Ну что же, займемся ею, если уж непременно нужно, чтобы здесь была какая-то тайна! Псевдотайна, которая все еще разделяет мольеристов и которой бы не существовало вовсе, если бы Арманда была только одной из актрис труппы, как ее брат Луи, и если бы Мольер на ней не женился, будучи до того возлюбленным Мадлены Бежар. Но обойди мы ее молчанием, это-то и будет воспринято как увертка. Такая тайна слишком дразнит нескромную любознательность; она слишком отвечает нашему постоянному интересу к скандалам (о, личная жизнь «звезд» и литература, специализирующаяся на этом предмете!). Итак, уж лучше перелистать это досье, но с полной беспристрастностью, пользуясь почти что юридическими методами — раз и навсегда. Нам по необходимости придется забегать далеко вперед. Да простит нам читатель этот перерыв, эту умышленную остановку. Мы пошли на них ему же в поучение и развлечение, каковы бы ни были чувства автора по этому поводу! Вопрос стоит так:

— Кто такая Арманда Бежар на самом деле? Дочь или сестра Мадлены?

— Если предположить, что она дочь Мадлены, отец ли ей Мольер? Иначе говоря, женился ли он на собственной дочери, виновен ли он в кровосмешении?

Сначала нужно выяснить, кто выдвинул такое обвинение, при каких обстоятельствах и с какой целью. И затем — из каких мусорных ящиков правдивые писатели выкопали те злые сплетни, на которые они ссылаются, впрочем, не слишком уверенно.

Прежде всего налицо двусмысленная ситуация, которая, в сочетании с тогдашними невысокими представлениями об актерских нравах, дает повод для всяческих кривотолков. В самом деле, в 1662 году, когда Мольер женится на Арманде, он живет вместе с семейством Бежар. Матери, Мари Эрве, вдове Жозефа Бежара, в ту пору шестьдесят девять лет. Мадлене, прежней подруге Жана-Батиста, сорок четыре года. Женевьеве (которая взяла себе в качестве сценического псевдонима имя и фамилию своей матери, Мари Эрве) тридцать шесть лет, Луи тридцать два года, а Арманде около двадцати. Итак, на первый взгляд и для недоброжелателей Арманда может сойти за дочь Мадлены (между ними двадцать четыре года разницы) и внучку Мари Эрве (разница в сорок девять лет). Мольер у себя дома в жилище Бежаров. Известно, что он был любовником Мадлены. Известно также, что он воспитал Арманду с отцовской заботливостью.

В 1658 году Мольер возвращается в Париж и искусно добивается благосклонности Людовика XIV. Его появление в Пти-Бурбоне, его успех у публики вызывают беспокойство актеров Бургундского отеля. Те, кого он называет «великими актерами», чинят ему неприятности. Он позволяет себе высмеивать их, сначала в частных разговорах, затем публично: тирада из «Жеманниц» о том, как они завывают, читая стихи, и останавливаются в нужных местах! Но по-настоящему ссора разгорается только после «Урока женам». Донно де Визе, нанятый Бургундским отелем, начинает с намеков на ревность Мольера, но не говорит, какие у него есть причины для ревности. Он замечает только, что Мольер никак не показывает своей ревности вне театра: «Он слишком осторожен». С «Критикой «Урока женам» ссора наливается ядом. Бургундский отель тотчас же откликается комедией Бурсо «Ответная критика «Урока женам», или портрет живописца». С ней Мольер весело расправляется в «Версальском экспромте». «Бургундцы» не признают себя побежденными; они ставят «Ответ на Экспромт, или Месть маркизов» Донно де Визе (ноябрь 1663). В этой пьесе Донно называет Мольера рогоносцем. Потом он берет свои слова назад, отпирается, признается в неосведомленности. Бедняга Бурсо следует его примеру. Бургундский отель, раздраженный конкуренцией, сдается не так легко. Актер Монфлери, «король толстый, жирный, вчетверо толще обыкновенного смертного» из «Версальского экспромта», не прощает Мольеру яростных насмешек: его можно понять! Он велит своему сыну написать «Экспромт в Отеле Конде», где говорится, что этот «бич рогоносцев» слишком уж хорошо их изображает, чтобы самому не принадлежать к их числу. Пьеса не имеет того воздействия, какого от нее ожидали. Мстительный Монфлери идет ва-банк: он обращается прямо к Людовику XIV. Мы знаем об этом из письма Жана Расина к аббату Левассёру: «Монфлери составил жалобу на Мольера и подал ее королю. Он обвиняет Мольера в женитьбе на дочери и в былой связи с матерью. Но его вовсе не слушают при дворе».

