VI
Пока Австралия с нетерпением ожидала визита королевы, Альберт готовился к своему визиту в Канберру и поездке по таким большим городам, как Сидней, Мельбурн и Аделаида, которые он давно хотел повидать. Ему сообщили, что официальные власти Северной Территории уже обо всем позаботились, что заказаны костюмы и другие вещи, которые он выберет, когда прибудет в Дарвин. Но Альберту хотелось быть элегантным уже по пути на север, и поэтому еще до того, как покинуть Алис-Спрингс, он купил себе новую одежду.
Утром 3 февраля, в день отъезда, он навестил своих друзей супругов Танкс, владельцев магазина, в котором он был постоянным покупателем. Миссис Танкс похвалила его элегантный вид и, заметив, что у него запылились ботинки, дала ему ваксу и щетку. Альберт, не избалованный вниманием к своей внешности, был польщен и, проворно до блеска начистив ботинки, выпрямился в ожидании окончательного одобрения.
«Ну как, теперь все в порядке? — спросил он. — Тогда пойду. Самолет ждет — я полечу на нем в Дарвин». Тепло распрощавшись с супругами Танкс, он гордо вышел из магазина.
Альберту предстояло первый раз в жизни лететь на самолете, но на лице его не было и тени страха. Проводить его пришли супруги Бэттерби и Алан Уочоп. Внешне он, как всегда, был невозмутим, и волновался ли он перед предстоящей встречей с королевой, узнать было невозможно. На вопрос Уочопа, взял ли он подарок для королевы, Альберт спокойно ответил, что не для таких простых людей, как он, предлагать ей подарки.
Но у Альберта был подарок для королевы, а не признавался он в этом потому, что кое-что знал о таких вещах, как протокол. Администратор Северной Территории Ф.-Дж. Уайз рассказывал: «Альберта написать что-нибудь особенное в подарок королеве попросил с моего согласия мистер Маккэфери, исполняющий обязанности директора департамента по делам туземцев. Альберт охотно согласился, но сам бы он об этом никогда не подумал».
Во время полета в Дарвин, хотя для Альберта все это было в новинку, он держался, как бывалый пассажир. Когда он прибыл в аэропорт, его больше всего беспокоило, готовы ли белые полотняные костюмы, которые шил для него портной-китаец. Дуглас Локвуд, старый друг и почитатель Альберта, поджидал его в аэропорту, чтобы проинтервьюировать о подарке королеве и о предстоящем посещении больших городов.
На Юг из Дарвина Альберт летел на лайнере «Констелейшн» в сопровождении Ф.-Дж. Уайза, его супруги и членов делегации от Северной Территории, которые должны были быть представлены королеве. После приземления в аэропорту его повезли в Сидней, самый большой город Австралии, насчитывающий два миллиона жителей. Путь от аэродрома до города проходил по промышленному району Мэскот, который на Альберта произвел огромное впечатление.
Проведя два часа в Сиднее, делегация отбыла в Канберру. Ни фешенебельный «Канберра-отель», ни любопытные взгляды не смутили Альберта и не лишили его любезности и врожденного самообладания. Утром 15 февраля, одетый в белый полотняный костюм, Альберт отправился в Дом правительства, где должна была состояться церемония представления королеве и герцогу Эдинбургскому. Отряды королевской полиции Папуа и Новой Гвинеи, моряков с острова Манус, трубы и медь оркестра Тихоокеанского полка придавали величественной церемонии экзотическую окраску.
«Среди многих выдающихся австралийцев высокий, статный, темнокожий художник-абориген был бесспорно самой выдающейся личностью, — писал впоследствии один из гостей. — Ее величеству Альберта представил министр Территорий Поль Хэзлак. С врожденной грацией художник поклонился королеве и коснулся ее протянутой руки своими темными длинными пальцами. Царственное достоинство королевы и природное достоинство представителя древнейшей австралийской расы — это было незабываемое зрелище. Все, кто удостоился чести быть свидетелем этой встречи, никогда не забудут той обворожительной улыбки, с которой ее величество приветствовала Альберта Наматжиру, и то искреннее расположение, с которым приветствовал его принц Филипп».
