ЕКАТЕРИНА

Посмотрим, посмотрим, что у нас тут?

Такого я не ожидала! Я-то думала, у меня куча друзей, а оказалось — ни одного!

Ни одного воздыхателя, а еще вчера были толпы.

Даже семья отвернулась.

И мужа нет, не желает он меня видеть. Даже исповедника нет, архиепископ теперь мой мучитель. Ужасно со мной обращаются, сущая несправедливость. Не знаю, что и подумать. Ворвались ко мне, когда я танцевала с придворными дамами, и сказали, что король велел держать меня под арестом.

Сначала я — дура набитая, бабушка всегда говорила, такой дуры в целом свете не найти — решила, что будет маскарад с похищением и освобождением, меня возьмут в плен, а потом спасут и начнется шуточный турнир на реке и прочие увеселения. В воскресенье в каждой церкви по всей стране молились за мое здравие, так я думала — на следующий день будет праздник какой-нибудь. Сижу взаперти в своих покоях, двери на запоре, жду не дождусь странствующего рыцаря-освободителя, лестницы у окна, шуточной осады, кавалькады воинов в парке. Говорю дамам: «То-то будет веселье». Но мы ждем уже целый день, я давно переоделась в лучшее платье, сижу жду, совсем соскучилась. Послала за музыкантами, хоть потанцуем в ожидании. А тут приходит архиепископ Кранмер и говорит, что время танцев кончилось.

Как можно быть таким недобрым! Таким серьезным, словно что-то и впрямь неладно. Потом он спросил, где Фрэнсис. Я же взята Фрэнсиса на службу только по просьбе почтеннейшей бабушки! А теперь выходит, что я во всем виновата! Какой-то жалкий, вздорный сплетник наплел архиепископу, что я кокетничала с Фрэнсисом в Ламбете. Но это же было так давно! Сказать по правде, будь я архиепископом, постыдилась бы терять время на глупые сплетни.

Я ему так и сказала, мол, все это вранье, мне надо повидать короля, я ему живо объясню, что не следует слушать глупых наветов. И тогда милорд Кранмер меня ужасно испугал. Он произнес таким серьезным-серьезным голосом: «Именно поэтому вы, мадам, не увидитесь с королем, пока ваше имя не очистится от подозрений. Мы будем вести дознание, чтобы все прояснилось, до самой мельчайшей детали».

Что тут ответишь? Когда-то, давным-давно, парень и девушка в Ламбете полюбезничали маленько, делов-то, теперь я замужем за королем, так зачем беспокоиться о том, что было давным-давно? С тех пор прошло два года, целая жизнь!

Наверно, к утру все будет в порядке. У короля иногда бывают странные причуды: то на одного разгневается, то на другого, отрубит им головы, а потом сам жалеет. Он рассердился на бедную королеву Анну Клевскую, а теперь она живет в Ричмонде и считается его любимой сестрой. Я отправилась в постель в хорошем расположении духа, а перед сном спросила леди Рочфорд, что она обо всем этом думает. Она на меня так странно посмотрела и сказала, что все еще может кончиться неплохо, надо только не терять самообладания и все отрицать. Тоже мне, утешила! И это она! Она мужа на эшафот проводила. Помогло ему, что он все отрицал? Но я ничего такого не сказала, побоялась ее рассердить.

Екатерина Тилни улеглась со мной спать, устроилась рядом, спрашивает со смехом: я небось предпочла бы Тома Калпепера? Что тут скажешь, ее правда. Я так по нему соскучилась, хоть плачь. Она уже храпит вовсю, а я все лежу без сна, глаз не могу сомкнуть. Вот если бы все обернулось иначе: Томас приехал бы в Ламбет, подрался бы с Фрэнсисом, убил бы его, забрал бы меня и мы сыграли бы свадьбу. Я не стала бы королевой, и ожерелья с бриллиантами у меня не было бы. Но все ночи напролет я спала бы с ним в обнимку и не жалела бы ни о чем. По крайней мере, этой ночью мне кажется — так было бы гораздо лучше.

Я ужасно плохо спала, проснулась ни свет ни заря, серенький рассвет только пробивается сквозь ставни. Сейчас мне кажется — все украшения и драгоценности отдам за одно свидание с Томасом. Все, что у меня есть, отдам за его объятие, за его смех. Боже, я так надеюсь, что он знает — меня тут заперли, я не от него прячусь. Не переживу, если он будет дуться, когда меня выпустят, и, чего доброго, примется ухаживать за кем-нибудь еще. Сердце разобьется, и все тут.