Нет нужды подчеркивать двусмысленность этих строчек. Ясно, однако, что старому Монфлери мало очернить Мольера, он старается его погубить. Мы не знаем — поскольку его шаги нам известны только из этого письма Расина, — обвинил ли он Мольера действительно в женитьбе на собственной дочери. В XVII веке кровосмешение считалось тягчайшим из преступлений, за него карали смертью, костром! Мы увидим позднее, как Людовик XIV ответил на жалобу Монфлери.

В 1663 году «ссора» прекращается. В 1664 начнется Дело «Тартюфа», куда более серьезное. Странная вещь: на протяжении семи лет никто больше не заикнется о личной жизни Мольера. Надо ждать 1670 года, чтобы Ле Буланже де Шалюссе в своем «Эломире-ипохондрике» подхватил тему ревности Мольера-рогоносца и от себя добавил:

Намек совершенно однозначен. Мольер «слепил» свою жену до колыбели: он ее отец. Шалюссе, однако, не решится сказать, кто ее мать, поскольку комедиантки, по его мнению, — всеобщее достояние.

Мольер умирает в 1673 году, и по рукам ходит такая эпитафия:

Едва ли нужно объяснять это словечко — «чаша», которое встречается в непристойных песенках того времени. Овдовев, Арманда находит в себе смелость защищать дело мужа, спасать созданную им труппу. Вся ненависть, которую вызывал к себе Мольер, теперь переносится на Арманду. Некий театральный антрепренер, Гишар, замышляет отравить Люлли, чтобы занять его место. Его любовница — сестра Обри, второго мужа Женевьевы Бежар. Отсюда его знакомство с мадемуазель Мольер. Он слишком болтлив. Его разоблачают, арестовывают. Арманда, как ни противен ей Люлли, честно дает показания против Гишара. Тот отводит ее свидетельство на том основании, что «брак ее был кровосмесителен, что сие великое таинство было для нее лишь святотатством… что, одним словом, эта сирота своего мужа, эта вдова своего отца, эта жена всех прочих мужчин могла сопротивляться только одному мужчине, который был ее отцом и ее мужем; и что, наконец, кто говорит «девица Мольер», говорит «презреннейшая из всех презренных». Гишар рискует не меньше чем головой, это необходимо подчеркнуть. Разумеется, он осужден. Но клевета укрепляется и распространяется. В 1688 году появляется пасквиль «Знаменитая комедиантка». Автор его (анонимный) обвиняет Арманду во всех пороках. По поводу ее рождения он пишет: «Не следует удивляться тому, что она столь искусна в любовных делах; она дочь покойной Бежар, провинциальной комедиантки, которая имела громкий успех у многих молодых людей Лангедока во времена счастливого рождения ее дочери. При такой беспорядочной жизни трудно сказать, кто был отцом ребенка; я знаю только, что ее мать уверяла, что в своем разврате, за исключением одного Мольера, она имела дело лишь с людьми дворянского звания; и что поэтому в жилах ее дочери течет самая благородная кровь… Ее считали дочерью Мольера, хотя он стал впоследствии ее мужем; впрочем, толком мы на этот счет истины не знаем».

Это признание в собственной неосведомленности и эта благоразумная оговорка весьма многозначительны. И все же пасквиль «Знаменитая комедиантка», много раз переиздававшийся, на мой взгляд, дал направление всему делу. Именно эта подлая книжонка посеяла семена смуты, оказала влияние на самые серьезные умы.

