35
Пару секунд мы с Диланом стоим в неловком молчании. Ночь внезапно стала темнее и глуше. Меня, как облаком, окутал чистый, свежий запах Дилана — запах горного воздуха и душистого мыла.
— Я думал, возьму и полечу. Думал, это от природы дано. — Он медленно раскрывает крылья и сосредоточенно сводит брови, как будто опасается их опробовать.
— Это все равно что ходить или на велике кататься, — объясняю я. — И от природы, и от практики.
Я вспоминаю Ари, сына Джеба, маленького семилетнего пацаненка. Потом кто-то привил ему волчью ДНК и превратил в ирейзера. Но им этого показалось мало. Ему еще крылья потом пересадили. Результат получился кошмарный — настоящий Франкенштейн.
Похоже, они наконец довели свои фокусы до совершенства. Дилана никто за Франкенштейна не примет.
Ловлю себя на том, куда несет мои мысли, и стараюсь отогнать от себя эту чепуху.
— Ну и… ты как… — Я начинаю бездарно заикаться. — Ты сюда из Африки… это… прилетел? На самолете?
— Да, а вы?
— Мы прилетели. Я имею в виду, сами прилетели, на своих двоих. Мы под конец совершенно измочалены были. Атлантический океан — это тебе не шутки.
— Поразительно! Вы такие невероятно сильные. Даже не верится.
Мой сон про Дилана в ярких красках встал у меня перед глазами.
— А тебе было трудно так быстро вырасти? — Я старательно меняю тему. Согласитесь, трепаться попусту я не больно горазда. — Это я к тому, что ты, похоже, вырос ужасно быстро.
Он покачал головой:
— Я всегда был таким. Я себя другим вообще не помню. Они… меня сразу таким сделали. — Он на секунду заколебался. — Я не помню, чтобы я был маленьким. Мне всего-то восемь месяцев отроду. Но знаешь, мне и того хватило, чтобы понять, что я… урод. — У него вырывается смущенный и грустный смешок.
— Ну и что. — Я начинаю сдаваться перед его беззащитностью. — Мы тоже. Не забывай, что это не твоя вина. Не ты же себя сам таким сотворил. Никто из нас не просил, чтоб они нас такими сделали. Это они. Они нас за лабораторных крыс держали. Они над нами измывались. Так что это они монстры, а не мы.
— А ты что, все еще на это злишься? — У него в глазах зажглось любопытство, а мне странно, что парень спрашивает меня про мои чувства.
— Не знаю… Что мне жизнь подбрасывает, с тем я обычно и живу. Я сильно подробности не обмусоливаю. Мне вперед идти надо. Чего про всякое думать-то. Как есть, так и есть. И я такая, какая есть. Мне этого достаточно, и так хорошо.
Он улыбнулся, и в темноте сверкнули его ослепительно белые зубы.
— И мне тоже хорошо.
— А тебя не спрашивают, — рявкнула я. Ой, чего это я? Иногда я сама себе удивляюсь. — Извини, — бормочу я.
— Да что ты извиняешься? Все правильно, — примирительно откликается Дилан. — Ты же меня не спрашивала. И что я думаю, и вправду, значения никакого не имеет. Я же еще совсем зеленый.
— Конечно. Мы годами, всю жизнь, обо всем этом думали. И привыкали, и понять старались. А тебя во всю эту дребедень бросили. Вообще непонятно, как ты еще не свихнулся.
Макс, вы можете друг другу помочь, — непрошено вклинивается Голос. — Вы идеально друг другу подходите.
— Заткнись, — злобно прошипела я, и Дилан удивляется:
— Я же ничего не говорю.
Я скрипнула зубами:
— Я знаю. Я не тебе. У меня просто… — И я решаюсь рискнуть. — Понимаешь, я Голос слышу. Коли ты здесь собираешься оставаться, придется тебе к этому привыкнуть. Или лучше держись от меня подальше.
Даже если я его напугать пытаюсь, ничего у меня не получается. Он сохраняет полное спокойствие:
— Понятно. Привыкну.
— Ладно, переходим к полетам. — Делаю глубокий вздох и сосредоточиваюсь на том, что люблю больше всего на свете. — Летать очень клево. В воздухе совершенно кайфово. Свобода без конца и без края. На свете нет ничего лучше.
Дилан улыбается медленной широкой улыбкой, от которой все его лицо засветилось.
— Поэтому первое, что мы сделаем, это столкнем тебя с крыши.
