы стали заметны на пустых улицах, однако всегда находили какого-нибудь бродягу, шатавшегося у реки или валявшегося в подворотне. Даже приохотились к таким жертвам — алкоголь придавал крови особую пикантность.

Сытые и сонные, мы курили и пили вино, которое принесли Джава и Зак. Комнатка, где я спал, была завалена пустыми бутылками. В те ночи я много пил — думал, это поможет отрешиться от самого себя, испытать возбуждение охоты без угрызений совести. Во мраке горели две свечи, воткнутые в пустые бутылки; окна были завешены мешковиной. Нас не могли заметить случайно.

Внезапно у меня возникло ощущение, что за мной наблюдают. Я списал это на паранойю и выпил еще вина, чтобы успокоить нервы, но страх не уходил. Наоборот, вино обострило чуткость.

В конце концов я не выдержал и повернулся к Розмари.

— Ты уверена, что нас никто не выследил? — спросил я.

Она посмотрела на меня.

— Бедный Дэниел. Думаешь, меня это заботит? Если нас кто-то найдет, мы сумеем справиться.

В каком-то смысле она была очень невинна.

— Мне кажется, снаружи кто-то есть. Кто-то наблюдает за складом.

Зак отмахнулся. Он выходил около полуночи и ничего подозрительного не заметил.

Никто не хотел принимать мои слова всерьез, кроме Элейн.

— По-моему, Дэниел прав, — сказала она. — Я тоже что-то чувствую. Наверное, полиция следит за нами. Я слышала странные звуки. Видела людей на улице.

Зак пожал плечами.

— Ну, отправь мальчишку посмотреть. Его-то никто не заподозрит.

Все согласились, кроме самой Элейн.

— Я выйду с ним, — решила она. — Нельзя посылать его одного.

— Вдруг его схватит чудище? — поддел Зак. — Или он боится темноты?

Но Элейн была непоколебима, как сама Розмари. Слабый шелест мешковатого пальто — и они с Антоном удалились. Пошатываясь от выпитого вина, я медленно двинулся за ними, ориентируясь на звук шагов по цементному полу. Я почти поверил, что тревожился понапрасну, когда услышал крик.

Кричала Элейн. Шаги вдруг зазвучали громче — Элейн и Антон бежали по складу. Я спрятался, повинуясь инстинкту. Рядом вспыхнул свет. Раздался крик:

— Стоять! Полиция! Стоять!

Три тени пронеслись мимо меня, огромные на фоне белой стены. Из комнаты, которую я только что покинул, послышался шум. Я предположил, что мои товарищи мечутся в поисках выхода, стараясь укрыться от света. Зак и Джава хранили в этом здании оружие (краденое или добытое иным путем). Значит, полицию ждал неприятный сюрприз.

В коридоре я нашел кое-как заколоченное окно. Недолго думая, отодрал доску и выглянул наружу. Я примерился — там было невысоко, — вылез через окно и огляделся в поисках полиции. И никого не увидел — луна светила тускло, всюду лежали тени. Перебежав через двор, я нырнул в кусты и высокую траву позади склада. Запах зелени и холодной земли щекотал мне ноздри. За спиной послышались голоса. Потом — два выстрела. Я вжался лицом в землю.

Через несколько секунд я поднял голову и увидел три тени. Это были Рэйф, Джава и Розмари. Они стремительно пробежали через двор, выскочили в ворота и скрылись из виду на дороге. Я рискнул привстать, и тут из-за угла показалась Элейн. Я слышал ее дыхание, слишком резкое в ночной тишине. Она плакала и что-то бормотала, но я ее не расслышал. Когда Элейн пошла к воротам, я разглядел ее в слабом лунном свете и понял: дело плохо. Она хромала и куталась в свое темное пальто, будто это могло ее защитить. В руке девушка держала нож. Длинное прямое лезвие отбросило в мою сторону блик отраженного света, как зеркало. Думаю, Элейн заметила меня, но не выдала даже взглядом. Наоборот, она отчаянно — или дерзко? — вскрикнула и повернулась к своим преследователям.

Один из полицейских крикнул ей:

— Стойте на месте! Бросьте нож!

Элейн подалась назад, выставив оружие перед собой. Она умела с ним обращаться — часто приходилось пускать нож в дело. Первый полицейский двинулся к ней, двое других стали обходить справа и слева.

— Так не пойдет, — сказал полицейский. — Бросайте нож.

Элейн сделала шаг назад. Я догадался, что она пытается увести этих людей подальше от меня, и отполз назад, в темноту.

Полицейский был теперь в десяти шагах от Элейн. Он медленно приближался, держа руку в кармане, потом бросился к ней. Одной рукой он ухватил девушку за пальто, но Элейн его опередила. На лезвии ножа блеснул свет, полицейский упал на колени. Он изумленно смотрел, как внутренности вываливаются из его живота, потом закричал, и я мысленно приободрил Элейн. Но тут второй полицейский выстрелил, и она упала.

Пришел мой черед не верить глазам. Я все еще ожидал, что Элейн встанет.

Подоспели остальные двое полицейских — я не удивился, узнав Тернера. Его спутник подошел к упавшему товарищу, еще живому. Тернер направился к Элейн, ткнул ее носком ботинка и опустился на колено, чтобы проверить пульс. На миг я увидел ее лицо, спокойное и очень белое, с оскаленными зубами. Затем раздался тихий голос инспектора, и он дрожал, разрушая мнимое спокойствие.