В 1697 году Бейль в своем «Историческом и критическом словаре» вспоминает супружеские неурядицы Мольера, и у него вырывается: «Самое же странное — это то, что говорят, будто его жена была его дочерью».

Разумеется, это утверждение не сопровождается никакими доказательствами. Но словарь имеет гораздо большее влияние на умы, чем анонимный пасквиль, сам, по определению, подрывающий доверие к себе.

К 1702 году Броссет, адвокат Парламента, записывает разговоры с Буало, к которому питает благоговение. Если допустить, что Броссет правильно понял мысль своего кумира и точно ее передал, Буало будто бы сказал: «Мольер сначала был влюблен в актрису Бежар, на чьей дочери женился»…

Буало нельзя заподозрить в недоброжелательности к Мольеру, но, может быть, он читал «Знаменитую комедиантку», и это как-то на него подействовало. А может быть, Броссет, вольно или невольно, исказил полученное им признание.

В 1705 году в своей «Жизни господина де Мольера» Гримаре отождествляет Арманду с Франсуазой де Моден, внебрачной дочерью, которую Мадлена родила от Эспри де Ремона, графа де Модена, в 1638 году. Желая оправдать Мольера, Гримаре только еще больше затемняет дело этой путаницей.

Его упрекают в том, что он не представил никаких доказательств своих слов, чтобы «рассеять всеобщее предубеждение». На самом же деле это злосчастное предубеждение «всеобще» только среди литераторов. И все-таки спор был начат и продолжается по сей день. Сторонники мнения, что Арманда только дочь Мадлены, и те, кто считает, что Мольер не остановился перед женитьбой на собственной дочери, одинаково непреклонны. Те же, кто думает, что Арманда попросту сестра Мадлены, только брезгливо переворачивают страницу — и напрасно.

Мы же здесь, напротив, постараемся привести все обвинения, указать их даты, чтобы выявить их последовательность и сделать нагляднее то обстоятельство, что сплетня набирает силу от одного сочинения к другому. Перед нами история, сфабрикованная на основании клеветы, исходящей от завистливых актеров, соперников, раздосадованных неожиданным и прочным успехом. Те, кто ее переписывает, в конце концов и сами начинают чему-то верить, впрочем, не слишком точно зная, чему именно. Ложь, многократно повторенная, а затем и поддержанная серьезными людьми, уже похожа на правду.

А между тем существуют документы, неопровержимые и достаточно красноречивые для того, чтобы развеять всякие сомнения!

В сентябре 1641 года умирает Жозеф Бежар. Он оставляет дела в таком скверном состоянии, что его вдова, Мари Эрве, действуя в качестве опекунши своих детей, ходатайствует об отказе от наследства. Ее просьба, представленная 10 марта 1643 года, 10 июня удовлетворяется. В ней Мари Эрве заявляет, что действует «от имени Жозефа, Мадлены, Женевьевы, Луи и неокрещенного младенца женского пола, несовершеннолетних детей ее и вышесказанного покойного». Решение было принято на семейном совете, в котором участвовали родственники и друзья, а именно:

Если сравнить этот документ с брачным контрактом Мольера, становится ясно, что «неокрещенный младенец» — это Арманда, поскольку в 1662 году ей около двадцати лет. Тем более что других оставшихся в живых детей, кроме поименованных здесь и этого «младенца», у четы Бежар нет. Возможно, это ребенок, родившийся после смерти отца, в 1642 году. Внезапная кончина отца, денежные затруднения, с которыми пришлось столкнуться матери, объясняют задержку с крещением. Впрочем, те, кто убеждены, что Арманда — дочь Мадлены, не оспаривают, что она и есть «младенец», упомянутый в документе об отказе от наследства. Но они утверждают, что бумага эта фальсифицирована для пользы дела. Они ссылаются на то, что Мадлена и Жозеф здесь названы несовершеннолетними, тогда как в 1643 году они уже достигли совершеннолетия. Но это значит закрывать глаза на то обстоятельство, что в 1641 году, когда умер их отец, Жозефу еще не было двадцати пяти лет, а Мадлене было только двадцать три года. В XVII веке совершеннолетними становились по закону в двадцать пять лет. Нужно учитывать возраст детей к моменту смерти отца, а не к дате подачи прошения об отказе от наследства. Следовательно, Жозеф и Мадлена названы несовершеннолетними в полном соответствии с правилами. Но зачем бы понадобилось искажать истину? Чтобы обеспечить гражданское состояние дочери Мадлены! Ибо при ее положении актрисы было бы очень нежелательно, чтобы стало известно о том, что у нее есть внебрачный ребенок! Это значит совершенно не понимать нравов и обычаев эпохи: от ответственности тогда, во всяком случае, не уклонялись. Если предположить, что Мадлена произвела на свет внебрачного ребенка, она бы признала его, как она это сделала с Франсуазой де Моден в 1638 году. Что до ее театральной карьеры, то она не могла бы от этого пострадать, тем более что репутация Мадлены как женщины нестрогих нравов уже сложилась, соответствовала ли она действительности или нет. И, наконец, то, что кажется самым важным, когда познакомишься с семейством Бежар: узаконить Арманду значит урезать наследство Мари Эрве. А им не следует пренебрегать: Мари Эрве кое-что спасла от краха! Признать Арманду сестрой означает для младших Бежаров, нуждающихся в деньгах и вовсе не бескорыстных, отдать пятую часть материнского наследства, — вещь немыслимая. Еще более невозможно допустить, чтобы трое стряпчих из Шатле и пятеро почтенных парижских буржуа согласились прикрыть такую проделку Мари Эрве и Мадлены. Они прекрасно знали, чьей дочерью была Арманда. В противном случае те и другие подвергались риску очень тяжелых наказаний (вплоть до смертной казни). Это все люди уважаемые: у них собственные дома, семейства, прочное положение. Итак, нет причин сомневаться в родственных отношениях Арманды, как они указаны в этом ходатайстве об отказе от наследства, даже несмотря на то, что ее свидетельство о крещении до сих пор не найдено.

Эти родственные отношения, впрочем, подтверждаются и брачным контрактом Мольера, точно указывающим родителей его будущей супруги: «Присутствовали: Жан-Батист Поклен де Мольер, проживающий в Париже, на улице Сен-Тома-дю-Лувр, в приходе Сен-Жермен-де-л'Осеруа, выступающий от своего собственного лица, с одной стороны, и госпожа Мари Эрве, вдова покойного Жозефа Бежара, сьера де Бельвиль, при жизни своей кавалера, проживающая в Париже, на площади Пале-Рояль, выступающая в этом деле от лица госпожи Арманды Грезинды Клары Елизаветы Бежар, ее дочери и дочери вышесказанного покойного сьера де Бельвиль, в возрасте двадцати лет или около того…»

Отметим, что покойный Жозеф Бежар здесь назван кавалером и сьером де Бельвиль. Разумеется, никому не известно, где находится это владение Бельвиль, и нет доказательств того, что Жозеф имел звание кавалера, первую ступень в дворянской иерархии. В нотариальных актах довольно часто встречаются похожие ложные сведения, не имеющие иной побудительной причины, кроме тщеславия. При таких обстоятельствах можно считать, что, выходя за «сьера де Мольера», Арманда делает хорошую партию; естественно поэтому, что покойного Жозефа Бежара украшают вымышленным титулом и несуществующим поместьем. Особого значения все это, впрочем, не имеет, поскольку Жан-Батист такой же «сьер де Мольер», как Жозеф — «сьер до Бельвиль».

Чуть дальше читаем: «Перед лицом присутствующих вышесказанная госпожа мать вышесказанной госпожи будущей супруги обязалась дать и вручить вышесказанным супругам, ради вышесказанной госпожи ее дочери, накануне их свадьбы, сумму в десять тысяч турских ливров».