Если хватит смелости, пошлю ему записочку. Нет, никому не разрешают выходить из комнат, а слугам я записку не доверю. Завтрак принесли в комнату, даже поесть не выпускают. И в часовню нельзя, священник придет прямо сюда, помолиться со мной, исповедовать. А потом архиепископ снова начнет мучить расспросами.

Возмутительно! Что-то во всем этом есть неправильное. Я — английская королева, меня нельзя запирать в комнате, словно нашкодившую девчонку. Я уже взрослая, я дама, я Говард, я жена короля. Что они себе думают! Я — королева Англии, негоже об этом забывать! Надо объяснить архиепископу, что со мной нельзя так обращаться. Чем больше я об этом думаю, тем больше прихожу в негодование. Придется напомнить архиепископу — со мной нужно обходиться с должным уважением.

Только архиепископ не явился! Все утро мы провели за шитьем, притворяясь, будто заняты серьезным делом, ждали — вдруг дверь внезапно откроется и войдет милорд архиепископ. А его нет и нет. Объявился поближе к вечеру, когда время тянулось уже невыносимо медленно. Открыл дверь, лицо такое доброе, такое грустное, сил нет.

Придворные дамы повскакали с мест, бросились врассыпную, словно они невинные бабочки, запертые с заплесневелым слизняком. Я не встала, я все-таки королева. Мне бы научиться походить на королеву Анну, она-то умеет держаться. Когда они за ней пришли, у нее был такой ужасно невинный вид. Но ее и впрямь ни за что ни про что обвинили. Мне так жалко, что я подписала ту бумагу, с показаниями против нее. Теперь-тο я понимаю — обидно, когда сомневаются в твоей невинности. Но откуда мне было знать, что в один прекрасный день я сама попаду в подобную переделку?

Архиепископ подошел ко мне поближе. Кажется, что и вправду опечален. Такое грустное лицо. Мне даже показалось, он сейчас извинится за вчерашнюю грубость, попросит прощения и откроет все двери.

— Ваша милость, — начал он тихим, вкрадчивым голосом, — я с сожалением узнал, что вы пригласили Фрэнсиса Дирэма быть вашим секретарем и придворным.

От удивления я даже не нашлась что ответить. Все знали, что Фрэнсис с нами, — не заметить его сложно, он достаточно напроказничал при моем дворе, благоразумием, к сожалению, не отличается. И архиепископ только сейчас это обнаружил! Тоже мне, открытие.

— Да, конечно, — ответила я. — Это всем известно.

Архиепископ опять опустил глаза долу, руки сложил на еле помещающемся в сутане животе.

— Нам прекрасно известно о ваших отношениях с Фрэнсисом в доме вашей бабушки. Он во всем признался.

Вот идиот! Как мне теперь прикажете отпираться? С чего ему в голову взбрело во всем признаваться? Язык без костей!

— Вы, по всей видимости, решили держать своего любовника поближе к себе, не так ли? — Архиепископ возвысил голос. — Чтобы каждый день с ним встречаться? Видеться наедине, без придворных дам? Впускать к себе без доклада?

— Ничего подобного! — Я стараюсь, чтобы фраза прозвучала дерзко. — Он вовсе не мой любовник. Где король? Я желаю с ним немедленно увидеться.

— Вы стали любовниками еще в Ламбете. Вы не были девственницей, когда вышли замуж за короля. Фрэнсис Дирэм оставался вашим любовником и после заключения брака. Вы — неверная жена.

— Неправда! — заорала я. Ложь и истина перемешались, никак не могу сообразить, что им известно наверняка. — Где король? Я требую свидания с королем!

— Король самолично приказал мне вас допросить. Бы его не увидите, пока не ответите на все мои вопросы и не очистите ваше имя от подозрений.

— Я желаю его видеть немедленно! — вскочила на ноги и ору. — Вы не можете не пускать меня к мужу. Это противозаконно!

— Он уехал.

— Уехал? — Мне показалось, что пол качнулся у меня под ногами, словно я танцую на плывущей по реке барке. — Как уехал? Куда? Он не мог уехать. Мы собирались пробыть здесь до Рождества, а потом отправиться в Уайтхолл. Куда он делся? На кого меня тут оставил? Где он?

— Король отправился в Отландский дворец.

— В Отланд? Мы же там венчались! Он никогда туда без меня не ездит. Вы лжете! Где он? Вы говорите неправду!

