Глава 10
Возвращение

– Да вы раздевайтесь, у меня тепло, – предложил Головчанский и сам снял брезентовый плащ. Под ним оказалась флотская форма, но без знаков отличия. На поясе – кобура с револьвером.

Головчанский заметил взгляд, брошенный Тихоном на оружие.

– Без этого – никак. Тут лагерь заключенных недалеко, правда, побегов не было. А еще немецкий пароход к берегу в позапрошлом году подходил, начал обстрел из пушки. Спасибо, наш самолет его отогнал. Бомбить стал, немец и ушел. Но одну избу, рыбака Белкина, разворотил все-таки. А год назад немецкая подлодка подходила. Высадиться хотели, да мужики наши отбились. Все стрелки знатные, только вот с патронами плохо. Потому и стреляем по принципу: «Один выстрел – одна цель». Вот и сейчас моторы ваши услышали и на помощь поспешили.

– Сложно у вас…

– А то! Позвольте ваши документы, товарищ летчик.

Тихон расстегнул кожаную куртку, подбитую мехом – подарок американцев, и из нагрудного кармана достал удостоверение.

Головчанский изучил документ, сверил фото.

– Вы уж простите, порядок такой, – извиняющимся тоном произнес он, возвращая удостоверение Тихону.

Изба была с виду немаленькой, но и не пятистенка. Три комнаты, одна жилая. В двух других аппаратура стоит, через дверной проем видно. Вот для чего дизель-генератор существует!

– Меня Матвеем Степановичем зовут, – представился Головчанский, – а вы, стало быть, младший лейтенант Федоров? Садитесь, я по рации должен доложить о посадке самолета.

Но не успел Матвей сделать и пары шагов, как зазвонил телефон.

От неожиданности Тихон вздрогнул.

Головчанский снял трубку:

– Да, у аппарата. У меня все в порядке, это наш самолет сел, из-за непогоды. Нет-нет, помощь не нужна, до свиданья, – и начальник поста положил трубку. – Из лагеря звонили, интересуются, все ли в порядке. Вы, как в первый раз над нами пролетели, аккурат над ними разворачивались.

– Не видели.

– А как же! Режим светомаскировки. – И Головчанский удалился в комнату.

Тихон снял куртку и выставил на стол коньяк. Ему слышно было, как Матвей Степанович заработал на рации, но не голосом, а на ключе. Странно было слышать на краю земли, рядом с полярным кругом, морзянку.

Работал Головчанский быстро и, получив ответ, вышел. Увидев бутылку коньяка, подошел, покрутил в руках.

– Богато летчики живут! А я коньяк с сорокового года не пробовал. Сейчас на стол соберу, ты небось есть хочешь?

– Скрывать не буду, проголодались.

– Это вы откуда прилетели, если не секрет?

– Вылетели из-под Мурманска, до Новой Земли, и возвращались уже, да непогода.

– О! В Арктике погода может измениться за полчаса!

Разговаривая, Матвей Степанович одновременно собирал на стол. От выставленной еды у Тихона засосало в желудке – таких деликатесов он на аэродроме не видел, да и в прошлой жизни только на экране телевизора.

Рыба красная в нескольких ипостасях – соленая, вяленая, копченая. А запах – с ног сбивает! Морошка, брусника моченая, а также картошка вареная и черный хлеб крупными ломтями.

– Лосось? – Тихон ткнул пальцем в рыбу.

– Сразу видно городского жителя! Выше бери, муксун это! А это – чавыча. На мой вкус – царская рыба!

В последнюю очередь на столе появились граненые стаканы.

На правах хозяина Головчанский открыл бутылку коньяка, понюхал.

– Отменно пахнет! Говорят – летчиком шоколад дают, а тут – коньяк.

– Не мой. Подводникам помогли, вот командир лодки презент сделал.

– Презент? Не думал, что такое слово здесь услышу. В поселке рыбаки, люди простые, но мужики настоящие.

Головчанский разлил коньяк по стаканам – граммов по семьдесят.

– Ты уж извини, товарищ летчик, рюмок нет – как и шоколада с лимоном.

А не прост этот начальник наблюдательного поста! На северах, да в такой дыре, как эта Ходовариха, не многие знают, чем коньяк закусывать. Видимо, образование имел или из бывших. Под бывшими в Союзе понимали людей из благородного сословия, дворян.

– За победу! – Головчанский встал, держа в руке стакан.

