Преподобный Холмс оказался невысоким, худым, довольно невзрачным человеком. Изящный витраж позади него отбрасывал разноцветные тени на странно детское лицо викария. Взгляд светлых глаз за толстыми линзами очков в проволочной оправе был острым и искрился юмором. Густые темные брови придавали лицу суровое, даже отстраненное выражение; сейчас они сошлись на переносице — преподобный Холмс нахмурился, подыскивая слова для ответа. Он заговорил как старик или человек, глубоко погруженный в собственный мирок, вдали от приливов и отливов большого света: медленно и весьма неохотно, слегка растягивая слова, хорошо поставленным мягким голосом сельского священника.

— Что ж… увы, — произнес он, покачав головой. — Я больше ничего не могу сообщить об этом. Очень неприятная выходка. Однако это просто студенческая шалость. Правда, я не вижу ничего забавного в раскапывании могил и осквернении церкви. Дурацкая шутка, но не более того.

— Что же здесь произошло? — настаивала Элис, сдерживая нетерпение.

— Никто не знает, — ответил священник. — Довольно мерзкое происшествие, я шокирован… — Он понизил голос и с заговорщицким видом повернулся к Элис. — Но мне кажется, тут кто-то пытался докопаться — простите за каламбур… лично до меня.

Элис изобразила приличествующую случаю заинтересованность, хотя уже решила, что напрасно обратилась к этому человеку. Ее мнимые или подлинные воспоминания не находили себе подтверждений. То, о чем говорилось в газетной заметке, не имело к ним никакого отношения. Случайное совпадение, не более того.

Мартин Холмс сделал ей знак подойти поближе.

— В числе прочих осквернена могила моего дяди. — Он помолчал несколько секунд. — Видите ли, мисс…

— Элис Фаррелл.

— Да. Мисс Фаррелл, наше семейство — из старейших в графстве Кембриджшир. Хотя сам я живу здесь не так уж давно… Быть может, какая-то вражда, былые обиды, ну, вы понимаете…

Элис посмотрела на часы. Преподобный Холмс не заметил этого, он продолжал свой сбивчивый монолог с видом человека, нашедшего благодарную аудиторию.

— Когда меня назначили… э-э… викарием местного прихода, это не всем понравилось. Меня считали неподходящим кандидатом. В нашей семье был случай расстройства… ну, душевной болезни. Такое бывает, вы знаете. Об этом еще не забыли — у людей долгая память. Может быть, кто-то из молодежи решил ради забавы раскопать могилу бедного дядюшки Дэна, чтобы подразнить меня.

Элис взглянула на него сочувственно.

— Бедняга был совсем безумен. — Мартин Холмс покачал головой. — Умер в сумасшедшем доме… повесился, так мне сказали. Нельзя сказать, что я хорошо знал его… нет, почти не помню. Дядя Дэн остался для меня загадкой. Я видел его однажды в детстве, навещал вместе с отцом. Дядя хотел дать мне шиллинг, но отец не позволил. Потом он сказал, что дядя без конца твердил о дьяволах… и чудовищах. О чудовищах! — со смехом повторил священник.

Элис снова взглянула на часы.

— Ну что ж, — произнесла она. — Если это все…

— Все? — переспросил преподобный. — Да, пожалуй… Не считая того, что шутники обманулись. Бедный старый дядя Дэн…

— Обманулись?

— Ну, его там нет, — пояснил преподобный Холмс. — Тот, кто хотел его выкопать, ничего не нашел. В гробу лежат шкатулка и несколько безделушек.

При виде ошеломленного лица Элис (ей уже не хотелось уходить) Мартин с извиняющейся улыбкой кивнул.

— Я же сказал: он был безумен.

— Но где же он?

Преподобный рассмеялся, на этот раз очень тихо.

— Здесь. Прямо здесь, в церкви. Его кремировали, а потом замуровали в восточной стене, за декоративной дощечкой. Так он завещал. Мой отец счел необходимым выполнить последнюю волю брата, даже… такую странную. — Он снова помолчал, затем пробормотал: — Забавно, но он, выходит, не зря спрятался.

— Почему?

«Зачем я выслушиваю какой-то бред? — в отчаянии думала Элис. — Давно пора уходить!»

