48

Лондон. Обычная шумиха по поводу возвращения мистера и миссис Каупервуд. Беренис из полученных ранее телеграмм уже знала о его приезде, а Каупервуда в это время интересовало только одно — примирение с Беренис и ее любовь.

Стэйн пребывал в самом радужном настроении: пока Каупервуд отсутствовал, он значительно преуспел не только в делах, связанных со строительством метрополитена, но и в завоевании симпатий подопечной этого американца. По правде говоря, Стэйн был чуть что не влюблен. Уже после того как Беренис гостила у него в Трегесоле, он несколько раз побывал в Прайорс-Кове. Надежда на успех подстегивала его, прибавляла упорства. Может быть, он и добьется своего. Беренис полюбит его и согласится стать его женой. Каупервуд вряд ли будет против. Это только упрочит их деловые отношения. Конечно, надо будет побольше разузнать о Беренис и о том, каковы на самом деле ее отношения с Каупервудом. Пока что Стэйн не потрудился осведомиться на этот счет. Но даже если прошлое Беренис и не безупречно, это не мешает ей быть самой очаровательной женщиной, какую он когда-либо знал. Во всяком случае она не пыталась увлечь его — это ясно; он ведь сам неотступно преследовал ее.

Беренис тем временем и радовали и тревожили два обстоятельства: одно — что Стэйн, как видно, сильно увлечен ею, и другое — что после ее визита в Трегесол он, среди прочих развлечений, предложил ей увеселительную прогулку на его яхте «Айола»; он пригласит ее с матерью и чету Каупервудов. Они покатаются, пока стоит хорошая осенняя погода. Можно будет заехать в Каус — там в это время, по всей вероятности, будут король Эдуард и королева Александра, и Стэйн будет счастлив представить своих гостей их величествам, — ведь король с королевой старинные друзья его отца.

Услышав имя Эйлин, Беренис похолодела. Если Эйлин выразит согласие, то уже ни сама Беренис, ни ее мать не смогут поехать. А если Эйлин откажется, придется как-то правдоподобно объяснить Стэйну ее отсутствие. Притом, если они с Каупервудом примут приглашение и поедут вместе, им прежде надо прийти к какому-то соглашению, пусть не полюбовному, но все же соглашению. А этого-то Беренис сейчас и не хотела. Не поехать же с Каупервудом или, наоборот, поехать без него, значит навсегда его оттолкнуть. А это опять-таки повлечет за собой объяснения и перемену в отношениях, которая может оказаться роковой для обоих.

Но как ни досадовала Беренис на Каупервуда, не такое у нее было положение, чтобы решать что-либо сгоряча. Сколько бы она ни мечтала о браке со Стэйном, ей было совершенно ясно, что без доброжелательного отношения Каупервуда ей не выпутаться из бесчисленных затруднений и осложнений, грозящих ей со всех сторон. Если Каупервуд выйдет из себя, он попросту уничтожит ее. Если же она станет ему безразлична и он на все махнет рукой — ее уничтожат Эйлин и прочие. Снова и снова обдумывая все это, Беренис поняла, что и по своему характеру и по взглядам на жизнь Каупервуд ей неизмеримо ближе Стэйна. С ним она сама становится сильнее. И хотя очень многое говорит в пользу Стэйна, ясно одно — в главном он не может сравниться с Каупервудом: тот гораздо энергичнее, умнее, изобретательнее, гораздо проще и прямее смотрит на жизнь. Именно это, а не что другое, заставило Беренис осознать, что она хочет быть только с Каупервудом и ни с кем больше, хочет слышать его голос, видеть его, чувствовать его неиссякаемую энергию, его бесстрашие перед жизнью. Когда он рядом, ее силы утраиваются, а каково ей придется, если она лишится возможности в любую минуту опереться на его твердую руку? Вот почему Беренис не давала окончательного ответа Стэйну, ссылаясь на то, что ее опекун бывает иной раз упрям и несговорчив, — нельзя сказать заранее, как он отнесется к такой поездке. Она вынуждена повременить с ответом до его возвращения в Англию. Но ей самой, с улыбкой сказала она Стэйну, прогулка на яхте кажется очень заманчивой. Пусть он предоставит все ей, она, пожалуй, сумеет это уладить.

