ЕКАТЕРИНА

Ну что у нас тут?

Сказать по правде, ничего хорошего.

Шесть французских чепцов, шитые по краю золотом, шесть простых платьев, шесть нижних юбок, все платья такие скучные — темно-синие, черные, темно-зеленые, серые. Украшений нет, безделушек нет, котенка и того нет. Все подарки короля, что были у меня в комнатах, забрал сэр Томас Сеймур. Сеймур забирает швардовское добро! Только подумайте — чтобы вернуть все королю. Получается, у меня ничего своего и не было. Ничего не подарили, только дали подержать.

У меня три комнаты с ужасно убогими гобеленами на стенах. В одной слуги, а в двух других я, при мне сводная сестра Изабелла, леди Бейнтон и еще две дамы. Они со мной даже не разговаривают — злятся на меня ужасно, что тут очутились, будто я во всем виновата. Только Изабелла со мной чуть подобрее, ей велели читать мне нравоучения, объяснять все мои грехи. С такой невеселой компанией, да еще и в тесноте, — хуже не придумаешь. Священник всегда поблизости, вдруг мне вздумается добровольно всунуть голову в петлю, во всем ему признаться — покато я от всего отрекаюсь. Изабелла дважды в день читает мне нотации, будто я служанка какая-то. Из книг — только пара молитвенников да Библия. Можно, конечно, заняться рукоделием, шить рубашки для бедных, но сколько же их можно шить? Ни пажей, ни придворных, ни шутов, ни музыкантов, ни певцов. Даже моих комнатных собачек забрали, я знаю, они по мне наверняка скучают.

Никого из друзей нет. Дядюшка исчез, рассеялся, словно утренний туман. Говорят, что все остальные — леди Рочфорд, Фрэнсис, Екатерина Тилни, Джоанна Булмер, Маргарита Мортон и Агнесса Рестволд — в Тауэре, их допрашивают, хотят все обо мне узнать.

Но сегодняшняя новость хуже всего. Мне сказали, что и Томаса Калпепера забрали в Тауэр. Бедный мой красавчик! Только подумаешь, как его пришли арестовывать эти бряцающие оружием уроды, — просто ужас! А если представить себе, что его еще и допрашивают, — коленки слабеют, хочется забиться в угол кровати, уткнуться носом в грубую наволочку и как следует порыдать в подушку. Лучше бы нам сразу убежать, как только поняли, что любим друг друга. Если бы мы только встретились, пока я еще жила в Ламбете, прежде чем попала ко двору. Если бы я сразу пообещала быть его и никому другому не принадлежать, все могло обернуться иначе.

— Позвать священника? — ледяным тоном осведомляется леди Бейнтон, заметив, что я рыдаю. Им всем только и дай, что довести меня до слез, — вдруг во всем признаюсь.

— Нет, — отвечаю я как можно быстрее, — мне не в чем каяться.

Вот ужас-то, леди Маргарита Дуглас жила в этих самых комнатах, ее тут держали в одиночестве, разговаривать ни с кем не разрешали, и за что — за то, что влюбилась. Нашли преступление! Она, как и я, бродила, наверно, по комнатам, из одной в другую, ее держали взаперти за то, что осмелилась полюбить. Ей тоже не говорили, в чем ее вина, какое ей придумают наказание, когда объявят приговор. Она тут больше года сидела, одна-одинешенька, всеми ошельмованная, не зная, что дальше будет, надеясь, что король ее простит. Ее отсюда забрали совсем недавно — чтобы освободить место для меня. Просто не верится! Перевезли в Кеннингхолл, будет там ожидать прощения, если король ее когда-нибудь простит.

Я все о ней думаю. Она совсем немногим меня старше, ее тоже держат взаперти, в одиночестве, и все ее преступление в том, что она влюбилась и он ее тоже полюбил. Жалко, что я тогда не пошла к королю на коленях умолять о прощении. Откуда мне было знать, что и я в один прекрасный день тут окажусь? В той же самой комнате! Как и она — за любовь. Жалко, что я ему тогда не сказала — она просто глупая девчонка, ее надо учить и воспитывать, а не арестовывать и запирать на замок. Но я не бросилась на ее защиту, и за бедную Маргариту Поль не заступилась, и за тех, других, в Смитфилде. И за северян, когда они против него поднялись, я слова не сказала. И за Томаса Кромвеля. Отправилась венчаться в тот самый день, когда его казнили, даже полминутки о нем не подумала. Не пыталась защитить принцессу Марию, хуже того — еще на нее королю наговаривала. Даже за мою госпожу и королеву Анну слова в защиту не сказала, а уж ее-тο я любила по-настоящему. Обещала верность и дружбу, а когда велели подписать показания, подмахнула, даже не читая. А теперь никто не станет на коленях просить и умолять за меня.