— Я должен был, к своему величайшему сожалению, доложить королю, что вы были любовницей Дирэма и есть основания опасаться, что вы и теперь остаетесь его любовницей. Бог свидетель, как бы мне хотелось уберечь короля от подобного известия. Он чуть с ума не сошел от горя и немедленно отправился в Отланд, взяв с собой лишь небольшую свиту. Он никого не хочет видеть, потому что вы разбили его сердце и погубили себя.

— О чем вы говорите? — еле слышно прошептала я. — Надеюсь, что нет.

Очень плохо, но если он взял Томаса с собой, то хотя бы мой дорогой возлюбленный в безопасности и его ни в чем не подозревают.

— Ему будет очень одиноко без меня. — Может, архиепископ скажет, кого король взял с собой.

— Он обезумел от горя.

— Боже мой! — Что я еще могу сказать, король и без того уже совершенно сумасшедший, сущий мартовский кот, и нечего меня в этом винить. — Что же он, никого с собой не взял? — Надо все выяснить по-умненькому. Надеюсь, что Томас в безопасности.

— Он взял своего пажа.

Благодарение Богу, Томас вне опасности.

— Теперь настало время во всем сознаться, — продолжал Кранмер.

— Но мне не в чем сознаваться.

— Вы пригласили Дирэма ко двору.

— Бабушка потребовала, вот я и пригласила. Он никогда со мной наедине не оставался. Не прикасался ко мне, только вот руку целовал. — У меня неплохо получается изображать невинность. — Ваше преосвященство, вы дурно поступили, без нужды расстроив короля. Вы просто не знаете, каков он, когда расстроен.

— Вам надлежит во всем сознаться. Вам надлежит во всем сознаться.

— Помилуйте, ваше преосвященство, я ничего дурного не сделала. Я хожу на исповедь каждый день, вам это известно, и сознаваться мне не в чем. — Мне вдруг стало так страшно, что я даже хихикнула.

— Вы что, смеетесь?! — воскликнул он.

— Ну, это просто от неожиданности. — Я уже потеряла терпение. — Вы должны препроводить меня в Отланд. Просто обязаны. Мне необходимо немедленно увидеться с королем и все ему объяснить..

— Нет, вам придется все объяснить мне, дитя мое. — Голос такой серьезный. — Вам придется рассказать мне о жизни в Ламбете и обо всем остальном. Вам придется во всем честно и сполна признаться, и мне, быть может, удастся уберечь вас от эшафота.

— Эшафот! — Я выкрикнула это слово, будто никогда его раньше не слышала. — О каком эшафоте вы толкуете?

— Измена королю — это государственная измена. — Его губы двигаются медленно, словно я ребенок, которому нужно все четко и ясно объяснять. — А наказание за государственную измену — смерть, сами знаете.

— Ноя ему не изменяла, — неразборчиво бормочу я. — Эшафот! Я на Библии могу поклясться. Жизнью клянусь. Не совершала я государственной измены. Ничего я такого не делала Кого хотите спросите. Кого хотите! Король меня зовет своей розой, розой без шипов. У меня нет других желаний, кроме как ему угодить…

— Конечно, вам надо будет на Библии поклясться. Чтобы ни одного слова лжи в вашей клятве не было. А теперь расскажите, что между вами было там, в Ламбете. И помните, Бог слышит каждое ваше слово, а этот юноша нам все уже рассказал, у нас есть его полное признание.

— В чем это он признался? — спрашиваю я.

— Не важно. Вы мне сами расскажите. Что вы там делали?

— Я была такой молоденькой! — взглянула на него украдкой. Жалко ему меня? Точно жалко. Аж в глазах слезы. Добрый знак. Теперь я себя чуть поувереннее чувствую. — Я была тогда совсем молоденькой, а все девушки вокруг вели себя просто ужасно. Я ни от кого не могла получить ни поддержки, ни доброго совета.

— Неужели молодым людям дозволялось заходить в спальню девушек?

— Именно так. Фрэнсис как-то раз туда зашел, он ухаживал за другой, но я ему больше понравилась. — Я задумалась на мгновение. — Я была куда симпатичнее ее, даже без всех этих красивых платьев.

— Суетность и тщеславие, тщеславие и суетность. — Архиепископ почему-то вздохнул. — Вам надлежит сознаться в грехах, совершенных с этим юношей.

— А я что делаю? Я сознаюсь! Я ужасно расстроена. Он так настаивал. В покое меня не оставлял. Клялся, что без памяти меня любит, и я ему поверила. Я была так юна. Он обещал на мне жениться. Я думала, мы поженились. Он так настаивал.

— Он делил с вами ложе?