Помимо официальной церемонии Альберт был приглашен на бал, который состоялся в королевском зале Парламента. Этот бал был самым блестящим за всю историю Австралии. Вступление в общество белых было хлопотным: обилие впечатлений, многолюдье и сами церемонии подавляли художника-аборигена.
Восемнадцатого февраля Альберт как гость Фрэнка Клюна отправился в Сидней. Там он рассчитывал пожить недельку спокойно и отдохнуть от той суеты, которая царила в Канберре. Но надежды его не оправдались. Для Сиднея он был живой легендой, город знал его работы, но никогда не видел самого автора. Ему не удалось остаться незамеченным и избежать всевозможных официальных церемоний, приемов и встреч.
«Альберт Наматжира, художник из племени аранда, который является в глазах многих австралийцев воплощением достоинства туземной расы, проходит ныне посвящение в таинства общественной жизни Сиднея, — писала газета «Сидни монинг геральд». — В среду днем он присутствовал на открытии выставки графического искусства в галерее Дэвида Джонса. Вечером того же дня — на приеме, устроенном в его честь на даче в Воклюзе супругами Клюн, а вчера в три часа пополудни он выступил на выставке современного искусства в художественной галерее Энтони Хордерна. Все это могло бы смутить человека, который почти всю свою жизнь провел в диком туземном краю, на тысячу миль раскинувшемся от Алис-Спрингса. Но мистер Наматжира с его удивительным самообладанием вчера выдержал испытание перед публикой. Он прошел через толпу в пятьсот человек к помосту, и лорд-мэр Р.-Д. Хилс открыл выставку. Затем по приглашению лорд-мэра мистер Наматжира поднялся на помост, подошел к микрофону и обратился к присутствующим: «Леди и джентльмены, до этого я никогда не был в вашем городе. Мне кажется, вот уже третий раз выставляются мои картины в этой галерее, и я очень рад поблагодарить вас за то, что вы здесь». Едва Альберт Наматжира кончил говорить, как присутствующие словно одержимые бросились раскупать его картины. Ажиотаж царил такой же, как и на всех его предыдущих выставках».
Те, кому не удалось ничего купить, кинулись к Альберту, который сидел за столом и раздавал автографы, подписывая каталоги. Образовалась свалка. «Некоторые светские дамы, — сообщалось в «Булетин», — будучи не в состоянии пробиться к Наматжире через окружавшую его толпу, пробирались на четвереньках, лишь бы протиснуть свой каталог для автографа». Это было поистине фантастическое открытие выставки, сочетавшее в себе, как писал автор статьи в «Булетин», общественный и художественный ажиотаж недавней выставки Доубелла с буйством толпы при открытии распродажи в большом магазине.
«Разумеется, во всем этом многое от погони за модой, — продолжал автор статьи, — и многие белые художники были не прочь позавидовать покровительству, столь щедро оказываемому аборигенам. Но есть в этом увлечении и нечто закономерное, вполне оправданное. И это не подлежит сомнению. Выставка является художественным и историческим событием, хотят или не хотят признать это некоторые, и поэтому возмутительным с точки зрения искусства является то, что галерея Нового Южного Уэльса не имеет у себя этих чрезвычайно интересных акварелей и не приобрела ни одной работы Наматжиры, в то время как на выставку Доубелла правление галереи израсходовало более пятисот фунтов».
В художественной галерее Энтони Хордерна было выставлено двенадцать акварелей Наматжиры и работы девяти других арандских художников — братьев Парероультжа, Вальтера Эбатаринджи и его жены Кордулы, Рихарда Мокетаринджи, Герберта Раберабы и Еноха Наматжиры. Как повелось, работы Наматжиры раскупили в течение нескольких минут. Они принесли художнику шестьсот фунтов стерлингов. Сорок шесть работ других художников-аборигенов были раскуплены к концу второго дня.