Конечно, я тогда ничего не понимала. Если вместе с Фрэнсисом Дирэмом они арестуют Генри Мэнокса, он им все-все расскажет, не сомневайтесь. Мы с ним не по-дружески расстались, и Фрэнсиса он на дух не переносит. Он уж им расскажет, как мы с ним только что не спали вместе, а потом я его бросила ради Фрэнсиса Дирэма. Замарает мое доброе имя, и бабушка рассердится.

Они, конечно, допросят и других девчонок из Ламбета. Агнесса Рестволд и Джоанна Булмер меня, в сущности, не слишком жалуют. Когда я была королевой, они ко мне неплохо относились, но заступаться за меня, лгать ради меня они не станут. Там было немало других девчонок, которые теперь неизвестно где, стоит их найти и пообещать поездку в Лондон, они чего хочешь наболтают. Стоит только Джоанну спросить про Фрэнсиса, она им все выложит, кто бы сомневался. Все без исключения девочки в Норфолк-Хаусе знали: Фрэнсис и я считаем друг друга мужем и женой. Он со мной спал, как с законной женой, а я — честное слово — так и не поняла, были мы женаты или нет. Просто никогда об этом не задумывалась. Екатерина Тилни тоже им порасскажет, глазом не моргнет. Одна надежда, вдруг они ее не спросят ни о Линкольне, ни о Понтефракте, ни о Гулле. Если начнут выяснять, сколько раз меня по ночам не было в спальне, мигом до Томаса доберутся. Боже мой, лучше бы мне никогда его не видеть! Он бы не попал в эту переделку, да и я тоже.

А если спросят Маргариту Мортон, она им расскажет, как пыталась войти ко мне в спальню, а дверь была заперта Томас, мой дорогой Томас был со мной, и мне пришлось броситься к двери и заорать на нее — мол, нельзя ли немножко уважения выказать, а он-то за полуоткрытой дверью прятался. Она мне прямо в лицо тогда расхохоталась. Знала — я там не одна. Боже, если бы я только без конца не ссорилась с ними со всеми! Подкупай я их почаще платьями и прочими подарками, может, они что-нибудь и придумали бы в мою защиту.

Только вспомнишь, как Маргарита была прямо за дверью, когда Томас пробрался ко мне в спальню. Дело было в Хэмптон-Корте, мы с ним полдня провели у камина, целовались-миловались, смеялись над придворными за стенкой. Как же я гордилась своей отвагой, а теперь готова себя исщипать до крови за тогдашнюю глупость. Но все равно я ни о чем не жалею. Даже если мне на роду написано умереть завтра, я ни о чем не пожалею, только вспомню его поцелуи и ласки. Благодарение Богу, у нас было немножко времени побыть вместе, и я этого никогда не забуду.

Они принесли мне еду на подносе. Не хочу, даже не прикоснусь. Не буду есть, не буду спать, ничего не буду делать, только шагать из комнаты в комнату и думать о Маргарите Дуглас, которая так же здесь вышагивала, тоскуя о любимом. Но на нее подружки небось не наушничали. И враги семейства Говард не нашептывали королю про нее всякие гадости. Не повезло ей в жизни, но по сравнению со мной это еще пустяки.

Леди Рочфорд, наверно, останется моим другом. Надеюсь, она меня не предаст. Она все про нас с Томасом знает. Она головы не потеряет, и не в таких переделках бывала, знает, как отвечать на вопросы. Она постарше, у нее есть жизненный опыт. На прощание она шепнула: «Отрицай все». Так я и поступаю. Она знает, о чем говорит. Она себя в обиду не даст и меня тоже.

Конечно, она все-все знает, это плохо. Она догадалась, что я влюбилась в Томаса, она помогала нам встречаться тайком, она письма носила и нас сторожила. Прятала его за гобеленом, а один раз в Йорке даже под лестницей. Провожала меня к нему всякий раз, когда нам удавалось улучить минутку. В Понтефракте у него была своя комната. Я туда пробиралась после охоты. Она мне говорила, где можно встретиться и когда. А однажды, когда сам король постучал в дверь, хотел пройти ко мне в спальню, у нее хватило храбрости сказать ему, что я больна и уже заснула, она умудрилась его отослать. Только подумайте! Отослать ни с чем самого короля, и голос у нее ни на секунду не дрогнул. Если она такая смелая, не станет же она рыдать и во всем признаваться. Право же, даже если ее вздернут на дыбу, она на них посмотрит этими своими немигающими глазами и ничего не скажет. Она меня не предаст, тут нечего опасаться. Она-тο все будет отрицать, защитит меня, в этом я уверена.

