Настроение: меланхоличное

Через пять месяцев после того концерта мы с Бренданом Уинтером стали друзьями. Я переживала трудный период: мать вечно была занята, много работала, а в школе меня стали изводить сильнее, чем прежде. И я никак не могла понять: за что? В Молбри и помимо меня хватало детей, которые росли без отца. Почему же выделяли именно меня? Я даже стала подозревать, что, может, отец нас бросил по моей вине? Может, он с самого начала не хотел моего рождения? А может, они оба не хотели…

Вот тут-то возле нашего дома и появился Брендан. Хотя уже прошло время, но я сразу его узнала. Мать как всегда была чем-то занята, и я в одиночестве торчала у нас в саду, слушая, как Эмили у себя дома играет на пианино — она играла Рахманинова, что-то очень нежное и немного меланхоличное. Окна были открыты, и я все отлично слышала. Под ее окном было полно роз, которые как раз расцвели, и для меня это было подобно окну в волшебную сказку. Я все ждала, когда же появится принцесса — Спящая красавица, Белоснежка или, может, Волшебница Шалот…

Конечно, Брендан был никакой не Ланселот. Он носил коричневые джинсы и легкую бежевую ветровку из плащовки, в которой выглядел как запечатанный конверт. А еще при нем всегда была сумка с книгами. Волосы у него теперь были еще длиннее, чем раньше, и вечно падали ему на лицо. Проходя мимо, он услышал музыку и остановился шагах в пяти от садовой калитки. Меня он не заметил: я сидела на качелях под плакучей ивой. Но я хорошо видела, с каким выражением лица он внимает игре Эмили, видела ту легкую улыбку, что блуждала у него на губах. Вдруг он вытащил из сумки фотоаппарат с телеобъективом и с какой-то совершенно невероятной ловкостью сделал несколько десятков снимков — щелк-щелк-щелк, точно падающие костяшки домино, — потом снова сунул камеру в сумку и собрался идти дальше…

Но тут я слезла с качелей и направилась к нему.

— Эй!

Он обернулся; вид у него был затравленный, словно его поймали на месте преступления; увидев меня, он, судя по всему, немного расслабился.

— Привет, я Бетан! — представилась я.

— Б-Брендан.

Я оперлась локтями о калитку.

— А ответь-ка мне, Брендан, зачем ты фотографировал дом Уайтов?

Он явно встревожился.

— Прошу тебя… Если т-ты кому-нибудь с-скажешь, у меня будут большие неприятности. Я же… п-просто фотографировал, и все.

— Сфотографируй меня, — предложила я, улыбаясь, как Чеширский кот.

Брен огляделся, усмехнулся и кивнул.

— Ладно. Но только если ты пообещаешь никому об этом не говорить, Б-Бетан. Никому ни слова, хорошо?

— Даже маме?

— Маме тем более.

— Хорошо, я обещаю, — согласилась я. — А почему ты так любишь фотографировать?

Он посмотрел на меня и улыбнулся. За неопрятной завесой волос его глаза оказались на редкость хороши — с длинными, густыми, как у девочки, ресницами.

— Это не простая камера, — сообщил он, на этот раз ничуть не заикаясь. — Благодаря ей я могу заглянуть тебе прямо в душу и увидеть там все, что ты скрываешь. Могу понять, хорошая ты или плохая, молилась ли ты накануне, любишь ли ты свою маму…

Глаза мои невольно раскрылись от удивления.

— Неужели ты все это можешь увидеть?

— Конечно могу.

И он улыбнулся уже во весь рот…

Вот так он и покорил меня.

Конечно, по-настоящему я разглядела его значительно позже. А в тот момент я про себя решила, что Брендан Уинтер непременно станет моим другом. Тот Брендан, который никому не нужен, тот, который попросил меня соврать и уберечь его от беды.

