XXXII НЕПРИЯТНЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ И СУДЕБНЫЕ ДЕЛА

Ежегодный перерыв начинается на сей раз 5 апреля. Лагранж записывает, что за сезон 1671/72 года он получил 4233 ливра. Эта цифра свидетельствует о процветании труппы, которая, как мы помним, взяла на себя (правда, наполовину) расходы по перестройке Пале-Рояля. Актерам пришлось также сделать немалые затраты на постановку «Психеи» — всего она обошлась в 4359 ливров, включая сюда шелковые чулки для танцоров и музыкантов и вино, выпитое на репетициях… Кроме того, труппа выплатила особое вознаграждение своему «музыкальному руководителю». Но послушаем Лагранжа:

Когда 30 апреля театр открывается снова, в труппе двенадцать пайщиков: Мольер, Лагранж, Латорильер, Юбер, Дюкруази, Дебри, Барон и Боваль (этот последний получает половину пая); женщины — мадемуазель Мольер, Дебри, Эрве, Боваль, Лагранж (она взята на полпая и с условием платить гажисту Шатонёфу, как Боваль должен платить пожизненную пенсию Бежару). 25 апреля 1672 года Лагранж обвенчался в церкви Сен-Жермен-л'Осеруа с Мари Рагно де л'Этан. Мари сразу же приняли в труппу, но на полпая. Отныне ее называют мадемуазель Лагранж.

А теперь нужно снова вернуться к Люлли. Мы уже рассказывали, как он был обеспокоен работами в Пале-Рояле. Успех «Психеи» — зрелища, которое, в сущности, уже приближается к опере, — тем более его тревожит. Он не может допустить, чтобы в Пале-Рояле шли «всевозможные представления», особенно музыкальные драмы, и чтобы таким образом он, великий Люлли, превратился в простого помощника Мольера. Впрочем, изворотливости ему не занимать. В 1669 году некий аббат Перрен получил королевскую грамоту на создание «Академии музыки». Затем эти права переходят к интенданту музыки при Месье, Анри Гишару. Люлли добивается такой привилегии для себя и присоединяет к ней пустячную фразу, невинную приписку: ни одно представление, сопровождаемое более чем двумя музыкальными номерами и более чем двумя инструментами, не может состояться без его письменного разрешения. Логично, не правда ли? Люлли — королевский суперинтендант музыки; чтобы исполнять свои обязанности, он должен обладать соответствующими полномочиями, правом контроля. Удовлетворяя просьбу Люлли, Людовик XIV не может знать, что музыкант метит прежде всего в Мольера и его чудесный новый театр. Но Мольер предпринимает ответные шаги. Вместе со своими главными актерами (Лагранжем, Латорильером, Дюкруази, Дебри, Юбером, Бовалем и их супругами) он подает в Парламент жалобу, чтобы приостановить действие королевского указа, «разрешающего одному только Батисту, сьеру д'Илье и проч., устраивать танцы, балеты, игру на лютнях, теорбах, скрипках и всяких музыкальных инструментах и воспрещающего всем прочим их устраивать и исполнять без его воли и согласия…».

Не доверяя судейским, Мольер обращается к королю, который существенно ограничивает привилегии «Батиста». Отметим, что в мольеровской жалобе Люлли назван просто по имени. При дворе его иначе и не называли, из презрения ли или из фамильярности; к нему относятся почти как к слуге. С Мольером такого себе не позволяли.

Итак, в этой войне первое сражение Люлли проиграл, но побежденным он себя не признает. Бедный Мольер, конечно, может заказать музыку к «Графине д'Эскарбаньяс» Марку-Антуану Шарпантье. Но он слабеет, худеет, задыхается и тешит себя напрасными надеждами на выздоровление. Он помирился с Армандой, и это еще ухудшает дело. Он теперь недолго протянет. И не успевает он умереть, как «Батист» отыгрывается. 30 апреля 1673 года он добивается запрета для драматических трупп иметь в своем составе более чем двух певцов и шестерых музыкантов. Эти несуразные привилегии будут подтверждены в 1675 году, затем в 1682-м.

Больше того, в мае 1673 года «божественный Батист», на вершине королевской милости, получает в свое распоряжение театр Пале-Рояля. Так решается спор между великим покойником и заурядным дельцом от музыки. Действительно, кто такой Люлли в конечном счете по сравнению, скажем, с Марком-Антуаном Шарпантье или Мишелем-Ришаром Делаландом? Он скорее обаятелен, чем глубок; конечно, не лишен таланта, но главные его свойства — доступность для публики и жеманность. Его музыка воскрешает роскошную обстановку Версаля, пышность его балов и приемов, но не передает сильных страстей, потаенных порывов человеческого сердца; ее прозрачность — не от проникновения в суть искусства, а от виртуозной техники, приспособленной к произведениям «на случай», ко вкусам средних слушателей, а не подлинных ценителей. Здесь нигде не прикоснешься к тайне творчества, не почувствуешь трепета великой души — что так явственно слышится у Моцарта сквозь все изящные завитки и манерные улыбки. А Люлли был не более чем музыкальным историографом царствования Людовика XIV.