Настроение: незамутненное

Он называет ее миссис Химик-Блю. Гигиена и аккуратность — вот главная ее забота, которая за последние пятнадцать лет превратилась почти в манию, люди даже подшучивать над ней перестали. Печенье она ест только над раковиной, окна моет каждый день, пыль вытирает по десять, а то и по двадцать раз на дню, украшения на каминной полке переставляет каждые четверть часа. Она всегда чрезвычайно гордилась своим домом. «Какое странное выражение», — думает он, вспоминая, каким он знал этот дом и как она следила за приходящей прислугой, его матерью: руки стиснуты в отчаянии, на лице застыла тревога — а вдруг посудное полотенце, не дай бог, будет брошено кое-как, или коврик у двери будет лежать чуть криво, или на большом ковре в гостиной останется пылинка, или безделушки на каминной полке будут расставлены неправильно?

Мистер Химик-Блю давным-давно сбежал от нее, прихватив с собой их сына-подростка. Возможно, порой она чуточку жалеет об этом, но ведь дети всегда создают столько беспорядка, они ужасно неряшливы; и потом, ей так и не удалось заставить мужа понять, до какой степени приходящая прислуга все осложняет, ведь она не только не снимает с хозяйки забот, а, наоборот, прибавляет — нужно присматривать за чужим человеком в доме, повсюду оставляющим следы пальцев; нет, она, конечно, понимает, что эта женщина и ее сынок, этот милый маленький мальчик, ни в чем не виноваты, но их присутствие невыносимо для нее, так что в итоге им все-таки придется покинуть ее дом…

С тех пор ситуация только усугубилась. Просто некому стало держать ее в узде. И одержимость чистотой полностью подчинила себе всю ее жизнь. Ее уже не удовлетворял безупречный порядок в доме, где не было ни пятнышка, ни пылинки; она поднялась на новый уровень, перейдя к бесконечному мытью рук с использованием почти токсичных доз листерина. С юных лет она была несколько невротичной, да и пятнадцать лет увлечения алкоголем и антидепрессантами тоже не лучшим образом на ней сказались, так что теперь, в свои пятьдесят девять, она постоянно вздрагивала и дергалась, у нее был тик, нервная система не годилась ни к черту; странно, что жизнь еще теплилась в этом комке нервов, лишь слегка прикрытом поношенной плотью.

Никто по ней скучать не будет, уверяет себя Голубоглазый. Многие, напротив, вздохнут с облегчением. Ее родные получат неожиданный подарок, например, ее сын, который бывает здесь раза два в год и которому невыносимо видеть мать такой; или ее муж, который еще больше от нее отдалился, а потому его вина разрослась в ее мыслях подобно раковой опухоли; или ее племянница, которая в отчаянии из-за того, что тетка постоянно вмешивается в ее жизнь и по доброте душевной предпринимает чудовищные попытки выдать ее замуж за какого-нибудь «милого молодого человека»…

И потом, она заслуживает смерти хотя бы за то, что столько времени своей жизни потратила напрасно; за солнечные деньки, бессмысленно проведенные в закрытом помещении, за невысказанные слова, за незамеченные улыбки — за все те вещи, которые она могла бы совершить, если б не одно «но»…

А теперь ее поддерживают только сплетни. Сплетни, слухи и всевозможные предположения, которые ползут от нее по телефону, точно тля по плющу. Прячась за тюлевыми занавесками, она все видит и примечает. Ничто не пройдет мимо, ни одна крошка человеческой слабости не упадет незамеченной, без ее комментариев не обойдется ни одно преступление, ни одна даже самая мелкая тайна, ни одно даже самое пустяковое отклонение от правил. Ничто не ускользнет от ее пристального внимания. Никто не избегнет ее суда. Неужели ей хоть иногда не хочется отложить все это в сторону, настежь растворить двери и вдохнуть свежего воздуха? Неужели она никогда не задумывается о том, что за ее помешанностью на чистоте попросту скрывается иной вид грязи?

Может, когда-то она это и понимала, но очень давно. И теперь способна лишь следить за другими, спрятавшись в раковину, точно краб-отшельник, точно улитка, плотно закупорившая вход в свой вечный домик. А действительно, чем она целыми днями занимается? В ее дом никто не может войти, не сняв на крыльце башмаки. Чайные чашки до и после использования подвергаются тщательной дезинфекции. Продукты разносчик оставляет исключительно на пороге перед дверью. Даже почтальон не бросает корреспонденцию в щель на двери, а опускает в металлический почтовый ящик, привешенный на калитку, и потом сама миссис Химик-Блю в голубом платье с ромашками быстренько выходит из дома, чтобы забрать почту, и каждый раз у нее глаза на лоб лезут от ужаса перед дорожкой в шесть футов длиной, не прошедшей санитарной обработки…

Нет, подобному искушению он противостоять не в силах! Эту особу надо удалить из жизни, как удаляют въевшееся пятно, ее надо выгнать, как выгоняют глистов, надо вытащить ее из этой раковины на открытое пространство и…

В конце концов, это совсем нетрудно. Нужно лишь найти подходящий предлог и немного денег. Потом взять напрокат белый минивэн, изобразить на нем логотип несуществующей фирмы, приобрести бейсболку и темно-синий комбинезон с тем же логотипом, вышитым на кармашке, ну и заказать по Интернету всякие моющие средства, расплатившись за них позаимствованной у кого-нибудь кредиткой, которую потом можно отправить назад по почте. Неплохо также иметь при себе соответствующий планшет-блокнот — это всегда придает солидности — и брошюру с блестящими фотографиями (ее он и сам запросто состряпает на компьютере), где воспеваются достоинства очередного очищающего промышленного средства такой эффективности, что его только недавно разрешили использовать в домашних условиях.