Вот уже уязвимое место! Спрашивается, откуда «вышесказанная госпожа мать» (то есть Мари Эрве) могла раздобыть 10 000 ливров в приданое Арманде? Из того факта, что в 1664 году Женевьева Бежар приносит своему супругу только 4000 экю, делают вывод что на самом деле приданое Арманде дала Мадлена. Почему? А потому, что она была ей матерью. Верно, что Мари Эрве была вынуждена отказаться от наследства Жозефа Бежара, поскольку пассив предприимчивого смотрителя вод и лесов много превышает его актив. Но не менее верно и то, что между актом об отказе от наследства (1643) и свадьбой Арманды (1662) прошло девятнадцать лет. В 1659 году Мари Эрве потеряла своего сына Жозефа, актера мольеровской труппы; она ему наследует. Ходят слухи, что Жозеф оставил круглую сумму в золотых монетах, хранившихся в некоем сундучке. Значит, нет ничего невероятного в том, что Мари Эрве было по силам самой дать большое приданое Арманде. А то, что два года спустя Женевьева принесет только 4000 экю приданого Леонару де Ломени, своему супругу, нельзя считать решающим доводом: Женевьева уже старая дева; в 1662 году ей тридцать шесть лет, что по тем временам не первая молодость; ее мать имеет все основания думать, что она не выйдет замуж. Да и обстоятельства брака с Ломени могут только побудить семейство к осторожности: Женевьева буквально бросается на шею жениху; она отдает ему все свое имущество, ничего не беря взамен. Наконец, из того предположения, что Мадлена помогла матери снабдить Арманду приданым, необязательно следует, что Арманда — ее дочь. Если Мадлена и питала особую нежность к младшей сестре, не вижу, что в этом такого уж необычного. Мадлена не замужем; братья и сестры — ее возможные сонаследники; поэтому юридически предпочтительнее, чтобы деньги шли как бы от Мари Эрве.

С другой стороны, существует версия Гримаре со слов все того же актера Барона, экс-возлюбленного Арманды. По Гримаре, известие о предстоящей женитьбе Мольера на Арманде привело бы Мадлену в бешенство; она бы сделала все возможное и невозможное, чтобы помешать этому браку и главное — не дать ему осуществиться на деле. Брак оставался бы фиктивным, если бы Арманда не взяла инициативу на себя. Гримаре пишет о Мадлене:

Но Мадлена присутствовала при подписании контракта: значит, ей все-таки сказали! Можно согласиться с Гримаре лишь в том, что касается ревности Мадлены. Она была любовницей Мольера, его подругой в течение почти двадцати лет. Младшая сестра похищает у нее человека, ради которого она пожертвовала своим талантом трагической актрисы. Если она ревнует, пытается отвоевать его, — это так по-человечески! Она славная женщина, вся ее жизнь о том говорит, но может ли она с улыбкой согласиться на роль покинутой любовницы, уже не внушающей прежних чувств?

Свидетельство о венчании в церкви Сен-Жермен-л'Осеруа также требует комментария. Оно составлено так: «В понедельник, двадцатого (1662). Жан-Батист Поклен, сын сьера Жана Поклена и покойной Мари Крезе [sic], жених, и Арманда Грезинда Бежар, дочь покойного Жозефа Бежара и Мари Эрве, невеста, оба из нашего прихода, что против Пале-Рояля, помолвлены и обвенчаны в один день…»

Если в гражданских актах иной раз возможна «подтасовка» каких-то «личных данных», то с церковными документами дело обстоит иначе. Почему? Не потому, что святые отцы более щепетильны или лучше осведомлены, чем нотариусы, а потому, что сами заявители здесь строже держатся истины. Бумаги, которые они подписывают, представляются уже не людям, а богу, верховному судии Вселенной. В XVII веке страх загробной кары — не риторическая условность, это глубокое, искреннее и всеобщее чувство. Актеры, хотя и слывут отчаянными, остаются добрыми христианами, мучаются проклятием, наложенным церковью на их ремесло, и делают все возможное, чтобы это проклятие было снято. Если брачный контракт наделяет Жозефа Бежара титулом кавалера и сомнительным поместьем Бельвиль, то в свидетельстве о венчании сказано просто: «Арманда Грезинда Бежар, дочь покойного Жозефа Бежара и Мари Эрве…» Здесь уместна скромность; никто бы не осмелился надувать господа бога даже в самой малости. Церковная запись, следовательно, непреложно устанавливает родственные отношения Арманды.