Поднялся и Тихон.

Они чокнулись, выпили.

– Хорош коньячок!

Тихон обратил внимание, что Матвей не произнес тост за Сталина, за партию. Видимо, что-то личное было, обида какая-то примешивалась.

– Что, летун, удивлен, что за Сталина тост не поднял?

– Немного…

– Так я из репрессированных. Правда, реабилитирован, в правах восстановлен.

– Враг народа? – ухмыльнулся Тихон.

– Да ты, товарищ пилот, ешь рыбу-то! Небось в армии такой не попробуешь!

Тихон взял кусок муксуна, откусил. О-о-о! Божественный вкус! Малосоленая, во рту тает. Он вмиг съел кусок, а Головчанский вновь плеснул коньяка в стаканы.

– Никакой я не враг, – помедлив, ответил он Тихону. – За недальновидную политику расплачиваюсь.

– Это как? – не понял Тихон.

– Давай выпьем. Завтра и послезавтра погода нелетная, барометр совсем упал. Так что сидеть вам здесь, на самом краешке земли, еще как минимум два дня.

– Давай! За что?

– За то, чтобы Гитлера быстрее разгромить!

Они снова соединили стаканы, выпили. Под вареную картошку рыба шла легко.

– Вкуснотища! Сто лет такой не пробовал, – промычал с набитым ртом Тихон. – А парням моим оставить?

Матвей засмеялся:

– Они сейчас самогон пьют точно под такую же рыбу. А то, может, и получше… Так что за них не переживай. У нас народ хлебосольный, гостей встречают как положено, тем более – авиаторов. Завоз продуктов у нас только летом, зимой лед, шторма. Не успеют завезти муку, или соль, или, к примеру, масло подсолнечное – беда. Особенно плохо без соли. Запасов рыбных не сделать, шкурку песца не сохранить, а мех-то – он получше любой валюты будет, всегда в цене.

Тихон хоть и устал, хоть и в сон его клонило, да еще и выпил слегка, слова Матвея о политике верхов запомнил. Смелые слова! Если такие до НКВД дойдут – припаяют Головчанскому новый срок, и сидеть недалеко – лагерь заключенных рядом. Хотя чем его жилье и быт от их отличаются? Только что конвоиров нет и рыбкой себя побаловать можно. Природные условия суровые. Сейчас июнь, а на улице едва ли пять градусов тепла. И ничего удивительного – полярный круг рядом.

Тосты повторялись, и коньяк быстро закончился. Однако Матвей принес из сеней бутылку водки:

– Хранил две бутылки на случай победы. Да ладно, еще найду.

– Жив буду – заброшу, – кивнул Тихон. – Да еще если в эти края отправят. Мы ведь все больше на запад от Мурманска работаем, на Петсамо, Киркенес.

– Тьфу! Петсамо! Печенга это, всегда русской была!

Матвей налил по полному стакану водки. Водка не коньяк, по полста граммов не пьют.

Выпили и коньяк, и водку, а пьяными не были – закуска хорошая была.

Матвей взглянул на ходики:

– О, прости, у меня скоро сеанс радиосвязи – надо показания приборов посмотреть и передать. Вот вроде взять мой пост. И неказистый, и от цивилизации далеко, а из десятков и сотен таких постов общая картина складывается. Не будет от меня данных – и неизвестно, предскажут точно погоду или нет. Так что каждый человек на своем месте добросовестно исполнять свой долг обязан.

– Ты метеоролог?

После совместной выпивки и трапезы они незаметно перешли на «ты».

– Нет, топограф.

Матвей накинул свой брезентовый плащ. Тот высох и шуршал, гремел, как жестяной.

Не было Матвея с четверть часа, а войдя, он снял плащ, отряхнул его.

– Ветер усиливается. Я на причал сходил. Волна поднимается, но аэроплан твой хорошо принайтован.

Матвей прошел в комнатушку, где находилась рация. После зашифровки данных он недолго постучал ключом, а потом предложил:

– Давай спать, устал я что-то. Утром сеанс связи, как бы не пропустить. Два раза подряд на связь не выйду – это сигнал для наших, на пост нападение было.

Для Тихона такие сведения были внове.

– Ложись на мой топчан, – предложил Матвей.

– А ты как же? Негоже гостю непрошеному хозяйское место занимать.

– А я на печи. Тепло, матрац там есть – так и мягко.

