Глава шестнадцатая
Стрижка
Минул год с тех пор, как Бруно, вернувшись из школы, застал Марию пакующей его вещи, и воспоминания о Берлине почти стерлись из его памяти. Он еще не забыл, что Карл и Мартин — два его лучших друга, но как звали третьего, хоть убейте, не мог припомнить. И тут произошло событие, означавшее, что на два дня Бруно покидает Аж-Высь и возвращается в родной дом, — умерла бабушка, семья собралась ехать на похороны.
Дома Бруно обнаружил, что стал значительно выше ростом. Теперь некоторые вещи, на которые год назад он смотрел снизу вверх, оказались на уровне его глаз, а когда он обозревал город из оконца на самом верху, ему уже не приходилось вставать на цыпочки.
Бруно не встречался с бабушкой с тех пор, как уехал из Берлина, но думал о ней каждый день. Чаще всего он вспоминал спектакли, которые бабушка с Бруно и Гретель разыгрывала на Рождество и дни рождения, и великолепные костюмы, которые она ему мастерила для каждой роли. При мысли, что больше этого никогда не повторится, Бруно становилось очень горько.
Те два дня, что семья провела в Берлине, вообще выдались очень грустными. На похоронах в церкви Бруно, Гретель, мама, папа и дедушка сидели в первом ряду. Отец надел свою самую красивую парадную форму, отутюженную и сверкающую наградами. Папа был печальнее всех. Это потому, объяснила мама Бруно, что отец поссорился с бабушкой и они так и не помирились до ее смерти.
В церковь привезли множество венков, и папа очень гордился тем, что один из них послан Фурором, но мама заявила, что бабушка, узнай она об этом, перевернулась бы в гробу.
Возвращению в Аж-Высь Бруно чуть ли не радовался. Это место превратилось в его родной дом, и его уже не волновало то обстоятельство, что в доме всего три этажа вместо пяти, и на военных, постоянно разгуливающих по дому с хозяйским видом, он тоже больше не обращал внимания. Постепенно до него дошло, что здесь в общем не так уж и плохо, особенно с тех пор, как он подружился со Шмуэлем. Он понимал, что ему есть чему радоваться в этой жизни. Например, тому, что папа и мама в последнее время веселы и спокойны и мама уже не укладывается отдохнуть каждый день и не принимает по любому поводу лечебные ликеры. Гретель же, вступившая, по словам мамы, в переходный возраст, старалась брата избегать.
А кроме того, лейтенанта Котлера перевели из Аж-Выси, и некому стало злить и расстраивать Бруно. (Перевод Котлера случился довольно неожиданно. Накануне ночью мама с папой долго кричали друг на друга, тем не менее лейтенант уехал, чтобы больше никогда не вернуться; Гретель была безутешна.) Как же такому не радоваться: никто больше не называл Бруно «большим человеком».
Но счастливее всего он был оттого, что у него появился друг по имени Шмуэль.
Каждый день с легким сердцем он пускался в путь вдоль ограды и с удовольствием отмечал, что и Шмуэль немного повеселел. Глаза его уже не были такими ввалившимися; правда, тело оставалось удручающе тощим, а лицо неприятно серым.
Однажды, сидя напротив Шмуэля на их обычном месте, Бруно задумчиво обронил:
— Такой странной дружбы у меня еще никогда не было.
— Что ты имеешь в виду?
— Со всеми мальчиками, с которыми я дружил, я мог поиграть. А с тобой не получается. Все, что мы можем, сидеть тут и разговаривать.
— А мне нравится сидеть и разговаривать, — сказал Шмуэль.
— Ну конечно, мне тоже, — подхватил Бруно. — Но иногда хочется чего-нибудь более увлекательного. Например, организовать экспедицию с исследовательскими целями. Или сыграть в футбол. У нас даже не получается по-настоящему быть вместе, между нами всегда этот проволочный забор.