Беренис встретила Каупервуда весело, хотя, быть может, чуть официально, и ничем не показала, что у нее неспокойно на душе. Однако Каупервуд не только умел сразу почуять опасность, но и безошибочно угадывал, как к нему относятся окружающие, а потому тотчас ощутил враждебную настороженность Беренис. Недаром задолго до прибытия в Англию он уже был уверен, что Беренис известен его роман с Лорной. Он просто физически чувствовал это и теперь, готовый к любой неожиданности, был начеку. Он ничего не станет скрывать, не попытается избежать разговора на опасную тему, — надо только посмотреть сначала, как настроена Беренис и как она будет держать себя.

И вот он в Прайорс-Кове — кругом осенние краски, багряные и золотые пятна листвы. Над рекой, даже в полдень, когда он приехал, белели клочья тумана. Подъезжая к дому, Каупервуд с сожалением подумал о солнечных летних днях, которые он мог бы провести здесь с Беренис. Главное сейчас — быть с ней откровенным, пусть она снова почувствует, какой он есть на самом деле. Этот прием уже столько раз сослужил ему добрую службу и помог разрешить столько трудностей, что, наверно, выручит и сейчас. Ну да, у него была Лорна, но разве Беренис не увлекалась тут без него Стэйном? Виновата ли она перед ним, нет ли, но он сумеет заставить ее призадуматься над своим поведением.

За оградой Каупервуд увидел садовника Пиггота, подрезающего кусты, — тот почтительно ему поклонился. В загоне, прилегающем к конюшням Стэйна, грелись в лучах осеннего солнца лошади, а у дверей конюшни два грума чистили сбрую. По лужайке навстречу Каупервуду спешила миссис Картер, сияя радушной улыбкой, — по-видимому, она и не подозревала о тех проблемах, которые волновали ее дочь и его. По любезному приему миссис Картер Каупервуд догадался, что Беренис, очевидно, не склонна была откровенничать с матерью:

— Ну-с, как поживаете? — спросил он, выходя из экипажа и протягивая миссис Картер руку.

Беренис, по словам матери, чувствовала себя, как всегда, отлично.

— Сейчас она у себя — занимается музыкой, — добавила миссис Картер.

В самом деле, сквозь открытые окна слышались звуки рояля: Римский-Корсаков, «Сценки с ярмарки».

Каупервуд подумал, что вот теперь, как бывало с Эйлин, надо идти объясняться, заискивать, пожалуй, вспыхнет ссора… Но тут музыка смолкла, и в дверях показалась Беренис, как всегда спокойная и улыбающаяся. О, он вернулся! Вот хорошо! Ну, как он себя там чувствовал? Доволен ли путешествием? Она так рада, что он вернулся! Каупервуд заметил, что Беренис хоть и выбежала к нему навстречу, однако не поцеловала его; по ее виду никак нельзя было сказать, что она чем-то недовольна. Больше того, она, казалось, была в восторге от его возвращения, — он вернулся как раз вовремя, чтобы полюбоваться чудесными осенними пейзажами; здесь с каждым днем становится все красивее. И, глядя на нее, Каупервуд тоже стал играть, спрашивая себя, однако, долго ли осталось до настоящей бури. Но когда Беренис все так же непринужденно предложила пойти в их плавучий домик и выпить по коктейлю, он не выдержал:

— Пройдемся к реке, хорошо, Беви? — и, взяв Беренис под руку, он повел ее по тенистой аллее. — Послушай, Беви, — начал он, — прежде всего я хочу кое-что рассказать тебе.

Он пристально посмотрел на нее холодным, жестким взглядом, и ее сразу точно подменили.

— Одну минуту, Фрэнк, я только скажу два слова миссис Эванс…

— Нет, — решительно сказал он, — не уходи, Беви. Наш разговор куда важнее и миссис Эванс и всего прочего. Я хочу рассказать тебе о Лорне Мэрис. Ты, очевидно, уже слышала о ней, но я все же хочу рассказать тебе сам.

Она молча спокойно шла рядом с ним.

— Ты знаешь о Лорне Мэрис? — спросил он.