— Это женщина. Она мертва, — проговорил Тернер и добавил с неожиданной злобой: — Черт!

Он помедлил, затем к нему возвратилась прежняя стремительность. Повернувшись к полицейскому, который пытался отнести раненого к машине, Тернер рявкнул:

— Не тратьте времени. Вызывайте «скорую». Быстро!

Он явно был в шоке. В те годы правила применения оружия были куда менее строгими, чем сейчас, но он, похоже, впервые застрелил человека. К тому же полицейских обмануло мужское пальто Элейн — они думали, что их цель крупнее и опаснее. Я почти сочувствовал инспектору, хотя меня потрясла смерть девушки. Видите ли… я всерьез считал, что мы бессмертны.

Минут через десять приехала «скорая», звук сирены взрезал тишину ночи. Я ожидал, что Элейн вернется к жизни, почти не сомневался, что она способна это сделать. Только когда тело завернули в полиэтилен и положили на носилки, я начал осознавать: воскрешения не будет. Но, даже после того как «скорая» умчалась, завывая сиреной, я не до конца утратил абсурдную надежду: ведь сирена не нужна, если Элейн мертва? Потом вспомнил о раненом полицейском и проклял свою тупость.

— Думаю, что на этот раз он здесь был, — тихо сказал Тернер. — Я просто чую его! Надо было взять больше людей. Черт побрал бы этот Скотленд-Ярд! Я их предупреждал: здесь творятся какие-то темные дела. Зачем привлекать к расследованию три сотни человек, которые тратят время впустую и бессмысленно болтаются у реки? Даже города не знают. — Он задумался. — Кто эта женщина? Она была с ним?

Второй полицейский пожал плечами.

— Может, мы ошиблись? — предположил он. — Может, Холмс — не тот, кто нам нужен?

Тернер покачал головой.

— Именно тот. И он здесь был. Точно.

Второй сомневался.

— А остальные? — спросил он. — Я видел по крайней мере двоих, но они уже далеко отсюда. Они причастны?

— Не знаю. — Тернер помолчал. — Но если мы поймем, кто эта мертвая женщина, мы найдем Холмса. Я в этом уверен.

Голоса удалялись, а я обдумывал свое положение, все еще оглушенный алкоголем, кровью и пережитым потрясением. Как они поведут себя, если я вдруг выйду из укрытия и поздороваюсь? Затем мое настроение изменилось, стало горьким и отчаянным: я действительно захотел выйти к ним, на свет, как ребенок, заканчивающий игру. Захотел увидеть их лица, прикоснуться к ним, обрести утешение. Это было нечто большее, чем желание покаяться. Я хотел проверить, что почувствую; ведь человеческая суть не умерла во мне даже после всего пережитого. Я встал.

— Инспектор!

Его лицо стало почти веселым.

Я и сам нелепо улыбался широкой детской улыбкой. Тернер направил на меня пистолет.

— Руки вверх! — приказал он. — Заложите руки за голову и повернитесь кругом. На счет три. Раз. Два. Три.

Я пожал плечами и повиновался. Потом заметил:

— Излишняя предосторожность. У меня нет пистолета.

Инспектор пропустил мои слова мимо ушей. Я скорее почувствовал, чем увидел, как он достал из нагрудного кармана свою карточку. Быстро, без выражения, зачитал мне права, как ребенок произносит молитву перед праздничным обедом.

— Снимите пальто.

Я повиновался. Он обыскал карманы, по-прежнему держа меня под дулом пистолета. Затем бросил мне пальто, не приближаясь, чтобы я не мог до него дотянуться.

— Наденьте.

— Не тревожьтесь, — сказал я. — Я не причиню вам вреда.

Я говорил правду. Мною вновь овладело недавнее чувство, заставившее меня выйти из укрытия, что-то вроде любви. Я хотел поговорить с Тернером, услышать его голос, узнать его жену, детей, воспоминания, тайны, дурные привычки. Попробовать сигареты, которые он курил, отведать пищу, которую он ел, увидеть сны, которые ему снились.

— Теперь можете повернуться, — сказал он.

Второй полицейский подошел, чтобы защелкнуть наручники на моих запястьях. Ситуация казалась нереальной: я словно наблюдал за происходящим со стороны, вчуже испытывая интерес, как человек, знающий, что спит и видит сон.

— Спасибо.

Я обернулся и очень ясно увидел лицо инспектора. В слабом свете оно казалось серым, как у покойника, и тот же свет обрисовывал очертания пистолета в руке. Я не разбираюсь в оружии и не понял, заряжен ли он.

— Вы убили Элейн, — сказал я Тернеру. — Элейн, так ее звали.

— Кто она такая, Холмс? Ваша подруга?

— Нет.

— Что же она здесь делала?

— Она жертва, — ответил я. — Как и я сам.

Внезапно я осознал, как сильно устал. Словно очнулся от кошмара, совершенно опустошенный. Может быть, потому, что потерял Розмари навсегда, или потому, что не мог забыть лицо умирающей Элейн.

В тот миг я отринул все — темные чары, обещание вечности, власть и красоту. Это было больно, но давало освобождение.

— Я все расскажу, — произнес я.