Только, только я все думаю, мужа своего она не защитила, не спасла от обвинений. Она не любит говорить о прошлом, даже удивительно. Сначала мне казалось — дело в том, что она все еще по нему тоскует. Но может быть, тут что-то похуже. Екатерина Кэри меня уверяла — леди Рочфорд давала показания против них, а не в их защиту. Как же это может быть? Она мне раз сказала, что пыталась спасти не их самих, а их наследство. Не может так быть — они отправились на казнь, а она вышла сухой из воды. Значит, был какой-то договор с королем. А если она предала одну королеву — свою золовку, если послала на смерть мужа, с чего бы ей спасать меня?

Какие ужасные мысли! Когда тебя держат взаперти, и не такое в голову взбредет. Теперь я знаю. Бедняжка Маргарита Дуглас, должно быть, совсем разум потеряла, вышагивая по этим комнатушкам, не ведая, что случится завтра. Только представить себе — провести здесь целый год, бродя из одной комнаты в другую, не понимая, выпустят ли тебя когда-нибудь. Я бы такого ожидания не выдержала. Но меня, конечно же, скоро отпустят, не то что ее. Уверена, все будет в порядке. Но все равно волнуюсь, все равно беспокоюсь. Как же это может быть, что Анну Болейн казнили, Георга Болейна казнили, а его жену Джейн просто так отпустили? Почему никто об этом никогда ничего не говорит? Как это ей удалось наследство сохранить, а жизнь мужу — нет?

Как подумаешь, что она может обо мне порассказать, сразу в ужас приходишь. Ее показания меня точно на эшафот приведут. Все время думаю об Анне Болейн. Глупости какие, леди Анна была изменщица, предательница и ведьма. А я что сделала? Ну, заигралась чуть-чуть с Генри Мэноксом и Фрэнсисом Дирэмом, так я тогда совсем маленькая была. А что я потом делала, никому не известно, а я ни в чем признаваться не собираюсь.

Боже правый, Томас меня точно будет выгораживать, но если они Томаса вздернут на дыбу…

Ужасно! Только представишь себе Томаса на дыбе, так и хочется завыть, будто медведь, затравленный собаками. Будут мучить моего Томаса! Хочется криком кричать! Не буду больше об этом думать. Ничего такого не будет. Король его обожает, зовет своим любименьким мальчиком. Король ни за что не позволит его мучить. И меня не будет мучить. С чего бы ему Томаса подозревать? Я уверена, король поймет, даже если узнает, что я люблю Томаса, а он любит меня. Если кого любишь, понимаешь их чувства. Он, конечно, просто посмеется и скажет — когда наш с ним брак подойдет к концу, я могу выйти замуж за Томаса. Он нам еще даст свое благословение. Он умеет прощать, особенно своих любимчиков. Я же не Маргарита Дуглас, которая вышла замуж без разрешения короля. Я же никогда ему не противилась, никогда не шла наперекор.

Боже мой, она, верно, думала, что здесь и умрет. Я тут всего пару дней и уже вижу перед глазами могильный камень со своим именем. Окна комнат выходят в сад, бледное солнце бросает лучи на пожелтелую траву. Это был женский монастырь, здешние монахини — гордость Англии, строже их во всем королевстве не сыскать. И по красоте пения с ними никто сравниться не мог. Так леди Бейнтон говорит. Только король монахинь прогнал и аббатство забрал себе. Кажется, что мы живем прямо в церкви, очень грустное место, тут словно по монахиням все плачет. Такой дворец мне не к лицу, нет уж. Не забывайте, я — английская королева. И даже если я не королева, я Екатерина Говард, происхожу из знатнейшего семейства в королевстве. Говарды всегда впереди всех, всегда и во всем.

Надо мне немножечко развеселиться. Что бы такое сделать? Нет, ничего веселого здесь не сыщешь, совсем ничего, глаз не на чем остановить. Всего шесть платьев, и таких скучных цветов, что сил нет, старушечьи цвета, да и только. Две комнаты и всего несколько слуг. Однако, сказать по правде, все лучше, чем когда я была маленькой Китти Говард в Ламбете. У меня есть возлюбленный, и он меня любит. И я его люблю, от всего сердца люблю. Хорошо бы выйти за него замуж, когда меня отсюда отпустят. У меня есть верный друг, леди Рочфорд, она меня в обиду не даст. А Том жизнь за меня положит. Значит, когда архиепископ снова придет, надо признаться в истории с Генри Мэноксом и Фрэнсисом Дирэмом, тогда до Тома никто не докопается. Это совсем не трудно. Даже такая дурочка, как я, справится. Тогда все снова будет в порядке, у меня появится куча новых платьев и всего прочего. Что тут сомневаться. Я и не сомневаюсь.

Но сколько я себя ни убеждаю, слезы так и катятся из глаз, никак не могу унять рыдания, хотя знаю — все совсем не так уж плохо. У меня все хорошо, право же, мне всегда везет. Только вот плакать перестать почему-то не могу.