— Да, знаю. Мне кто-то прислал из Нью-Йорка газетную вырезку и несколько ее фотографий. Она очень красивая.

Каупервуд отметил про себя сдержанный тон Беренис. Никаких упреков. Ни единого вопроса. Тем важнее выяснить, что же она на самом деле думает.

— Несколько неожиданный поворот после всего, что я говорил тебе, Беви, правда?

— Да, пожалуй. Но, надеюсь, ты не станешь оправдываться. — Уголки ее губ тронула едва заметная ироническая усмешка.

— Нет, Беви, я только хочу рассказать тебе все, как было. А дальше — суди сама. Ты хочешь выслушать меня?

— Не очень. Но если тебе так уж хочется поговорить об этом — пожалуйста. Мне кажется, я понимаю, как все случилось.

— Беви! — воскликнул он, останавливаясь и глядя на нее с восхищением и искренней любовью. — Мы не можем, во всяком случае я не могу так разговаривать. Знаешь, для чего я рассказываю тебе об этой истории? Чтобы ты поняла: думай обо мне, что хочешь, но знай — я по-прежнему люблю тебя. Может быть, это звучит нелепо и фальшиво после всего, что случилось за то время, пока мы не виделись, но, по-моему, ты и сама знаешь, что я говорю правду. Мы оба понимаем, что человеческие достоинства не ограничиваются физической красотой или чувственным обаянием. Если, к примеру, взять двух хорошеньких женщин и послушать, что скажут о них двое мужчин, то мнения будут очень разные — тут играет роль и характер, и наличие взаимопонимания, и единство целей и стремлений, и…

— В самом деле? — ледяным тоном прервала Беренис. — Это так важно, что можно пойти на измену, на вероломство, забыть свое слово?

Глаза ее на миг вспыхнули негодованием, и Каупервуд понял, что надо бросить увертки.

— Это очень важно, Беви. Как видишь, я здесь с тобой, правда? А десять дней назад, в Нью-Йорке…

— Да, знаю, — прервала его Беренис. — Ты чудно провел с нею лето, а потом бросил ее. Теперь она тебе надоела — вот ты и вспомнил о Лондоне, о своих планах, о том, как восстановить свою репутацию… — Презрительная усмешка искривила ее красивый рот. — Право, Фрэнк, незачем мне это разъяснять. Я сама во многом похожа на тебя, — ты же знаешь. Я могу объяснить что угодно не хуже тебя, — разница лишь в том, что я тебе многим обязана и готова, пожалуй, идти на кое-какие жертвы, чтобы сохранить то, что у меня есть, а значит, мне нужно быть более осмотрительной, чем ты, куда более осмотрительной. Или… — она остановилась и посмотрела на Каупервуда; у него было такое ощущение, словно он получил пощечину.

— Но, Беренис, это же правда. Я в самом деле расстался с ней. Я вернулся к тебе. Я готов все объяснить, а могу и не объяснять — как хочешь. Но одного я непременно хочу — помириться с тобой, получить твое прощение и больше никогда не расставаться с тобой. Ты можешь этому не верить, но я обещаю: подобные вещи больше не повторятся. Разве ты этого не чувствуешь? Неужели ты не поможешь мне хоть отчасти восстановить наши прежние честные и открытые отношения? Подумай, чем мы были друг для друга! Я могу помогать тебе, хочу и буду помогать, все равно — решишь ли ты порвать со мной или нет! Неужели ты не веришь этому, Беви?

Они стояли под старыми деревьями на маленькой зеленой лужайке, спускавшейся к самой Темзе, — впереди виднелись низкие тростниковые кровли далекой деревушки, из труб подымался голубоватый дымок. Все кругом дышало миром и тишиной. Но не это занимало сейчас Каупервуда — он думал о том, что Беренис, хоть и сохраняет внешнее спокойствие и явно не намерена учинять скандал, ничего не простила ему. В то же время он невольно сравнивал ее с другими женщинами — как вели бы они себя на ее месте, — Эйлин, например? Беренис не дулась, не проливала слез, не устраивала сцен. И однако — эта мысль впервые пришла ему в голову, — когда женщина глубоко, по-настоящему любит, она дуется, проливает слезы, устраивает сцены, как бы пагубно ни действовали они на любимого — и в конце концов ее прощаешь!