Проходит десять лет. Мадлена лежит в постели больная. 10 января 1672 года она диктует свое завещание. 14 февраля она передумывает, снова зовет нотариусов, чтобы сделать приписку к завещанию. В завещании Арманда указана как единственная наследница Мадлены. Сторонники гипотезы «Арманда — дочь Мадлены» видят в этом решающий довод, бесспорное доказательство. По их мнению, завещание — логическое продолжение истории с приданым Арманды. И действительно, на первый взгляд тут есть от чего прийти в замешательство. Но внимательный анализ документа выявляет подлинный смысл, который придается здесь выражению «единственная наследница». Значение его оказывается настолько ограниченным, что могло бы служить доказательством обратного: Арманда — не дочь Мадлены.

На самом деле Мадлена вовсе не отказывает все свое состояние Арманде. Луи Бежар наследует строительный участок в предместье Сент-Антуан и ренту. Поясним. У Мадлены немногим более 20 000 ливров в наличных деньгах. Она могла бы просто отдать их Арманде из рук в руки; было бы естественно, чтобы она это сделала для своей дочери. Вместо того она поручает своим душеприказчикам, в частности художнику Миньяру, обратить эту сумму в «наследственное имущество», доходы с которого должны выплачиваться в виде пожизненной ренты из расчета 400 ливров Луи Бежару, 400 ливров Женевьеве и 400 ливров Арманде; излишки назначаются на богоугодные дела. Приписка изменяет это последнее указание: она позволяет Арманде распоряжаться остатком по своему усмотрению. Мадлена оговаривает, что по смерти Луи и Женевьевы Арманде должны отойти обе их ренты, но не права собственности на имение. Если учесть, что Луи кроме ренты в 400 ливров получает участок в предместье Сент-Антуан, похоже, что предпочтение отдается ему. Для Арманды предусматриваются преимущества только в будущем. Намерения Мадлены предельно ясны: она делит свои деньги поровну между братом и двумя сестрами; кого она хочет обеспечить — это Эспри-Мадлену, свою крестницу, и ее будущих детей, а не Арманду. Если предположить, что Арманда ее дочь, нельзя понять, почему она лишает Арманду 800 ливров ренты и участка в предместье Сент-Антуан. Напротив, совершенно естественно, чтобы Мадлена позаботилась о будущем Эспри-Мадлены и составила завещание соответствующим образом. Мы видим, какую решающую важность обретает анализ этого текста.

Итак, подлинные, повторяющие, подтверждающие друг друга документы устанавливают личность Арманды. Слишком много почтенных, очень близко знающих Бежаров и Покленов людей поставили свои подписи под этими бумагами, чтобы оставалось хоть малейшее сомнение в их достоверности. К тому же это значило бы обвинять государственных чиновников в постоянном, систематическом мошенничестве. Невозможно вложить в эти бумаги какой-то иной смысл: они не содержат ничего, кроме того, что в них сказано.

Нашу гипотезу поддерживают еще три довода, правда, неодинаковой важности, но столь же убедительные, как сами документы:

— Первый: Мольер, если и не был образцом добродетели, всегда оставался слишком нравственным и уважающим приличия человеком, чтобы жениться на собственной дочери. Конечно, это не более чем наше личное ощущение; но подчеркнем, что множество свидетельств подтверждают безупречную порядочность Жана-Батиста.