После семи изнурительных дней в Сиднее Альберт с радостью и облегчением сел в поезд на Мельбурн. «Ну хоть теперь отдохну. Слишком много сутолоки в Сиднее, слишком много народу», — заявил он перед отъездом.
Поездку в Мельбурн устроил близкий друг Альберта пастор Филипп Шерер. Он хотел, чтобы Альберт познакомился с жизнью города без всяких встреч и официальных церемоний, которыми одолевали его в Сиднее. Однако, несмотря на все меры предосторожности, принятые пастором, Альберту в двух случаях не удалось избежать ажиотажа. Первое столпотворение произошло во время прогулки по улицам, когда Альберт воспользовался впервые предоставившейся ему возможностью посмотреть большие огни большого города. Полиции пришлось ограждать его от напора зевак. Второй случай произошел на выставке австралийских художников в здании ратуши, где вокруг Альберта собралась огромная толпа желающих получить у него автограф. Лишь после того, как его взяли под защиту, ему удалось продолжить осмотр выставки и как-то избавиться от глазеющей толпы.
Если не считать этих инцидентов, пребывание Альберта в Мельбурне прошло благополучно. Ему особенно понравился обед, данный ныне покойным Дж.-К. Моиром, известным австралийским коллекционером. На нем Альберт познакомился со многими видными художниками. Ему также доставила удовольствие встреча с членами совета по благосостоянию туземцев. Посетил он и живописные фруктовые сады вокруг Донкастера, в двенадцати милях от Мельбурна, катался по реке Ярра и ездил в горы Данденонг, где осмотрел известную галерею под открытым небом Уильяма Рикеттса — скульптора, посвятившего последние годы своей жизни аборигенам, отображению их быта и сказаний.
Во время посещения летней языковой школы Уиклиффа Альберт познакомился с мистером Уильфредом А. Дугласом из Калгурли (Западная Австралия), главой лингвистического отделения Объединения австралийских миссий.
«Перед самым приездом Альберта, — рассказывал У.-А. Дуглас, — я попросил у собравшихся разрешения обратиться к нему на языке Западной пустыни. Когда меня знакомили с Альбертом, я спросил у него: «Ньюнтулу уангка нинти?» («Понимаете ли вы этот язык?»). На что он незамедлительно ответил: «Увама» («Еще бы»). Затем Альберт объяснил мне, что он женат на женщине «пустыни» и поэтому свободно говорит на ее языке. По окончании официальной части встречи мы с Альбертом занялись сравнением слов в языках аранда и питжантжара. Я называл слова на питжантжара, а он давал мне эквивалент на арандском. Ему, вероятно, очень нравилось это занятие; во всем чувствовалась его подлинная любовь к родному языку и культуре».
Где бы ни появлялся Альберт, мельбурнцы старались всячески помочь ему, сделать для него что-нибудь приятное. Был, например, такой случай: когда Альберт со спутниками прибыл к мемориальному памятнику, там не оказалось места, где можно было бы поставить машины. Свободной была только запретная зона. Полисмен на посту, увидев в одной из машин аборигена, подошел и спросил у шофера: «Не Наматжира ли это?» Шофер утвердительно кивнул головой. «О, я большой поклонник Альберта Наматжиры, поставьте машину здесь!» — воскликнул полицейский, указывая на запретную зону.
В Мельбурне Альберт приобрел много новых друзей и завоевал сердца всех мельбурнцев, которым довелось познакомиться с ним.
Пастор Шерер вспоминал: «Альберт повсюду держал себя просто великолепно и снискал к себе огромное уважение. Многие приглашали его к себе, но из-за того, что все время Альберта было заранее расписано, приходилось отказывать. Он получил множество подарков, среди которых были палатка, большой флаг, книги, посуда, краски, одежда, фотографии и др. Я считаю, что многие новые знакомства и впечатления пойдут Альберту на пользу».