Матвей вышел в пристройку и заглушил дизель. Сразу же погас свет, наступила тишина – только ветер за окном завывал.

Утром Тихон проснулся от стука ключа – Матвей морзянкой передавал сведения. Он взглянул на часы – шесть утра. Подумал, что полета не предвидится и, следовательно, можно поспать подольше. Уснул тут же.

Разбудили его в девять часов члены экипажа. Физиономии у всех были помятыми, видно – пили полночи.

– Какие будут приказания? – поинтересовался штурман.

Тихон бросил взгляд на стол – пустые бутылки, закуска… М-да, нехорошо… Командир для подчиненных образцом для подражания являться должен, примером – как устав гласит.

Он выглянул в окно. Мало того, что дождь не прекратился, так периодически еще и снежные заряды в стекло били.

– На сегодня полеты отменяются, отдыхайте. Григорий, Иван, осмотрите швартовы. Если ослабли – подтяните.

Экипаж, громко топая сапогами, вышел.

Тихон взглянул на себя в зеркало. Ну да, физиономия ничуть не лучше, чем у штурмана или других парней. А и пусть, надо же отдохнуть и душой, и телом, погода нелетная! Понятно, рапорт писать придется, так ведь метеорологи давали плохой прогноз погоды по всему району полетов. Наверняка он не один такой.

– Завтракать будем? – предложил Матвей.

– Будем.

– Только под самогон.

– Годится.

Не столько выпить хотелось Тихону, сколько пообщаться с Матвеем. Занятный человек, есть в нем какая-то тайна, да и недосказанность во вчерашнем разговоре осталась.

Матвей накрыл на стол.

– Ты не куришь? – спросил он Тихона.

– Нет, вредная привычка.

– А я курил, года четыре как бросил. Так тянет иногда.

– Тут воздух свежий, чистый – зачем его портить?

– Верно! Ну, по первой…

Они выпили без тоста, и Тихон накинулся на рыбу. В армии такой не дают, хотя море – вот оно, под рукой. И выращивать не надо, только лови. Но мало-мальские годные для этого посудины переоборудованы под военные суда – под те же малые тральщики. А рыбаков в армию призвали. На деревянных баркасах, под веслами и парусом, как в старину, ловят рыбу инвалиды, подростки и те, кто по возрасту уже не подходит. Тяжелый труд, опасный, но артели план по рыбодобыче дают.

Тихон не выдержал:

– Матвей, ты вчера упомянул, что тебя за чужие ошибки в лагеря упекли.

– Так и есть. Любопытно?

– Есть интерес.

– А не стремно с бывшим врагом народа говорить?

– Нет. А под муксуна и вовсе хорошо.

Матвей плеснул в стаканы самогона. Первач, чистый, как слеза, но крепкий. Махнул полстакана разом, не закусил, только желваки заходили.

– Что ж, коли интерес есть, слушай. Только в своих же интересах помалкивай. А то, как и меня, органы заграбастают – за очернительство.

То, что рассказал Матвей, повергло Тихона в шок. Но начал он свой рассказ с вопроса:

– Сколько в военных условиях нужно времени, чтобы научить танкиста или летчика?

– Чтобы танкиста воевать научить, нужно три месяца, а летчика – полгода.

– А топографа – три года. Можно сказать – штучный продукт. Я-то по образованию топограф, а не метеоролог.

– А как… – Тихон обвел глазами избу.

– Припрет – можно и медведя научить на велосипеде ездить, сам в цирке видел. Окончил я военно-топографическое училище еще до войны, в сороковом уже заместителем начальника топографического отряда, старшим лейтенантом был. Сталин и Генштаб перед войной усиленно армии и народу внушали – бить врага будем на его территории и малой кровью. Когда Шапошников начальником Генштаба стал, он на карте линию начертил – от Ленинграда через Смоленск и до Сиваша. И приказал топосъемку и производство карт делать западнее этой линии. Военные топографы так и делали. Запас карт напечатали и на складах хранили. На этих складах карты еще с царских времен лежали, и территории на них были напечатаны не только западнее Смоленска, но и до Урала. Никто и предположить не мог, что фашисты так быстро попрут. Неделя – и они у Минска, а склады – по линии заброшенных оборонительных сооружений. Границы-то в тридцать девятом году, после пакта Молотова – Риббентропа на запад отодвинулись, польскими да прочими землями приросли. Вот укрепрайоны и посчитали ненужными. Вооружение сняли, гарнизоны убрали. Немцы перли как оголтелые, военные топографы склады с картами где смогли – сожгли, где смогли – взорвали. Но и немцам они достались. Представляешь, свежие, уточненные карты в чужие руки попали! А наши войска карт лишились. И были-то они до Смоленска, а на восток от него – белое пятно, нет карт. Топографы большей частью на фронте в первые месяцы войны погибли. А как воевать без карт? Ни цели указать, ни место дислокации, ни направление наступления. Дошло до того, что в дивизии две-три карты оставались – у командира, начальника штаба и начальника разведки. А полками как командовать, батальонами?

