15
На другой день я сидел в кабинете. Казалось, все дела зашли в тупик. Ночь я провел ужасно: все время пил, чтобы уснуть. Но стены в моей квартире тонкие. Было слышно, чем занимались соседи…
— Детка, эта гусиная шейка начинена липким белым кремом, и, если его не выпустить наружу, меня хватит удар или что-нибудь такое!
— Это твоя проблема, малыш.
— Но мы женаты!
— Ты чересчур уродлив.
— А? Что? Ты никогда мне не говорила.
— Я только что решила.
— Крем ударяет мне в голову! Мне надо что-то делать!
— Только без меня, садун!
— Ах так? Ладно. Где кошка?
— Кошка? Нет, негодяй, только не Цыганочку?
— Где эта чертова кошка? Я видел ее минуту назад!
— Не смей! Не смей! Мою Цыганочку!
Водка не принесла мне сна. Я только сидел и лакал. Без толку. Так вот, как я уже сказал, на следующее утро я сидел у себя в кабинете. Я ощущал себя совершенно никчемным. Я никчемный. Вокруг миллиарды женщин, и ни одна не постучит в мою дверь. Почему? Я неудачник. Я детектив, ничего не способный решить. Я понаблюдал за мухой, ползшей по моему столу, и приготовился отправить ее к праотцам. И вдруг меня осенило! Я вскочил.
Селин продавал Синди страховку! Они застраховали жизнь Джека Басса! Теперь они его уберут — и так, чтобы это выглядело естественно! Вот они что затеяли! Я держал их за яйца. То есть за яйца я держал Селина, а Синди… ну, ее я возьму за жопу. Джеку Бассу грозит опасность. А Леди Смерти нужен Селин. И Красный Воробей до сих пор не найден. Но я чувствовал, что продвигаюсь. К чему-то большому. Я вынул руку из кармана и взял телефонную трубку. Потом положил ее. Кому это к чертям я собрался звонить? Я же знал, который час. А Джек Басс влип крепко. Надо было подумать. Я попробовал. Муха все еще ползала по столу. Я скатал «Программу бегов», хлопнул по ней, промахнулся. Неудачный день. И неделя. И месяц. И год. И жизнь. Будь она проклята.
Я откинулся в кресле. Рождаешься, чтобы умереть. Рождаешься, чтобы жить, как загнанный бурундук. Где хористки? Почему такое чувство, будто я присутствую на собственных похоронах? Дверь распахнулась. На пороге стоял Селин.
— Ты, — сказал я. — Я знал, что ты придешь.
— Знакомая песня, — сказал он.
— Ты никогда не стучишься?
— Смотря когда, — сказал Селин. — Не возражаешь, если сяду?
— Давай, только к делу.
Он залез в мою сигарную коробку, вынул сигару, снял наклейку, откусил кончик, взял зажигалку, закурил, выдул роскошный султан дыма.
— Знаешь, эти штуки продают, — сказал я.
— А что не продают?
— Воздух. Но скоро будут. Так чего тебе надо?
— Понимаешь, друг мой…
— Не тяни резину.
— Ну ладно, ладно… Значит так… Селин положил ноги на мой стол.
— Красивые на тебе туфли, — сказал я. — Во Франции покупал?
— Франция, шманция, какая разница? Он снова выдул дым.
— Ты тут зачем? — спросил я.
— Хороший вопрос, — сказал Селин. — Он гремит из века в век.
— Гремит?
— Да не придирайся ты к словам. Ведешь себя как человек с несчастным детством. Я зевнул.
— Так значит так, — сказал он. — Ты сидишь в глубокой жопе по крайней мере по двум пунктам. Взлом и проникновение. Нападение и избиение.
— Что?
— А то, что Брюстер теперь евнух. Ты разбил ему яйца своей камерой, они похожи на два сушеных финика. Теперь он может петь колоратурным сопрано.
— И?
— Нам известно местонахождение преступника, осуществившего взлом и проникновение и лишившего другое лицо первичных мужских признаков.
— И?
— И возможно, что об этом сообщат полиции.
— У тебя есть неопровержимые улики?
— Три свидетеля.
— О-о, куча.
Селин спустил ноги на пол и, навалившись на стол всем телом, заглянул мне в глаза.
— Билейн, мне нужно в долг десять кусков.
— Я понял. Понял! Шантаж! Сволочь! Шантажист! Я почувствовал возбуждение. Это было приятно.
— Не шантажирую, фрайер. В долг прошу десять кусков. В долг, понял?
— В долг? А у тебя есть обеспечение?
— Откуда к черту? Я встал из-за стола.
— Ах ты слизняк! Думаешь, я это скушаю от тебя? Я двинулся к нему вокруг стола.
— БРЮСТЕР! — завопил он. — ПОРА!
Дверь открылась, и вошел мой старый друг Брюстер.
— Привет, мистер Билейн, — сказал он тонким голосом. Но меньше ростом от этого он не стал. Такого здорового долбака я в жизни не видел. Я вернулся за стол, выдвинул ящик и достал свой 0,45. Навел на него.
— Сынок, — сказал я, — эта штука может остановить поезд. Хочешь поиграть в паровозик? Ну, давай, чух-чух, давай! Давай ко мне по рельсикам! Я спущу тебя под откос! Давай, чух-чух! Ехай сюда!
Я сбросил предохранитель и прицелился в массивное брюхо.
Брюстер остановился.
— Мне не нравится эта игра…
— Ага, — сказал я. — Тогда видишь ту дверь?
— Угу…
— Это дверь в уборную. А теперь ступай туда и сядь на горшочек. Штаны можешь спускать, а можешь не спускать, мне без разницы. Главное, чтобы ты пошел туда и сидел на горшочке, пока я не велю тебе выйти!
— Сейчас.
Он подошел к двери, открыл ее, закрыл и остался там. Слоновья куча, ноль без палочки. Затем я навел 0,45 на Селина.
— Ты, — сказал я.
— Ты пролетишь, Билейн…
— Я всегда пролетаю. А ну-ка, марш к своему мальчику! Живо, живо, шевелись!
Селин погасил сигару и медленно направился к двери сортира. Я шел за ним следом. Я подтолкнул его стволом.
— Залезай!
Он вошел и закрыл за собой дверь. Я вынул ключ и запер ее. Потом вернулся к столу и стал медленно двигать его к двери сортира Стол был очень тяжелый. Я с трудом одолевал сантиметр за сантиметром. Адская работа. Десять минут потребовалось на то, чтобы передвинуть его на пять метров. Я припер им дверь.
— Билейн, — послышался из-за нее голос Селина, — ты выпусти нас, и будем считать, что квиты. Я не буду требовать в долг. Я не пойду к легавым. Брюстер тебя не обидит. И Синди я займусь.
— Нет, дорогой, — сказал я, Синди я сам займусь! Я возьму ее за жопу!
Я покинул их. Запер дверь кабинета, прошел по коридору и поехал вниз на лифте. Настроение у меня улучшилось. Кабина остановилась на первом этаже, и я вышел на улицу. Первому же нищему я дал доллар. Второму нищему я сказал, что уже дал доллар другому. Третьему нищему — то же самое, и так далее. В этот день не было даже смога. Я двигался целеустремленно. Я уже знал, чем позавтракаю: креветками и жареным картофелем. Ноги мои шагали по тротуару красиво.
