Полагаю, вы уже догадались, что это не совсем обычный рассказ. Остальные мои рассказы повествовали о том, что уже произошло, — хотя правдивы ли мои сюжеты, решать вам. Но эта небольшая историйка посвящена одному действу, которое совершается сейчас. Это, если угодно, некий проект, осуществляемый в настоящее время. Концептуальный прорыв, как выразилась бы Клэр. И как всякое концептуальное действо, он совершенно лишен риска. Хотя я почти убежден, что все это вот-вот закончится слезами.

Пять минут, чтобы доехать до «Зебры». Еще пять минут, чтобы позаботиться о деле. И после этого — упс! всему конец! — вот вам и оглушительный финал.

Надеюсь, о моих орхидеях позаботятся. Орхидеи — единственное, о чем я буду скучать, покинув дом. Остальное пусть горит синим пламенем, мне все равно. Разве что относительно фарфоровых собачек у меня особые планы.

Но прежде нужно отсюда выбраться. Дверь сосновая и сделана на совесть. В каком-нибудь фильме я, возможно, и сумел бы ее выбить, но реальная жизнь требует более разумного подхода. Набор инструментов, где есть и отвертка, и напильник, и перочинный ножик с коротким лезвием, поможет мне справиться с дверными петлями, после чего, надеюсь, я смогу беспрепятственно выйти.

В последний раз я осматриваю свои орхидеи. И замечаю, что Phalaenopsis, более известная как орхидея «Бабочка», нуждается в пересадке. Я совершенно точно знаю, как она себя чувствует; я, который прожил все эти годы в таком же крохотном, лишенном воздуха, ядовитом пространстве. Настало время изучать мир. Пора покинуть кокон и улететь…

Пока я тружусь над дверью, я начинаю понимать, что испытываю странные ощущения. В животе у меня какой-то переполох, словно там полно мотыльков. И меня, пожалуй, немного подташнивает. Айпод упакован в дорожную сумку, так что вместо него я включаю радио. Из усилителей, имеющих привкус жести, доносится пение, вкусом и цветом напоминающее розовую жевательную резинку: это «Рабиттс» поют «Sugar Baby Love».

Когда я был маленьким, то ошибочно принимал слово «беби» за свое прозвище Би-Би и всегда думал, что эти песенки написаны специально для меня, что даже там, на радио, все откуда-то знают: я особенный. Однако сегодня это пение кажется даже пугающим; тревожный фальцет перекрывает толстый слой басовых аккордов под мистический аккомпанемент дуп-шувадди, буп-шувадди. Вместе это звучит кисло-сладко, как витаминки-горошинки с капелькой аскорбиновой кислоты, которые ты в детстве долго катал во рту, и твои вкусовые рецепторы содрогались и корчились, если ты не был достаточно осторожен; кончик языка скользил по сахарной глазури, задевая за ее острые края, нащупывал ту пронзительно-кислую капельку внутри, и рот твой наполнялся сладостью и кровью; вот это-то и было вкусом детства…

Ньяааа-хаааа-хаааа-ооооооооох…

Но сегодня определенно есть что-то зловещее в этих расплывающихся, как туман, гласных, что-то, раздирающее внутренности, точно остренький камешек, случайно попавший в шелковый кошелек. Слово «сахар» совсем не сладкое, у него довольно противный розовый запах, напоминающий запах газа, которым иногда пользуются стоматологи для обезболивания; этот запах вызывает у меня головокружение и упорно проникает внутрь черепной коробки, и я почти вижу ее там — одновременно и здесь, и там, в крошечной кухоньке «Зебры». Там тоже «Рабиттс» орут так, что моментально вызывают мигрень; и еще там тошнотворно-сладкий запах газа, который отчетливо ощущается, несмотря на благоухание только что смолотого кофе. Но мать не замечает ни того ни другого, потому что вот уже пятьдесят лет курит «Мальборо» и из-за этого ее обонятельные рецепторы давным-давно атрофировались к чертям собачьим; только аромат «L'Heure Bleue» она еще чувствует. Она открывает дверь на кухню и…

Конечно, я не могу быть полностью уверен. Я могу ошибаться, например, насчет радиостанции. И насчет времени — она, возможно, еще на парковке, а может, как раз наоборот — все уже кончено. Однако интуиция подсказывает мне, что я абсолютно точен.

