Пробившись сквозь гам и сутолоку таможни, мы оказались на залитой ярким солнечным светом набережной. Перед нами по крутым склонам поднимался город — спутанные ряды разноцветных домиков с зелеными ставнями, будто распахнутые крылья тысячи бабочек. Позади расстилалась зеркальная гладь залива с его невообразимой синевой.

Ларри шел быстрым шагом, гордо откинув голову и с выражением такой царственной надменности на лице, что можно было не заметить его маленького роста. Он не спускал глаз с носильщиков, еле справлявшихся с его двумя сундуками. Сзади воинственно выступал крепыш Лесли, а следом за ним в волнах духов и муслина шествовала Марго. Маму, имевшую вид захваченного в плен беспокойного маленького миссионера, нетерпеливый Роджер насильно утащил к ближайшему фонарному столбу. Она стояла там, устремив взор в пространство, пока он давал разрядку своим напряженным чувствам после долгого сиденья взаперти. Ларри нанял две на удивление замызганные пролетки, в одну поместил багаж, в другую забрался сам и сердито посмотрел вокруг.

— Ну, что? — спросил он. — Чего мы еще дожидаемся?

— Мы дожидаемся маму, — объяснил Лесли. — Роджер нашел фонарь.

— О господи! — воскликнул Ларри и, выпрямившись в пролетке во весь рост, проревел: — Скорее, мама! Собака может потерпеть.

— Иду, милый, — послушно отозвалась мама, не трогаясь с места, потому что Роджер еще не собирался уходить от столба.

— Этот пес мешал нам всю дорогу, — сказал Ларри.

— Надо иметь терпение, — возмутилась Марго. — Собака не виновата… Мы ведь ждали тебя целый час в Неаполе.

— У меня тогда расстроился желудок, — холодно объяснил Ларри.

— И у него, может, тоже желудок, — с торжеством ответила Марго. — Какая разница? Что в лоб, что на лбу.

— Ты хотела сказать — по лбу?

— Чего бы я ни хотела, это одно и то же.

Но тут подошла мама, слегка взъерошенная, и наше внимание переключилось на Роджера, которого надо было водворить в пролетку. Роджеру еще ни разу не доводилось ездить в подобных экипажах, поэтому он косился на него с подозрением. В конце концов пришлось втаскивать его силой и потом под бешеный лай втискиваться вслед за ним, не давая ему выскочить из пролетки. Испуганная всей этой суетой лошадь рванулась с места и понеслась во всю прыть, а мы свалились в кучу, придавив завизжавшего что есть мочи Роджера.

— Хорошенькое начало, — проворчал Ларри. — Я надеялся, что у нас будет благородно-величественный вид, и вот как все обернулось… Мы въезжаем в город, словно труппа средневековых акробатов.

— Полно, полно, милый, — успокаивала его мама, расправляя свою шляпку. — Скоро мы будем в гостинице.

Когда извозчик с лязгом и стуком въезжал в город, мы, разместившись кое-как на волосяных сиденьях, старались принять так уж необходимый Ларри благородно-величественный вид. Роджер, стиснутый в мощных объятиях Лесли, свесил голову через край пролетки и закатил глаза, как при последнем издыхании. Потом мы промчались мимо переулка, где грелись на солнце четыре облезлые дворняги. Завидев их, Роджер весь напрягся и громко залаял. Тут же ожившие дворняги с пронзительным визгом бросились вслед за пролеткой. От всего нашего благородного величия не осталось и следа, так как двое теперь держали обезумевшего Роджера, а остальные, перегнувшись назад, отчаянно махали книгами и журналами, стараясь отогнать визгливую свору, но только раздразнили ее еще сильнее. С каждой новой улочкой собак становилось все больше, и, когда мы катили по главной магистрали города, у наших колес уже вертелось двадцать четыре разрывавшихся от злости пса.

— Почему вы ничего не сделаете? — спросил Ларри, стараясь перекричать собачий лай. — Это же просто сцена из «Хижины дяди Тома».

— Вот и сделал бы что-нибудь, чем разводить критику, — огрызнулся Лесли, продолжая единоборство с Роджером.

Ларри быстро вскочил на ноги, выхватил из рук удивленного кучера кнут и хлестнул по собачьей своре. До собак он, однако, не достал, и кнут пришелся по затылку Лесли.

— Какого черта? — вскипел Лесли, поворачивая к нему побагровевшее от злости лицо. — Куда ты только смотришь?

— Это я нечаянно, — как ни в чем не бывало объяснил Ларри. — Не было тренировки… давно не держал кнута в руках.

— Вот и думай своей дурацкой башкой, что делаешь, — выпалил Лесли.

— Успокойся, милый, он же не нарочно, — сказала мама.

Ларри еще раз щелкнул кнутом по своре и сбил с маминой головы шляпку.