В Аделаиду Альберт прибыл поездом 4 марта. Его встретил пастор М. Лое, глава объединенной евангелической церкви Австралии, и Чарлз Дьюгид, председатель Лиги сторонников прогресса аборигенов.
В Аделаиде было только две официальные встречи: одну устраивала Лига сторонников прогресса аборигенов, другую — Королевское общество изящных искусств Южной Австралии. Королевское общество, проявив особую внимательность к Альберту, устроило «сухой» прием, поскольку художнику-арандцу, как туземцу, запрещалось употребление алкогольных напитков.
Частные встречи включали визит Альберта к супругам Ройтер в долине Баросса. Там у Альберта произошла встреча с детьми местной школы; он отвечал на вопросы учеников, а затем, к великой радости детворы, нарисовал для них на классной доске эму и кенгуру.
По словам пастора Ройтера, Альберт выглядел после своего путешествия очень усталым. «Мне кажется, — рассказывал он, — что Альберт нашел свою первую поездку по столицам штатов интересной. Правда, у меня и у моей супруги создалось впечатление, что ему изрядно надоели толпы любопытных, неотступно следовавших за ним. Он не жаловался, но говорил, что скучает по жене и семье и мечтает о возвращении домой, в Центральную Австралию. Как-то утром, когда Альберт в молчании прогуливался по нашему большому цветнику и рассматривал цветы, я спросил его, нравятся ли ему фруктовые сады и виноградники долины Барроса. «Очень», — сказал он в ответ, но мне почему-то показалось, что думал он в этот момент о другом, о своем прекрасном крае с его величественными горными пейзажами, и мечтал возвратиться туда. Перед отъездом Альберт попросил у меня в долг двадцать фунтов. Ему хотелось самому купить подарки жене и детям.
Вскоре долг был возвращен. Время, что Альберт пробыл у нас, он вел себя как истый джентльмен: его манеры были безукоризненны».
Накануне отъезда обратно в Аделаиду Альберт изъявил желание навестить своих старых друзей супругов Хейнрих, чьим проводником он был во время памятного путешествия в Хермансбург в 1924 году — путешествия, которое миссис Хейнрих всегда называла самым необычным свадебным путешествием, когда-либо предпринимавшимся невестой.
Беседа со старыми друзьями была долгой, и Альберт откровенно поделился всеми своими неприятностями последних лет. На вопрос о том, доволен ли он своим успехом и растущими доходами, он задумался на миг и ответил: «Я был счастливее до того, как стал богатым, деньги — это еще далеко не все». И пояснил, что за деньги он не может купить то, что ему больше всего хотелось бы приобрести, — собственный дом в Алис-Спрингсе. О своей встрече с королевой он лишь заметил: «Это славная, милая квара квака (маленькая девочка)». Прощаясь со своими друзьями, он откровенно признался, что у него нет больше желания посещать столицы: они слишком шумны и многолюдны.
Одним из самых счастливых для Альберта событий в Аделаиде было посещение им Аделаидской национальной художественной галереи, директор которой Роберт Кэмпбелл показал ему акварели, купленные еще на его первой аделаидской выставке в 1939 году. Альберт сказал, что Мельбурн и Сидней пока что не имеют его работ, но, как ему кажется, Сидней вскоре купит одну, так как директор галереи просил прислать ему несколько акварелей для отбора.
Альберт возвратился в Алис-Спрингс поездом в сопровождении двух попутчиков из Хермансбургской миссии. Весь долгий тысячемильный путь он, не переставая, думал о встрече с семьей и по приезде направился прямо домой, где был с радостью встречен женой и, само собой разумеется, многочисленными родственниками, сгоравшими от нетерпения узнать, какие подарки привез им Альберт из больших городов, которых они никогда не видели.