Возможно, в фантазиях Фезер о всяких случайных гостях, о духах и призраках, об астральных проекциях и было что-то, потому что сейчас, например, я отчетливо ощущаю, что стал легче воздуха и словно наблюдаю за происходящим из-под потолка. «Рабиттс» тянут свое ааах-ооп, шувадди-вадди, дуп-шувадди-вадди; мне хорошо видна макушка матери, пробор в ее редеющих волосах, пачка «Мальборо» у нее в руке и зажигалка, поднесенная к концу сигареты. Потом я вижу, как перегретый воздух дрожит и вздувается, точно воздушный шарик, который надули сверх всякой меры; мать спрашивает: «Эй, тут есть кто-нибудь?» — и в последний раз щелкает зажигалкой, раскуривая свою последнюю сигарету…

У нее не остается времени, чтобы понять. Да у меня и намерения такого не было. Глория Грин — это вам не оса в банке, которую можно поймать и использовать по своему желанию. Глория Грин — это вам не жалкий морской краб, оставленный умирать на палящем солнце. Ее уход из жизни мгновенен, раскаленный вихрь сметает ее как мотылька. Пффф! — и она превращается в ничто, даже фаланги пальца не остается, чтобы Голубоглазый мог идентифицировать останки, не остается даже сколько-нибудь заметной косточки, которая потом могла бы греметь внутри одной из ее фарфоровых собачек.

Находясь у себя в комнате, я почти слышу глухое бабах! Взрывается с таким сухим треском, словно с силой ударили палкой о скалу в Блэкпуле; сплошные острые края и зубная боль. И я, хотя никак не могу знать наверняка, вдруг испытываю полную уверенность, смешанную с изумлением и неописуемым облегчением: наконец мне это удалось. Я свободен от нее. Я избавился от своей матери…

Только не надо про удивление, Альбертина. Разве я не говорил тебе, что умею ждать? Неужели ты верила — после всего, что было, — в случайности? И неужели ты, мама, действительно считала, что я не замечаю твоей слежки? Что я не засек тебя сразу же, стоило тебе зарегистрироваться на badguysrock?

Она появилась на сцене несколько месяцев назад, прокомментировав один из моих публичных постов. Мать вряд ли можно было назвать грамотным пользователем, но кое-что она все же умела — например, подключаться к Сети с помощью мобильника. Ну и вскоре, видимо, кто-то намекнул ей, что стоит обратить внимание на сообщество badguysrock; наверное, это была Морин, которая действовала через Клэр, а может, даже Элеонора. Так или иначе, я этого ожидал, как и расплаты, хоть понимал, что мать никогда напрямик не скажет ни слова о моих контактах онлайн. Порой мать бывала до странности щепетильной и о некоторых вещах никогда не упоминала вслух. «Весь твой непристойный хлам наверху» — вот, пожалуй, самая откровенная ее фраза по поводу того, что обсуждается на сайте; я даже не помню, были то порнофильмы, или фотографии, или мои вымышленные истории.

Признаюсь, игра мне нравилась, это была игра с огнем, игра весьма рискованная; я дразнил ее, вынуждая раскрыться. Пожалуй, иногда я заходил слишком далеко, даже обжигал пальцы, но все же пытался держаться в рамках. Я старался четко просчитать, насколько сильно могу подтолкнуть их обеих; старался очень точно вычислить, какое давление могу оказать на механизм, чтобы он все-таки не сломался. Художник обязан хорошо изучить и понимать ту среду, в которой работает. Ну а потом стало уже совсем легко…

Ты не должна чувствовать себя виноватой, Альбертина. Ну откуда ты могла знать? И потом, иначе моя мать начала бы охоту на тебя, как было со всеми остальными. Если хочешь, можешь назвать это самозащитой. Или актом отмщения за грехи. Так или иначе, но теперь-то все кончено. Ты свободна. Прощай, и спасибо тебе. Если будешь на Гавайях — позвони. И пожалуйста, заботься о моей орхидее.