— Беспокойства от тебя больше, чем от собак, — заметила Марго.

— Будь осторожнее, милый, — сказала мама, хватаясь за шляпку. — Так ведь можно убить кого-нибудь. Лучше бы ты оставил кнут в покое.

В этот момент извозчик остановился у подъезда, над которым по-французски было обозначено: «Швейцарский пансионат». Дворняги, почуяв, что им наконец можно будет схватиться с изнеженным псом, который разъезжает на извозчиках, окружили нас плотной рычащей стеной. Дверь гостиницы отворилась, на пороге показался старый привратник с бакенбардами и стал безучастно наблюдать за суматохой на улице. Нелегко нам было перетащить Роджера с пролетки в гостиницу. Поднять тяжелую собаку, нести ее на руках и все время сдерживать — для этого потребовались совместные усилия всей семьи. Ларри, не думая больше о своей величественной позе, развлекался теперь вовсю. Он спрыгнул на землю и с кнутом в руках двинулся по тротуару, пробиваясь сквозь собачий заслон. Лесли, Марго, мама и я шли вслед за ним по расчищенному проходу с рычащим и рвущимся из рук Роджером. Когда мы наконец протиснулись в вестибюль гостиницы, привратник захлопнул входную дверь и налег на нее так, что у него задрожали усы. Появившийся в этот момент хозяин посмотрел на нас с любопытством и опасением. Мама, в съехавшей набок шляпе, подошла к нему, сжимая в руках мою банку с гусеницами, и с милой улыбкой, словно приезд наш был самым обыкновенным делом, сказала:

— Наша фамилия Даррелл. Надеюсь, для нас оставили номер?

— Да, мадам, — ответил хозяин, обходя сторонкой все еще ворчащего Роджера. — На втором этаже… четыре комнаты с балконом.

— Как хорошо, — просияла мама. — Тогда мы сразу поднимемся в номер и немного отдохнем перед едой.

И с вполне величественным благородством она повела свою семью наверх.

Через некоторое время мы спустились вниз и позавтракали в большой унылой комнате, уставленной пыльными пальмами в кадках и кривыми скульптурами. Обслуживал нас привратник с бакенбардами, который, переодевшись во фрак и целлулоидную манишку, скрипевшую, как целый взвод сверчков, превратился теперь в метрдотеля. Еда, однако, была обильная и вкусная, все ели с большим аппетитом. Когда принесли кофе, Ларри с блаженным вздохом откинулся на стуле.

— Подходящая еда, — сказал он великодушно. — Что ты думаешь об этом месте, мама?

— Еда здесь хорошая, милый, — уклончиво ответила мама.

— А они обходительные ребята, — продолжал Ларри. — Сам хозяин переставил мою кровать поближе к окну.

— Он был не таким уж обходительным, когда я попросил у него бумаги, — сказал Лесли.

— Бумаги? — спросила мама. — Зачем тебе бумага?

— Для туалета… ее там не оказалось, — объяснил Лесли.

— Тс-с-с! Не за столом, — шепотом произнесла мама.

— Ты просто плохо смотрел, — сказала Марго ясным, громким голосом. — У них там ее целый ящичек.

— Марго, дорогая! — испуганно воскликнула мама.

— Что такое? Ты не видела ящичка?

Ларри хихикнул.

— Из-за некоторых странностей городской канализации, — любезно объяснил он Марго, — этот ящичек предназначается для… э…

Марго покраснела.

— Ты хочешь сказать… хочешь сказать… что это было… Боже мой!

И, заливаясь слезами, она выскочила из столовой.

— Да, очень негигиенично, — строго заметила мама. — Просто безобразно. По-моему, даже не важно, ошиблись вы или нет, все равно можно подхватить брюшной тиф.

— Никто бы не ошибался, если б тут был настоящий порядок, — заявил Лесли.

— Конечно, милый. Только я думаю, что нам не стоит заводить сейчас об этом спор. Лучше всего поскорее найти себе дом, пока с нами ничего не случилось.

Вдобавок ко всем маминым тревогам «Швейцарский пансионат» был расположен на пути к местному кладбищу. Когда мы сидели на своем балкончике, по улице нескончаемой вереницей тянулись похоронные процессии. Очевидно, из всех обрядов жители Корфу больше всего ценили похороны, и каждая новая процессия казалась пышнее предыдущей. Наемные экипажи утопали в красном и черном крепе, а на лошадях было накручено столько попон и плюмажей, что даже представить было трудно, как они только могут двигаться. Шесть или семь таких экипажей с людьми, охваченными глубокой, безудержной скорбью, следовали друг за другом впереди тела усопшего, а оно покоилось на дрогах вроде повозки в большом и очень нарядном гробу. Одни гробы были белые с пышными черно-алыми и синими украшениями, другие — черные, лакированные, обвитые замысловатой золотой и серебряной филигранью и с блестящими медными ручками. Мне еще никогда не приходилось видеть такой заманчивой красоты. Вот, решил я, так и надо умирать, чтоб были лошади в попонах, море цветов и толпа убитых горем родственников. Свесившись с балкона, я в восторженном самозабвении наблюдал, как проплывают внизу гробы.

