Глава 24

Эдуар прошел паспортный контроль и встал на ступеньку эскалатора. Беатрис видела, как он исчезает в плексигласовой трубе, скорее пугающей, чем романтичной. Он обернулся к ней, помахал рукой, он был бледен; чтобы подольше видеть ее, он согнул ноги в коленях, почти присел на корточки. В толпе равнодушных пассажиров, привычных к тому, что их окружало, он, который рвался к ней, казался потерявшимся ребенком, которого оторвали от матери. Он умирал от желания, и это было видно, броситься против движения этой ужасной ленты, миновать изумленных таможенников и обрести спасение в объятиях Беатрис: спасение от Америки, разъездов, гостиниц, спасение от их разлуки. Беатрис держалась насмешливо, но, увидев, как Эдуар исчезает из виду, почувствовала на глазах слезы и комок в горле. Наконец исчезли из виду ботинки Эдуара, и Тони д'Альбре рассмеялась:

– Нет, это просто неслыханно: мужчина в его возрасте – и так уезжает! А когда подумаешь, что он совсем не знает Нью-Йорка… Как по-твоему, может, он всю поездку будет пятиться назад?

Беатрис не ответила. Они ехали по направлению к Парижу, к дому, к голубой спальне, где нет Эдуара и где стоит слишком большая кровать, которую они так долго делили вдвоем. Был час дня, шел дождь, и Беатрис знала, что в девять часов Эдуар, полумертвый от усталости, тоски и одиночества, позвонит ей из какого-то небоскреба. А пока, окруженный незнакомыми людьми, привязанный к креслу, он сидит в огромном самолете, не ощущая и тени радостного возбуждения при мысли о фотовспышках, приемах и тысяче мифов американской цивилизации – нет, он тосковал, сожалел о спальне с балконной дверью и облетевшем саде. Он был наверняка очень несчастлив. Понадобились объединенные усилия Беатрис, Никола, наконец вернувшегося, и Тони, чтобы убедить Эдуара ехать. «Не может быть и речи, – твердили они ему в один голос, – чтобы премьера прошла без автора, автор должен присутствовать хотя бы из соображений вежливости и либо поздравить, либо утешить своих исполнителей». Они втроем твердили ему одно и то же, но причины у всех были разные: Беатрис, чтобы узнать, устоит он или нет, Тони – потому что это была ее работа, а Никола – потому что на месте Эдуара он бы с радостью поехал в Америку, где не был давным-давно. Все трое твердили: «Путешествие пойдет тебе на пользу, ты приедешь другим человеком», и даже если один из них совсем этого не хотел, то это было незаметно.

Волнение от прощания схлынуло, Беатрис смотрела сквозь стекло на парижские улицы и вдруг почувствовала, что довольна. Ее возлюбленный, ее любовь летел сейчас навстречу возможному успеху, он будет скучать по ней и вернется влюбленным, как никогда. Она же эти несколько дней будет наслаждаться неведомым ей еще наслаждением – мыслями о своей любви, воспоминаниями и ожиданием. Будет с наслаждением мечтать о том, кто мечтает о ней. Это привело ее в прекрасное настроение, и, когда Тони д'Альбре предложила ей пойти пообедать вместе с Никола и несколькими приятелями, Беатрис вдруг почувствовала себя юной, свободной и общительной.