С другой стороны, в его отношениях с Беренис было бесспорно много такого, что нельзя ни зачеркнуть, ни преуменьшить. Конечно, он сам виноват, что все это потускнело в ее памяти… И он мгновенно стал тем хитрым, проницательным, изворотливым и напористым Каупервудом, каким его привыкли видеть финансисты на заседаниях и во время деловых переговоров.

— Выслушай меня, Беви! — твердо сказал он. — Примерно двадцатого июня я отправился по делам в Балтимору…

И он рассказал ей все, что произошло потом. Как он вернулся к себе в номер поздно ночью. Как постучала Лорна. Все. Он рассказал, как она захватила его своей красотой, где он бывал с нею и как ее развлекал, как комментировала это пресса. Он упорно оправдывал себя тем, что Лорна прямо околдовала его — совсем как в свое время Беренис. Он вовсе не собирался изменять Беренис. Это налетело на него как ураган, и для полной ясности он принялся излагать ей теорию, до которой додумался на опыте и этого и прежних своих романов: чувственное влечение обладает такою силой, что способно восторжествовать и над разумом и над волей. Так вышло и на этот раз — оно спутало все планы, уничтожило все расчеты.

— Говоря начистоту, — добавил тут Каупервуд, — пожалуй, есть только один способ избежать подобного рода срывов: не встречаться с интересными женщинами. А это, конечно, не всегда возможно.

— Да, конечно, — сказала Беренис.

— Сама понимаешь, — продолжал он, решив довести разговор до конца, — уж если столкнешься с такой Лорной Мэрис, надо быть настоящим святошей, чтоб не поддаться соблазну. Ну, а я, ты знаешь, далеко не святой.

— О да! — сказала Беренис. — Но я согласна: она действительно очень хороша. Ну, а как ты смотришь на мои отношения с другими мужчинами? Ты согласен предоставить мне такую же свободу? — Она пытливо посмотрела на него, и он ответил ей спокойным, твердым взглядом.

— Теоретически — да, — ответил он. — Я люблю тебя, и потому должен буду примириться с этим и терпеть, пока выдержу, пока будет смысл терпеть. А потом, очевидно, отпущу тебя, как и ты отпустила бы меня, если бы почувствовала, что я не так уж тебе дорог. Но сейчас я хочу знать, — после всего, что случилось, любишь ли ты меня, дорогая? Для меня это очень важно, ведь я-то люблю тебя по-прежнему.

— Ну, Фрэнк, ты задал мне такой вопрос, на который я сейчас ничего не могу ответить, — я и сама не знаю.

— Но ты же видишь, это было просто мимолетное увлечение, — настаивал Каупервуд, — иначе меня бы не было здесь. И я говорю это тебе не для того, чтоб оправдаться, это на самом деле так.

— Другими словами, — сказала Беренис, — она не приехала с тобой на одном пароходе.

— Она всю зиму танцует в Нью-Йорке. Ты можешь прочесть об этом в любой американской газете. Пойми, Беви, мое чувство к тебе не только сильнее, но и серьезнее, глубже. Ты мне нужна, Беви. Мы одинаково думаем, одинаково чувствуем. Вот почему я сейчас снова здесь и хочу здесь остаться. То, другое, было неизмеримо мельче, я все время чувствовал это. Когда ты перестала писать, я понял, что ты мне неизмеримо дороже Лорны. Ну вот, теперь, кажется, все. Так что же ты мне скажешь, Беви?

Сгущались сумерки. Он подошел к ней совсем близко, крепко обнял и поцеловал в губы. И она почувствовала, что сдается, слабеет и душой и телом. Но нет, она должна сказать ему все, что думает!

— Я люблю тебя, Фрэнк, да, люблю. Но для тебя ведь это только прихоть. И когда это у тебя пройдет… когда пройдет…

И они забылись в объятиях друг друга, дав чувству и желанию на время угасить слабый огонек, именуемый человеческим разумом, и одолеть вышедшую из повиновения, не управляемую рассудком человеческую волю.