После каждой процессии, когда вдали замирали стенания и умолкал стук копыт, мама начинала волноваться все сильнее.

— Ну ясно, это эпидемия, — воскликнула она наконец, с тревогой оглядывая улицу.

— Какие глупости, — живо отозвался Ларри. — Не дергай себе зря нервы.

— Но, милый мой, их ведь столько… Это же противоестественно.

— В смерти нет ничего противоестественного, люди все время умирают.

— Да, но они не мрут как мухи, если все в порядке.

— Может, они скапливают их, а потом уж хоронят всех заодно, — бессердечно высказался Лесли.

— Не говори глупостей, — сказала мама. — Я уверена, что это все от канализации. Если она так устроена, люди не могут быть здоровы.

— Господи! — произнесла Марго замогильным голосом. — Значит, я заразилась.

— Нет, нет, милая, это не передается, — рассеянно сказала мама. — Это, наверно, что-нибудь незаразное.

— Не понимаю, о какой можно говорить эпидемии, если это что-то незаразное, — логично заметил Лесли.

— Во всяком случае, — сказала мама, не давая втянуть себя в медицинские споры, — надо все это выяснить. Ларри, ты не мог бы позвонить кому-нибудь из местного отдела здравоохранения?

— Здесь, наверно, нет никакого здравоохранения, — ответил Ларри. — А если б и было, то там мне ничего не сказали бы.

— Ну, — решительно произнесла мама, — другого выхода у нас нет. Надо уезжать. Мы должны покинуть город. Нужно немедленно подыскивать себе дом в деревне.

На другое утро мы отправились искать дом в сопровождении мистера Билера, агента из гостиницы. Это был невысокий, толстый человек с заискивающим взглядом и вечной испариной. Когда мы выходили из гостиницы, у него было довольно веселое настроение, но он тогда еще не знал, что его ждет впереди. Да и ни один человек не смог бы этого вообразить, если он ни разу не помогал маме подыскивать жилье. В тучах пыли мы носились по всему острову, и мистер Билер показывал нам один дом за другим. Они были самые разнообразные по величине, цвету и местоположению, но мама решительно качала головой, отвергая каждый из них. Наконец мы осмотрели десятый, последний в списке Билера дом, и мама еще раз потрясла головой. Мистер Билер без сил опустился на ступеньки, вытирая лицо носовым платком.

— Мадам Даррелл, — вымолвил он наконец, — я показал вам все дома, какие знал, и вам ни один не подошел. Что же вам нужно, мадам? Скажите, какой у этих домов недостаток?

Мама посмотрела на него с удивлением.

— Неужели вы не заметили? — спросила она. — Ни в одном из них нет ванны.

Мистер Билер глядел на маму, вытаращив глаза.

— Не понимаю, мадам, — проговорил он с истинной мукой, — для чего вам ванна? Разве тут нет моря?

В полном молчании мы возвратились в гостиницу.

На следующее утро мама решила, что нам надо взять такси и отправиться на поиски одним. Она была уверена, что где-то на острове все же прячется дом с ванной. Мы не разделяли маминой веры, роптали и пререкались, пока она вела нас, как строптивое стадо, к стоянке такси на главной площади. Шоферы такси, заметив наше невинное простодушие, налетели на нас, словно коршуны, стараясь перекричать один другого. Голоса их становились все громче, в глазах вспыхивал огонь. Они хватали друг друга за руки, скрежетали зубами и тянули нас в разные стороны с такой силой, точно хотели разорвать на части. На самом деле это был нежнейший из нежных приемов, просто мы еще не привыкли к греческому темпераменту, и поэтому нам казалось, будто жизнь наша находится в опасности.

— Что же делать, Ларри? — вскрикнула мама, с трудом вырываясь из цепких объятий огромного шофера.

— Скажи им, что мы пожалуемся английскому консулу, — посоветовал Ларри, стараясь перекричать шоферов.

— Не говори глупостей, милый, — задыхаясь, произнесла мама. — Просто объясни им, что мы ничего не понимаем.

Марго с глупой улыбкой бросилась на выручку.

— Мы англичане, — крикнула она пронзительно. — Мы не понимаем греческого языка.

— Если этот тип толкнет меня еще раз, я ему двину в ухо, — сказал Лесли, вспыхивая от злости.

— Успокойся, милый, — с трудом выговорила мама, все еще отбиваясь от шофера, тянувшего ее к своему автомобилю. — По-моему, они не хотят нас обидеть.