— Потому что именно этого он и боялся, — терпеливо объяснил священник. — Что его выкопают. — Он пожал плечами. — Бубнил о том, что его вытащат из могилы, понимаете ли, и используют для чего-то… Зачем это сделали сейчас, через столько лет, не пойму. Бедный старик. — Он повернулся к Элис. — Взгляните туда.

Элис посмотрела, куда викарий указал пальцем, и не заметила ничего особенного.

— Вглядитесь, — настаивал преподобный. — Видите медную табличку?

Элис шагнула вперед, присмотрелась, сделала еще шаг. Да, теперь она видела табличку, вмурованную в стену на высоте восьми дюймов над полом. Табличка была очень маленькая, покрытая зеленоватой патиной. Элис наклонилась, обвела надпись пальцем и почувствовала нарастающее беспокойство. Простые буквы, глубоко врезанные в металл, складывались в слова: «СПАСИ И СОХРАНИ».

И все. Ни имени, ни даты. Несколько секунд Элис размышляла, не сочинил ли священник эту историю, чтобы задержать ее подольше. «Спаси и сохрани» — от чего? Элис даже не знала, законно ли это — замуровывать покойника в стене церкви. Она снова осмотрела табличку, потерла ее пальцами и поморщилась, испачкав руку.

— Здесь он и лежит, — подал голос преподобный Холмс. — То есть здесь лежит его прах, конечно же, и его… э-э… бумаги. Он был, видите ли, писатель… в былые годы. Довольно известный в своей области. Рукопись похоронили вместе с ним. Хотел бы я знать, о чем он там писал.

Элис не слушала. За табличкой в стене скрывалась тайна. Эта история будоражила воображение, как судьба женщины, упокоившейся под надгробием с надписью «То, что во мне, помнит и никогда не забудет».

Вдруг Элис отшатнулась от таблички как ужаленная. Преподобный Холмс стоял позади нее, и на его добродушном лице отразилась тревога.

— С вами все в порядке?

Элис кивнула. Что происходит? Она на миг провалилась в какую-то иную реальность и почти увидела, почти поняла нечто невероятно, ошеломляюще важное… Не в первый раз за последние несколько дней она засомневалась в здравости собственного рассудка. Несомненно, там был мужчина… Пахло, как в цирке… и свет изменился. И Элис ощутила сильнейшее желание вырвать из стены табличку, расшатать камни… Найти, увидеть…

— Все в порядке, — сказала она. — Это было очень интересно. Я и не думала…

Она говорила бессмысленные слова, однако этого было достаточно, чтобы собраться с духом и задать вопрос, который она так хотела задать.

— Скажите, вы знали девушку по имени Вирджиния Эшли? Рыжая, стройная, очень красивая. У нее был друг, мужчина с длинными темными волосами, собранными в хвост… Он носил черный плащ. Вы не видели их поблизости?

Преподобный Холмс ненадолго задумался.

— Кажется, нет, — ответил он наконец. — Но я не уверен… Понимаете, память меня подводит. Забываю лица… Рыжая? Нет. Но я поищу ее, если она ваша подруга. Как, вы сказали, ее зовут?

— Нет, не надо, — отозвалась Элис. — Это пустяки. Я просто предположила, что вы могли бы ее знать. А теперь мне пора. Спасибо вам большое.

С этими словами она повернулась, вышла из церкви и почти бегом покинула кладбище. Следы ночного происшествия были убраны, осталось лишь опрокинутое надгробие да несколько бессмысленных каракулей, сделанных красной краской из баллончика. Луг за оградой озаряло яркое солнце, и путь через поля до Кембриджа так сильно отличался от дороги, проделанной во сне, что Элис почувствовала себя лучше. Нет, это точно был сон. Даже следы через пшеничное поле (три цепочки рядом и четвертая поодаль, осторожно петляющая по краю в тени) наверняка оставлены кем-то другим.

И пока Элис шла к городу, какая-то тень тихо проскользнула в церковь и помедлила у входа в ризницу. Свет из витражного окна бросал разноцветные блики на яркие волосы прихожанки. Несколько мгновений она созерцала священника, молча стоявшего у алтаря, затем почти бесшумно направилась к нему. Ее туфельки без каблуков едва касались каменного пола, пока она с кошачьей грацией бежала к алтарю. Когда она приблизилась, огонь лампады погас, но священник этого не заметил.