С этого все и началось: с маленькой, вроде бы незначительной лжи. И с моего любопытства, вызванного поведением человека, столь сильно от меня отличавшегося. Затем пришла осторожная любовь — примерно такую любовь ребенок может испытывать к опасной собаке. Несколько позже, несмотря на наши многочисленные различия, возникло ощущение родства, которое наконец расцвело пышным цветом, превратившись почти в одержимость…

Правда, я никогда не считала, что так уж сильно нужна ему, что он питает ко мне какие-то чувства. С самого начала мне стало понятно, кто в действительности его интересует. Но миссис Уайт проявляла прямо-таки невероятную предусмотрительность. Эмили никогда не оставалась одна и никогда не беседовала с незнакомцами. Взгляд через садовую решетку, фотография, в лучшем случае целомудренное прикосновение — вот и все, на что мог надеяться Брен. Короче, Эмили, его основная цель, с тем же успехом могла бы находиться на Марсе.

Зато все остальное время Брендана принадлежало мне, и меня это вполне устраивало. Она ведь ему совсем не нравится, уверяла я себя. Я думала даже, что он ненавидит ее. Ах, какая наивность! Но я была еще так мала и бесконечно верила ему. Верила в него, в его дар. Маминого идеала мне так и не удалось достичь, и я надеялась, что в отношениях с Бренданом, возможно, все-таки добьюсь успеха. Ведь я была его ангелом-хранителем, он сам так говорил. Я следила за ним. Всячески оберегала. Таким образом, невольно перешагнув через раму и оказавшись в Зазеркалье, я вошла в мир Голубоглазого, где все было наоборот, где каждое ощущение было искажено и перевернуто, где ничто никогда по-настоящему не начиналось и никогда по-настоящему не заканчивалось…

Тем летом, в день, когда умер брат Брендана, мне не хватало трех месяцев до двенадцати лет, и никто не стал мне объяснять, что с ним случилось. Хотя слухи, порой совершенно дикие, бродили по Молбри в течение нескольких недель. Но жители Деревни всегда считали себя выше того, что происходит в Белом городе. Брендан сильно болел, и я даже решила, что Бен умер, заразившись от него. А потом разразилось «дело Эмили», и в нем словно растворилась большая часть подробностей предыдущей истории. Громкий скандал, нервный припадок, случившийся на публике, — все это достаточно долго будоражило и занимало прессу, так что трагическая гибель сына какой-то жалкой домработницы быстро отступила на задний план и вскоре совершенно перестала интересовать газетчиков.

Между тем именно Дом с камином был средоточием всех основных событий. Кратковременная слава Эмили Уайт давно бы потихоньку сошла на нет, если бы не та порция кислорода, которую вдохнул в ее историю Брендан Уинтер, давая свои показания. Выдвинутые им обвинения в мошенничестве и изнасиловании гораздо больше способствовали вознесению Эмили на недосягаемую высоту, чем все то, что делала для этого Кэтрин Уайт. Хотя к тому времени Кэтрин все стало почти безразлично: ее семья распалась, а свою дочь она не видела уже несколько недель — с тех пор, как органы общественной опеки решили, что девочка находится в опасности. Теперь Эмили жила не дома, а в Деревне вместе с мистером Уайтом, в гостинице «В & Bs»; два раза в неделю их посещал член местного совета. Так должно было продолжаться до тех пор, пока в деле окончательно не поставят точку. Пребывая в одиночестве, Кэтрин занималась самолечением — принимала адскую смесь из алкоголя и антидепрессантов, а Фезер, которая никогда не оказывала на свою подругу стабилизирующего воздействия, дополняла эти «лекарства» всевозможными травками, как разрешенными законом, так и запрещенными.

Но кто-то же должен был заметить, что происходит? Ведь все признаки были налицо. Удивительно, но никто ничего не замечал! И когда наконец произошел взрыв, всех нас точно осколками накрыло.