И в это время все вдруг сразу замолкли. Перекрывая общий гвалт, в воздухе прогремел низкий, сильный, раскатистый голос, какой мог бы быть у вулкана.

— Эй! — громыхнул голос и, сильно коверкая слова, спросил по-английски: — Почему вы не берете с собой человека, который умеет говорить на вашем языке?

Обернувшись, мы увидели у обочины дороги старенький додж, а за рулем невысокого плотного человека с большущими руками и широким, обветренным лицом. Он бросил хмурый взгляд из-под лихо надвинутой кепки, открыл дверцу автомобиля, выкатился на тротуар и поплыл в нашу сторону. Потом остановился и, нахмурившись еще сильнее, стал глядеть на примолкших таксистов.

— Они вас осаждали? — спросил он маму.

— Нет, нет, — ответила мама, стараясь все сгладить. — Мы просто не могли их понять.

— Вам нужен человек, умеющий говорить на вашем языке, — повторил он еще раз. — А то эти подонки… простите за слово… облапошат собственную мать. Одну минуту, я им сейчас покажу.

И он обрушил на шоферов такой поток греческих слов, что чуть не сбил их с ног. Выражая свою злость и обиду отчаянной жестикуляцией, шоферы вернулись к своим автомобилям, а этот чудак, послав им вслед последний и, очевидно, уничтожающий залп, снова обратился к нам.

— Куда вам надо ехать? — спросил он почти свирепо.

— Мы подыскиваем себе дом, — сказал Ларри. — Вы не можете повезти нас за город?

— Конечно. Я могу повезти вас куда угодно. Только скажите.

— Мы ищем дом, — твердо заявила мама, — в котором была бы ванна. Вы знаете такой дом?

Его загорелое лицо забавно сморщилось в раздумье, черные брови нахмурились.

— Ванна? — спросил он. — Вам нужна ванна?

— Все дома, какие мы уже видели, были без ванны, — ответила мама.

— Я знаю дом с ванной, — сказал наш новый знакомый. — Только сомневаюсь, подойдет ли он вам по размерам.

— Вы можете нас туда повезти? — спросила мама.

— Конечно, могу. Садитесь в машину.

Все забрались в поместительный автомобиль, а наш шофер уселся за руль и со страшным шумом включил мотор. Беспрерывно подавая оглушительные сигналы, мы промчались по кривым улочкам на окраине города, лавируя среди навьюченных ослов, тележек, деревенских женщин и бесчисленных собак. За это время шофер успел завести с нами разговор. Всякий раз, произнеся фразу, он поворачивал к нам свою большую голову, чтобы проверить, как мы отреагировали на его слова, и тогда автомобиль начинал метаться по дороге, как ошалелая ласточка.

— Вы англичане? Так я и думал… Англичанам всегда нужна ванна… в моем доме есть ванна… меня зовут Спиро, Спиро Хакьяопулос… но все называют меня Спиро-американец, потому что я жил в Америке… Да, пробыл восемь лет в Чикаго… Там я и научился так хорошо говорить по-английски… Ездил туда делать деньги… Через восемь лет я сказал: «Спиро, — сказал я, — с тебя уже хватит…» и вернулся в Грецию… привез вот этот автомобиль… самый лучший на острове… ни у кого нет такого. Меня знают все английские туристы, и все меня спрашивают, когда приезжают сюда… они понимают, что их не надуют.

Мы ехали по дороге, покрытой толстым слоем шелковистой белой пыли, взвивавшейся за нами огромными густыми тучами. По бокам дороги тянулись заросли опунции, как забор из зеленых тарелок, ловко поставленных друг на друга и усеянных шишечками ярко-малиновых плодов. Мимо проплывали виноградники с кудрявой зеленью на крошечных лозах, оливковые рощи с дуплистыми стволами, обращавшими к нам свои удивленные лица из-под сумрака собственной тени, полосатые заросли тростника с реющими, как зеленые флажки, листьями. Наконец мы с ревом поднялись по склону холма, Спиро нажал на тормоза, и автомобиль остановился в облаке пыли.

— Вот, — показал Спиро своим коротким толстым пальцем, — тот самый дом с ванной, какой вам нужно.

Мама, ехавшая всю дорогу с крепко зажмуренными глазами, теперь осторожно их открыла и огляделась. Спиро показывал на пологий склон, спускавшийся прямо к морю. Весь холм и долины вокруг утопали в мягкой зелени оливковых рощ, серебрившихся, как рыбья чешуя, чуть только ветерок трогал листву. Посредине склона, в окружении высоких стройных кипарисов, приютился небольшой дом землянично-розового цвета, словно какой-нибудь экзотический плод, обрамленный зеленью. Кипарисы слегка раскачивались на ветру, как будто они красили небо к нашему приезду, чтобы сделать его еще голубее.