Сквозь почтовую щель в двери миссис Химик-Блю он произносит подготовленную речь, чувствуя, как эта химическая особа следит за каждым его движением своими бесцветными, как у медузы, глазами. На мгновение страх уступает в ней страстному желанию ознакомиться с «новым замечательным средством», и она на секунду скрывается внутри, а потом, как он и предполагал, приглашает «милого молодого человека» войти.

На этот раз ему интересно понаблюдать за происходящим. А для решающего момента он припас маску, купленную в магазине, где торгуют излишками армейского обмундирования, и баллончик с газом, купленный по Интернету в одной американской фирме, утверждавшей, что этот газ способен изгнать из дома любых нежелательных паразитов, хотя его воздействие на человека до сих пор толком не проверено. Впрочем, одна местная бродячая собака уже внесла свой вклад в исследование этого газа, и результат показался Голубоглазому весьма многообещающим. Миссис Химик-Блю, наверное, продержится дольше, чем собака, но если учесть ее слабый иммунитет, дикую нервозность и постоянную тахикардию, из-за которой ее грудь то вздымается, то опадает, все должно получиться очень даже неплохо.

Однако он рассчитывал, что будет испытывать и еще какие-нибудь чувства. Может, вину или даже жалость. Но испытывает лишь чисто научное любопытство, смешанное с совершенно детским удивлением: до чего же это оказывается просто! Смерть — не такое трудное дело. Разница между жизнью и ее противоположностью может быть совсем ничтожной — достаточно крошечного кровавого сгустка, маленького пузырька воздуха. Тело — это ведь, в конце концов, тоже механическое устройство. А в механике он немного разбирается. Чем больше количество движущихся частей, тем выше вероятность того, что какая-то из них выйдет из строя. А человеческое тело включает в себя множество подобных частей…

«Ну, двигаться-то они скоро перестанут», — говорит он себе.

Фаза агонии (этим термином пользуются медики для описания видимых попыток жизни отделиться от той протоплазмы, что слишком сильно себя скомпрометировала и заслужила смерть) продолжается немногим более двух минут, если верить его часам «Сейко». Он пытается сохранять бесстрастность, избегает смотреть на судорожно дергающиеся руки и ноги умирающей на полу пожилой женщины, пытается определить, что же происходит там, внутри, за этими выпуклыми глазами медузы, за ее последними, мучительными попытками набрать в легкие воздуха…

В какой-то момент его и самого начинает подташнивать от этих жутких звуков, и тут же, в одно мгновение (а разве бывает иначе?), во рту возникает жуткий вкус витаминного напитка — вкус гнилых фруктов и пожухших капустных листьев, — но он заставляет себя не обращать внимания на эти фантомные явления и сосредоточиться исключительно на миссис Химик-Блю, у которой фаза агонии уже подходит к концу: плывущий взгляд начинает стекленеть, губы приобретают синевато-коричневый оттенок…

В конце концов, Голубоглазый недостаточно хорошо разбирается в анатомии и физиологии, чтобы точно назвать причину ее смерти. Но, как учил Гиппократ, человеку необходим кислород. Возможно, это означает — к такому выводу он приходит чуть позже, — что миссис Химик-Блю умерла, поскольку клетки ее организма не получили нужного количества кислорода и испытанный ими шок оказался для нее летальным…

Иными словами: это не его вина.

Его руки в резиновых перчатках не оставили следов ни на одной из безукоризненно чистых поверхностей. Туфли на нем новые, только что из коробки, и тоже никаких читаемых следов не оставляют. А комната благодаря открытому окну быстро проветрится, и в ней уже не будет чувствоваться запах ядовитого снадобья из той канистры, которую он бросит в мусорный бак, проезжая мимо муниципальной свалки к автостоянке, чтобы вернуть позаимствованный белый минивэн, но уже без вымышленного логотипа. Смерть миссис Химик-Блю будет выглядеть как несчастный случай — спазм, инсульт, инфаркт, — и даже если у кого-то из полицейских появятся нехорошие подозрения, ничто не укажет именно на него.

Он сжигает комбинезон и рабочую кепку у себя на заднем дворе, собрав в кучу сухие листья и прочий мусор, который давно уже следовало сжечь, и запах этого костра — как и запах Ночи костров — вызывает в его памяти воспоминания о конфетах-помадках, о сахарной вате, о вращающихся в темноте волшебных огненных колесах. Участвовать в подобных развлечениях мать ему всегда запрещала, хотя его братьев преспокойно отпускала на ярмарку, и они являлись домой с липкими от сластей пальцами, пропахшие дымом и покрытые слоем грязи после участия во всевозможных аттракционах. А он, как всегда, был вынужден сидеть дома, в полной безопасности, за закрытыми дверьми, чтобы с ним не случилось ничего плохого…

Сегодня, однако, Голубоглазый действует совершенно свободно. Он с удовольствием ворошит костер, чувствуя лицом его жар, и внезапно испытывает невероятное облегчение…

Поскольку понимает: он непременно сделает это снова. Он даже знает, кто будет следующим. Он вдыхает запах дыма, вспоминает ее лицо и улыбается про себя…

И небо вокруг вспыхивает разноцветными огнями, как праздничный салют.