Они поздно пришли в ресторан, где Беатрис была встречена толпой старинных друзей или старинных любовников, которые устроили праздник в ее честь. Она с удивлением подумала, что вот уже полгода не видела ни души. «Конечно, – подумала она, когда обрадованный Никола обнял ее за плечи, – конечно, никто из этих мужчин не стоит и мизинца Эдуара». Но они были рядом, они были веселы, и их взгляды с приятностью напоминали ей, что она – женщина; нет, с Эдуаром она не забывала об этом, но в его глазах она была любимой женщиной, женщиной, созданной «для любви». И, зная, как она желанна для своего возлюбленного, который с каждой секундой был от нее все дальше, она чувствовала себя еще желаннее для всех этих полузнакомых мужчин, которые стояли так близко. Беатрис улыбалась, звонко отвечала, смеялась, кокетничала и слегка волновалась, снова став эксцентричной, прекрасной и дерзкой Беатрис Вальмон. Никола заметил ее радостное возбуждение и, несмотря на дружбу с Эдуаром, порадовался ему. С отъездом любовника Беатрис сбросила десять, нет, двадцать лет, и Никола казалось, что время не коснулось и его, что он так же юн, как и она. Что-то связывало их, достаточно осязаемое, хоть и подсознательное, так что Тони д'Альбре даже воскликнула:

– Ах, снова эти двое заговорщиков! А вы и впрямь прекрасная пара, вы так подходите друг другу.

Они переглянулись, потом посмотрелись в зеркало и самодовольно улыбнулись. Действительно, Никола – веселый голубоглазый блондин – хорошо смотрелся рядом с изысканной Беатрис, похожей на черноволосую львицу. Они поприветствовали свои отражения в зеркале взаимным поклоном и поздравили себя с тем, что и спустя пятнадцать лет они оба так же красивы, веселы и так же дружны, как когда-то.

Тони покинула их вскоре после кофе, торопясь на одну из своих бесчисленных встреч, а они выпили несколько рюмок коньяка за ее здоровье, говоря о ней в ставшем уже привычным тоне – снисходительной симпатии и сарказма. Из ресторана они ушли часов в пять вечера, уже темнело, и они заглянули в один или два ближайших кинотеатра. Кадры из фильмов показались отвратительными, очереди в кассу – тоже, грозя нарушить очарование дружбы, веселости, праздности, так радовавшее их обоих.

– Ну тогда к тебе, – заключил Никола. – Выпьем чаю, и я расскажу тебе, как прошли мои гастроли.

Дом был пуст. Беатрис воспользовалась отсутствием Эдуара, чтобы на несколько дней отпустить Кати. Ее утешало, что в этот темный дом вместе с ней войдет Никола, поможет ей зажечь лампы, растопить камин, они съедят мороженое, потому что, само собой разумеется, после коньяка мысль о чае может вызвать только тошноту. Беатрис прошла в спальню, сбросила мокрое пальто, переоделась в сухой и теплый пуловер, брюки и мягкие тапочки; потом присоединилась к Никола, который сидел у огня, похожий на большого кота, и, казалось, мурлыкал. У него была счастливая способность – чувствовать себя совершенно естественно в незнакомом или забытом доме, устроиться в самом удобном месте с непринужденностью, равной его признательности. Никола было хорошо в гостях, он чувствовал себя нужным и приятным в любом доме, был счастлив этим и счастлив, что может это показать. Он смотрел на Беатрис, которая сидела рядом с ним с посвежевшим, вымытым дождем лицом, с блестящими благодаря выпитому коньяку глазами, и подумал, что охотно прожил бы, как невозмутимый паша, рядом с этой опасной женщиной, что, в конце концов, они всегда прекрасно ладили и что глупо было не понять этого десять лет назад.

– Так как прошло твое турне? – спросила Беатрис. – Кто тебя соблазнил? Малышка Бофур?

– Нет, – сказал Никола, – ну, если совсем немного… скорее можно говорить о прекрасной Гермионе, которой я понравился.

– Бог мой! – сказала Беатрис. – Сколько же ей лет?

Никола засмеялся:

– Я не знал этого даже перед тем, как лечь с ней в постель, откуда, как ты думаешь, я могу знать это сейчас?.. Но она прелестна.

– Это правда, – сказала Беатрис. Она вздрогнула. – Я прозябла, – добавила она. – Бедный Эдуар, он заледенеет в Нью-Йорке. Как ты думаешь, там холодно?