Хотела я сказать «нет», но если этот болван уже во всем признался, надо как-то это дело смягчить.

— Да, делил. Я его туда не звала, но он настоял. Он меня заставил.

— Он вас изнасиловал?

— Ну, вроде того.

— И вы не кричали? Вы были в комнате с другими дамами. Они бы вас услышали.

— Я ему позволила. Но я нисколечко не хотела.

— Значит, он делил с вами ложе?

— Да, но не раздевался.

— Совсем не раздевался?

— Ну, вроде того. Только штаны спустил. Значит, да.

— Что да?

— Раздевался, значит. — Какие же глупости я говорю.

— Он лишил вас девственности?

— Э-э-э… — Что тут скажешь?

— Он был вашим любовником.

— Не думаю…

Архиепископ внезапно встал, будто собрался уходить.

— Так дело не пойдет. Мне не удастся вас спасти, если вы будете продолжать лгать.

Я страшно испугалась, что он сейчас уйдет, закричала, рванулась за ним. Схватила его за руку.

— Умоляю вас, ваше преосвященство, я все расскажу. Мне так стыдно, мне так жаль… — Теперь я уже по-настоящему рыдаю, а он глядит сурово. Если он меня не пожалеет, как объяснить королю? Архиепископа я, конечно, боюсь, но мысль о короле меня просто в ужас приводит.

— Скажите мне честно, вы были с ним в постели? Как муж с женой?

— Да. — Я внезапно решила ответить честно. — Да.

Он сбросил мою руку, словно я заразная и ему зазорно меня касаться. Словно я проказой больна. А всего два дня назад вся страна благодарила Бога за то, что король нашел меня, свое сокровище! Разве так бывает?

— Мне надо обдумать ваше признание. Помолиться Богу. Рассказать все королю. После этого станет ясно, какое вам предъявят обвинение.

— А нельзя просто забыть все, что случилось? — еле слышно шепнула я, стискивая руки, даже больно стало от тяжелых перстней. — Это было так давно. С тех пор годы прошли. Никто уже ничего не помнит. И королю знать незачем. Вы же сами говорили, что его сердце будет разбито. Скажите ему, что ничего особенного не произошло, и пусть все останется по-прежнему.

Он посмотрел на меня, как на полоумную.

— Королева Екатерина, — мягко начал он, — вы изменили английскому королю. Это преступление наказывается смертью. Вы понимаете?

— Но это было так давно. Задолго до замужества. — Голос мой не слышнее шепота. — Я королю не изменяла. Я с ним тогда даже и знакома не была. Уверена, король простит мне ребяческие ошибки.

Почувствовала, как к горлу подступают рыдания, не могу больше сдерживаться.

— Уверена, он не станет строго судить меня за детские шалости. Я была тогда бедной, невоспитанной девочкой. Король будет ко мне милостив. Он меня любил, он был со мной счастлив. Он Бога за меня благодарил, а это все просто пустяки.

Слезы теперь катятся градом. Я в полном смятении гляжу на этого жестокого человека, заставившего меня врать и выкручиваться.

— Прошу вас, милорд, простите меня, простите меня, пожалуйста. Скажите королю, что я не сделала ничего дурного.

— Успокойтесь. — Архиепископ резко отстранился. — Успокойтесь. Сейчас нам больше не о чем разговаривать.

— Скажите, что вы меня прощаете. Скажите, что король простит меня.

— Надеюсь, что простит, что сумеет простить. Надеюсь, что удастся вас спасти.

Я снова хватаюсь за него, уже реву без удержу.

— Вы не можете уйти, пока не пообещаете, что спасете меня.

Он уже у самой двери, а я все еще за него цепляюсь, хнычу, как маленькая.

— Успокойтесь, успокойтесь.

— Как тут успокоишься, если вы говорите, что король на меня сердится? Когда вы мне смертью в наказание грозите? Как тут успокоишься? Мне всего шестнадцать. Меня нельзя ни в чем обвинять, меня нельзя…

— Позвольте мне уйти, такое поведение вас недостойно.

— Вы не уйдете, пока меня не благословите.

Он меня оттолкнул, по-быстрому перекрестив воздух у меня над головой.

— Ну вот… in nomine… filii… успокойтесь же наконец…

Дверь за ним закрывается. Хотя он больше на меня не смотрит, я не перестаю рыдать. Открывается дверь в спальню, и оттуда показываются придворные дамы. Они собираются вокруг меня, гладят по голове, а я все не могу успокоиться. Мне страшно. Мне ужасно страшно.