Бруно часто отпускал замечания такого рода, старательно притворяясь, что катастрофы на кухне, когда он отрекся от дружбы со Шмуэлем, словно никогда и не было. Он до сих пор не оправился от потрясения и продолжал корить себя, хотя Шмуэль, к его чести, казалось, напрочь позабыл об том случае.
— Может быть, когда-нибудь и поиграем, — сказал Шмуэль. — Если нас отсюда выпустят.
Бруно все чаще размышлял об ограде. О том, что происходит по обе ее стороны и зачем ее вообще здесь протянули. Не спросить ли папу с мамой, прикидывал Бруно, но в конце концов отказался от этой затеи, подозревая, что они либо рассердятся на него за подобный вопрос, либо наговорят каких-нибудь гадостей про Шмуэля и его семью. Поэтому он решился на неординарный поступок — обратиться к «безнадежному случаю».
Комната Гретель радикально изменилась с тех пор, как он в последний раз туда заходил. Начнем с того, что там не было ни одной куклы. С месяц назад, примерно в то же время, когда лейтенант Котлер уехал из Аж-Выси, Гретель вдруг постановила, что куклы ее больше не интересуют, и, сложив их в четыре большие сумки, выбросила вон. Там, где прежде были куклы, теперь висели карты Европы, подаренные ей отцом и утыканные маленькими булавками. Ежедневно Гретель передвигала булавки, предварительно справившись со свежей газетой. Бруно иногда казалось, что она сходит с ума. Но если даже и так, она почти прекратила дразнить брата и приставать к нему, вот он и подумал, что от разговора с сестрой вреда не будет.
Он вежливо постучал в дверь, зная, как она бесится, когда он входит без стука.
— Привет.
— Зачем явился? — Гретель сидела за туалетным столиком, экспериментируя с волосами.
— Просто так.
— Тогда убирайся.
Бруно кивнул, но в комнату, однако, вошел и присел на край кровати. Сестра наблюдала за ним краем глаза, но не произносила ни слова.
— Гретель, — нарушил молчание Бруно, — можно тебя спросить кое о чем?
— Только побыстрее.
— Все здесь, в Аж-Выси… — начал он, но она сразу же его перебила:
— Бруно, прекрати называть это место Аж-Высью! — Гретель рассердилась так, будто более грубой ошибки в истории человечества никто не совершал. — Почему ты не можешь выговорить название правильно?
— Но я и говорю правильно, Аж-Высь, — возразил Бруно.
— Нет. — Сестра произнесла название лагеря как полагается, попытавшись научить брата.
Бруно нахмурился, но тут же пожал плечами:
— А я разве не так сказал?
— Не так… Ай, ладно, не желаю с тобой спорить, — фыркнула Гретель, теряя терпение, которого у нее в запасе и без того было немного. — Выкладывай, зачем пришел. Чего тебе надо?
— Я хотел узнать об ограде. — Бруно решил, что начинать надо с самого важного вопроса. — Зачем она здесь?
Гретель резко повернулась лицом к брату и пристально уставилась на него:
— Ты что, не знаешь?
— Нет. Я не понимаю, почему нас не пускают за ограду. Почему мы не можем пойти туда и поиграть? Чем мы так плохи?
Гретель удивленно помолчала, а потом расхохоталась. Смеяться она прекратила, только когда поняла, что Бруно и не думал шутить.
— Бруно, — заговорила она детским голоском, будто речь шла о самых элементарных вещах, — забор поставили не для того, чтобы мы туда не ходили, а для того, чтобы они не являлись к нам.
Бруно обдумал ее слова, но особой ясности в ситуацию они не внесли.
— Но почему?
— Потому что их нужно держать вместе, — пояснила Гретель.
— Вместе с их родными то есть?
— Ну да, вместе с родными. И с людьми их породы.
— Что значит — «их породы»?
Гретель устало вздохнула:
— С другими евреями, Бруно. Неужели ты не знал? Поэтому их и держат всех вместе, чтобы они не смешивались с нами.