– Да нет, – сказал Никола неизвестно почему раздраженно. – Ты положила ему в чемодан теплый шарф, а? А его капли от кашля?

– Старый негодяй! – сказала она. – Что, если нам пойти куда-нибудь потанцевать сегодня вечером? Я хочу танцевать. Уже тысячу лет я не танцевала…

Она встала и потянулась.

– А ты не хочешь танцевать?

Никола перестал смотреть на огонь и повернулся к ней. Она стояла перед ним, пламя освещало ее лицо, придавая ему что-то дьявольское, и вдобавок она хотела танцевать.

– У тебя есть проигрыватель? – спросил он, и голос его звучал несколько глухо.

Он поднялся, прошел мимо нее и поставил пластинку со смутным ощущением неизбежности. Послышалась медленная танцевальная мелодия, и он прошептал: «Прелестная музыка», потом повернулся и поклонился церемонно и вызывающе. Она любезно улыбнулась, прежде чем скользнуть в его объятия, но очень скоро стала улыбаться по-другому. Они не сразу попали в такт, словно бы изумляясь вновь обретенной близости, потом начали танцевать. Проигрыватель автоматически переключался, и мелодия звучала вновь и вновь. А они все танцевали и танцевали, не говоря ни слова. Они ни о чем конкретно не думали и даже не осознавали, кто они, став просто мужчиной, который хочет женщину, и женщиной, которая хочет мужчину, обезумевшего от нее. «Надо же, Никола, – подумала Беатрис, закрыв глаза, – надо же, Никола… Забавная, однако, мысль! Никола…» Но она ощущала в себе такое счастье, такое желание жить, такую радость жизни… У нее и в мыслях не было, что этим она отвергает Эдуара, изменяет ему, забывает его, напротив, ощущая растущее желание, она смутно догадывалась, что счастливым аппетитом своего тела к наслаждению, которое ей подарит другой мужчина, она обязана верной и самоотверженной любви Эдуара. Если бы он не любил ее так сильно, если бы она не была так уверена в его любви, она бы грустила и тревожилась; от Никола ей были бы нужны только поддержка, сочувствие и успокаивающие слова. Короче, травяной отвар; пресный отвар дружеского расположения вместо горячащего алкоголя желания, которое он разжег в ней. Желания, которое охватило все ее тело, пульсируя в ногах, в руках, в сердце, в самом ее естестве; а теперь и в губах, к которым Никола, закрыв глаза, прижал свои. Пластинка все еще играла, когда часом позже они лежали на ковре у потухшего камина.

В тот самый момент, когда Никола устало протянул руку и остановил пластинку, гигантский самолет, на котором летел Эдуар, приземлился в аэропорту Нью-Йорка, извергая воздушные струи. Оглушенный Эдуар вышел из «Боинга» вместе с толпой, получив право на все формальности – таможню, паспортный контроль, а потом на желтое такси, на ледяной дождь, на мост и на город-призрак, серую светящуюся громаду. Потом, в гостинице, – на приветливые голоса, на чемоданы, людей и даже на телефонограммы. После чего, наконец-то усталый, оглушенный, но уцелевший после тяжкого перелета, Эдуар смог снять телефонную трубку и позвонить в Париж.

Он тут же услышал – с другого конца земли, как ему показалось, – низкий и нежный голос Беатрис и почувствовал, что снова ожил, что, несмотря на кошмарный перелет, он успокоился и теперь в состоянии увидеть этот странный и прекрасный город у него под ногами. Вместе с теплом своего голоса Беатрис подарила ему Нью-Йорк. Да, она уже соскучилась, да, она его любит, да, она его ждет. Он спокойно уснул и, кстати, имел на это полное право. Беатрис ему не лгала.

Она лежала в своей кровати, полная сладостной усталости, и, с удовольствием чувствуя ее, курила одна в темноте, влюбленно думая об Эдуаре.