— Второй: после жалобы Монфлери — или, вернее, после его подлого доноса — Людовик XIV не только не возбуждает преследований против Мольера и даже не лишает его своего покровительства, но и соглашается стать крестным отцом у старшего сына своего любимого актера. Благочестие короля показное; оп поглощен своими любовными похождениями и удовольствиями: лишнее основание проявлять особую щепетильность в вопросах морали, чтобы не раздражать политически опасное духовенство. У короля в распоряжении полиция. Очевидно, что если бы происхождение Арманды было хоть сколько-нибудь сомнительным, король не дал бы своего имени ребенку, родившемуся, может быть, от кровосмесительного брака.

— Третий и, на мой взгляд, решающий: церковь, а точнее, Общество Святых Даров, после «Тартюфа» выбивалась из сил, чтобы опорочить Мольера. Мы увидим, как один священник дошел до того, что требовал костра, в предвкушении адского пламени, для этого «дьявола во плоти». Святоши неусыпно следят за личной жизнью каждого, при надобности поощряя доносчиков, без зазрения совести вынюхивая сведения в ближайшем окружении подозреваемого, образом действий напоминая скорее полицейскую организацию, чем благочестивое братство. А ведь кровосмешение считается самым чудовищным из преступлений, наказуемым смертью, и притом — как кстати! — через сожжение. Мыслимо ли, чтобы Шайка святош упустила возможность такой кары для Мольера, если он этой каре подлежал? Своим «Тартюфом» он возбудил ненависть столь яростную, что никаких иллюзий на этот счет не остается. Можно не сомневаться, что уж интимную жизнь Мольера святоши разглядывали в лупу. Они были бы счастливы запутать его в какую-нибудь скверную историю, куда и сам король не мог бы вмешаться. Как они злорадствовали бы, если б раскопали, что Мольер женился на своей дочери, на худой конец — на дочери своей бывшей любовницы, как ухватились бы за такое средство нападения на противника! Но, несмотря на самые дотошные разыскания, на все ловушки и сети, они не обнаружили ничего, что представляло бы интерес для правосудия или общественного мнения, ничего предосудительного с точки зрения закона или морали. В потоке брани по адресу Мольера — ничего, что касалось бы его брака или происхождения Арманды. Для того, кто хоть немного знаком с практикой и методами слежки Общества Святых Даров, тщательно процеживающего события частной жизни каждого человека, каждого квартала, такое молчание о многом говорит.

Итак, что же следует извлечь из этой груды доказательств? Истину. Истину, которая, может быть, не всем понравится, потому что она не украшена мишурой романтики или скандала. Арманда — дочь Мари Эрве, родившаяся после смерти отца, Жозефа Бежара, и сестра Мадлены, а также Луи и Женевьевы. Мольер совершил лишь неосторожность, женившись на сестре своей любовницы и дав тем самым повод к злословию и сплетням. Вот и все! Остальное — только нелепая легенда, сочиненная завистливыми комедиантами, не слишком разборчивыми в средствах соперниками и полуголодными журналистами. Шли годы, каждый биограф пересказывал своих предшественников, и легенда постепенно «совершенствовалась», обрастала подробностями, как снежный ком. Если мы приложили столько усилий к тому, чтобы ее разрушить, то, разумеется, не из наивного стремления представить Мольера святым, а из уважения к истине. Не для того, чтобы оправдать Мольера любой ценой, а потому, что в его случае правда всегда превосходит вымысел, каким бы увлекательным и дразнящим воображение этот вымысел ни был. Кроме того, нужно было разобраться в «деле Арманды», выяснить, оказалось ли у Мольера достаточно малодушия, чтобы поддаться кровосмесительной страсти, и достаточно храбрости, чтобы бросить такой опасный вызов обществу, — или он совершил лишь извинительный проступок, женившись на молоденькой сестре своей старой любовницы. История эта важна не только сама по себе, здесь ключ к характеру Мольера. А теперь, после необходимых объяснений, мы можем закрыть папку с документами и, оставив позади эти трудности, снова поплыть по течению нашего рассказа.