— Евреи. — Бруно опробовал слово на языке. Ему понравилось, как оно звучит. — Евреи, — повторил он. — Значит, все люди на той стороне ограды — евреи?
— Совершенно верно, — подтвердила Гретель.
— А мы евреи?
Гретель выпучила глаза и открыла рот, будто ей отвесили пощечину.
— Нет, Бруно. Это абсолютно не так. И не вздумай заводить с кем-нибудь подобные разговоры.
— Но почему? И кто же мы тогда?
— Мы… — отозвалась Гретель и умолкла, засомневавшись, как следует отвечать на этот вопрос. — Мы… — начала она снова, но верного ответа так и не нашла. — Мы — не евреи, — сказала она наконец.
— Да знаю я, — отмахнулся Бруно, которого тупость сестры стала раздражать. — Я спрашиваю, если мы не евреи, то кто же мы?
— Мы — их противоположность, — нашлась Гретель. К ней постепенно возвращалась уверенность в себе. — Да, именно так, мы — их противоположность.
— Хорошо, — обрадовался Бруно: хотя бы один вопрос удалось разрешить. — Противоположность живет по эту сторону ограды, а евреи живут по другую.
— Именно, Бруно.
— Выходит, евреи не любят свою противоположность?
— Нет, это мы их не любим, дурачок.
Бруно помрачнел. Гретель постоянно твердят, что нельзя обзывать брата дураком, но она никак не уймется.
— Ну и почему же мы их не любим? — спросил Бруно.
— Потому что они евреи.
— Понятно. Противоположность и евреи не могут ужиться рядом.
— Нет, Бруно, — несколько рассеянно ответила Гретель. Заметив нечто необычное в своих волосах, она теперь тщательно изучала находку.
— Так почему же всем не собраться вместе и…
Речь Бруно прервал пронзительный визг Гретель. Она визжала так громко, что мама, отдыхавшая после обеда, проснулась и прибежала в спальню дочери, чтобы выяснить, кто из ее детей кого убил.
Экспериментируя с волосами, Гретель обнаружила крошечное яичко, размером не больше булавочной головки. Она показала его маме. После чего мама покопалась в ее волосах, приподнимая прядь за прядью. Затем настал черед Бруно.
— Возмутительно, — рассердилась мама. — Я так и знала, что-нибудь в этом роде здесь обязательно случится. В таком-то месте!
Оказалось, что у Гретель и Бруно завелись вши. Голову Гретель обработали специальным шампунем, невероятно вонючим, но это не улучшило ей настроения — запершись в спальне, она прорыдала несколько часов кряду.
Волосы Бруно тоже помыли шампунем, но потом папа заявил, что разумнее всего вернуться к истокам, и взял в руки бритву, чтобы обрить Бруно под ноль. Тут и Бруно расплакался. Бритье не отняло много времени. Бруно с горечью наблюдал, как его волосы плавно падают с головы на пол, к его ногам, но папа без устали твердил, что так надо.
После бритья Бруно глянул в зеркало в ванной и страшно расстроился: лысая голова выглядела полным уродством, а глаза теперь казались слишком большими. Бруно едва не испугался своего отражения.
— Не переживай, успокоил его папа. — Волосы отрастут. Через месяцок будешь опять лохматый.
— Это все из-за грязи, — вставила мама. — Если бы кое-кто понял наконец, как дурно сказывается на всех нас подобное окружение.
Глядя на себя в зеркало, Бруно не мог не заметить, что стал очень похож на Шмуэля, и подумал, что у людей за оградой, наверное, тоже были вши и поэтому их всех обрили наголо.
Когда на следующий день Бруно встретился со Шмуэлем, тот, завидев Бруно, принялся смеяться, что не добавило Бруно уверенности в себе, нехватку которой он теперь остро ощущал.
— Я теперь вылитый ты, — скорбно произнес он, будто речь шла о великом несчастье.
— Только толще, — уточнил Шмуэль.