Хоть мы и были ближайшими соседями Уайтов, о Патрике я мало что знала. Знала, что это очень тихий человек, любит слушать музыку, порой и сам играет на фортепиано, но только если миссис Уайт нет поблизости, иногда курит трубку (опять же когда его жены нет поблизости и она не может его отругать), носит маленькие очки в железной оправе и пальто, в котором напоминает шпиона. Я слышала, как он играл на органе в церкви и дирижировал хором в Сент-Освальдс. Я часто смотрела из-за забора, как они с Эмили сидят в саду. Она любила, когда отец читал ей вслух. И он, видя, что я тоже с удовольствием слушаю, специально устраивался поближе к изгороди и читал достаточно громко, чтобы и мне было слышно. Но миссис Уайт по какой-то причине эти посиделки в саду не одобряла и всегда звала их в дом, особенно если замечала, что я тоже слушаю Патрика. В общем, у меня не было особых возможностей познакомиться с кем-то из них получше.

После того как мистер Уайт переехал в гостиницу, я видела его лишь однажды, вскоре после смерти Бенджамина. Стояла осень, наступил не сезон туманов, а сезон яростных ветров, которые срывали с деревьев последние листья и засыпали тротуары песком. Я возвращалась домой из школы через парк, отделявший собственно Молбри от нашей Деревни; погода была жуткая, собирался снег, и даже в теплом пальто я совершенно продрогла.

Я уже знала: мистер Уайт оставил работу, чтобы все свое время посвящать заботам об Эмили. Это решение публика встретила со смешанными чувствами: одни восхваляли его за преданность дочери, другие (например, Элеонора Вайн) считали, что мужчине не подобает одному воспитывать девочку такого возраста, как Эмили.

— Вы только подумайте, ему же придется купать ее и все такое, — заявляла она с явным неодобрением. — Ничего удивительного, что уже пошли всякие разговоры.

Ну, если разговоры и пошли, то голову можно было дать на отсечение, что за ними, так или иначе, стоит сама миссис Вайн. Она уже тогда была особой весьма ядовитой и разбрызгивала свой яд повсюду, где только могла. Моя мать именно ее обвиняла в том, что она распространяет «грязные слухи» о моем отце, а когда я пару раз прогуляла уроки, именно Элеонора Вайн доложила об этом прямиком в школу, вместо того чтобы сначала сообщить моей матери.

Возможно, поэтому я и чувствовала некое родство между собой и мистером Уайтом и, увидев их с Эмили в парке, остановилась на минутку посмотреть на них. Мистер Уайт был в своем пальто, делавшем его похожим на русского шпиона; он раскачивал Эмили на качелях, и оба выглядели такими счастливыми, словно во всем мире существовали только они одни…

Именно это и врезалось мне в память. То, какими они оба были счастливыми.

Я постояла на тропинке минуту или две. Эмили была в красном пальтишке, теплых перчатках и вязаной шапочке. Сухие листья с шуршанием взлетали у нее из-под ног каждый раз, когда качели устремлялись вниз и она нарочно поддевала башмачком кучу листьев. Мистер Уайт весело смеялся, повернувшись ко мне в профиль, так что у меня вполне хватило времени рассмотреть его, так сказать, с поднятым забралом.

Мне раньше казалось, что он уже довольно пожилой. Гораздо старше, чем Кэтрин с ее длинными, спадающими по спине волосами и девчоночьей манерой себя вести. Но теперь я поняла, что ошибалась. Просто мне еще никогда не доводилось слышать его смех, очень молодой, теплый и какой-то летний; голосок Эмили звучал на его фоне точно крик чайки, летящей по безоблачному небосклону. Я видела, что разразившийся скандал не только не разлучил отца и дочь, но даже укрепил связь между ними, и теперь они вдвоем, плечом к плечу, противостоят всему свету и счастливы тем, что вместе…

За окном идет снег. Желтовато-серые хлопья дико мечутся и кружат в конусе света, который отбрасывает уличный фонарь. Позднее, если снегопад прекратится, на Молбри, возможно, снизойдет покой. Все грехи останутся позади, и жизнь хотя бы на день получит передышку, укрытая этим милосердным, легким, белым покрывалом.

Снег шел и в ту ночь, когда умерла Эмили. Возможно, если бы не снег, она бы осталась жива. Кто знает? Ничто никогда не кончается. История каждого из нас начинается где-то посредине истории кого-то другого, и множество таких вот историй, точно спутанные мотки шерсти, попросту ждут, когда их распутают. Кстати, а это-то чья история? Моя или Эмили?