Тихон прикрыл глаза и представил себе эту ситуацию. Без карты полет невозможен. И боевой приказ не выполнишь, поскольку цель не найдешь, и на свой аэродром вернуться не сможешь…

– Как всегда, стали искать виноватых, ведомство Лаврентия подсуетилось. Кто за карты отвечает? Топографы! В лагеря или к стенке! Знаешь, чудом уцелел. Потом в штабе спохватились. Топографы либо убиты на фронте, либо расстреляны как враги народа, либо по лагерям сидят. А карты нужны, без них – никак! Кто в Генштабе думал, что немцы дойдут до Москвы, до Волги, до Кавказа? В дурном сне никому не приснилось бы. Вытащили всех из лагерей, привлекли гражданских топографов. Но тут другая беда – где теодолиты и прочие приборы взять? Здорово помогли архивы Географического общества. За основу взяли карты еще царские, которые сохранились. Уточнили на месте, новые названия внесли и только потом уже миллионными тиражами печатать стали. Кое-как, с большими потерями, но выкрутились. Не сочти за бред сумасшедшего, но я думаю, немалую лепту в отступлении первых месяцев и неразбериху внесло отсутствие в нужный момент карт. Откуда командиру, скажем, батареи реперы брать?

Матвей опять плеснул самогона в стакан, выпил. Видимо, не просто ему эти слова дались, выстрадал. И в душе носить столь тяжкий груз уже больше не мог, надо было высказаться.

Тихон же услышанным был взволнован. Он читал, смотрел по телевизору передачи про войну. Солидные дядьки с учеными степенями выдвигали разные версии, почему отступали советские войска в начале войны. Доходило до смешного – якобы Сталин ничего не знал, нападение произошло неожиданно. Враки, переиграл его Гитлер, усыпил бдительность пактами. Наших конструкторов и военных уже перед самой войной в Германию возили, показывали новейшие образцы вооружения, причем не скрывая ничего. Думали – не успеют русские создать к началу войны ничего аналогичного. Создали! Однако же это многими миллионами жизней оплачено было.

Жизнь поворачивалась к Тихону своей неизведанной стороной, а сколько еще тайн хранят архивы спецслужб?

Тихон налил себе полстакана самогона, поднял его:

– Спасибо тебе, Матвей.

– За что?

– Что не сломался, остался человеком. За то, что не озлобился, врагом не стал.

– Как можно? Родина – она как мать, а на мать разве обижаются? Любят такой, какая она есть. Правители приходят и уходят, а Родина остается.

– За тебя!

Тихон выпил, закусил. Повезло ему, судьба свела с интересным человеком. Вообще, после появления в этом времени он встречал настоящих людей, патриотов. Не показных из депутатов или чиновного люда, а скромных, но совершавших настоящие подвиги.

Вот стоит перед ним в непрезентабельном виде, в поношенной морской форме, без нашивок, русский человек, а для страны он сделал много полезного. И Родина хоть бы отметила, медальку какую завалященькую дала бы – она ведь на таких держится.

Но в памяти Тихона еще заноза была – коньяк, к которому лимона для закуски не было. Не пролетарские это привычки.

– Можно еще вопрос, Матвей?

– Валяй! После того, что я тебе рассказал, «вышку» я уже по-любому заработал.

– Ты дворянин?

Спросил и сразу увидел, как в глазах этого мужественного человека появился страх.

– Об этом никто не знает, даже в НКВД. Или ты оттуда?

– Не к столу будь сказано! Помяни черта всуе, он и появится.

– Ладно, дворянин. Род мой еще с Петровских времен идет. Отец успел на последний пароход из Новороссийска, я же в Пе… Ленинграде остался. Документы удалось сменить, прижился при новой власти. Только не любит меня власть, уж не знаю за что. Встречный вопрос, на откровенность: как догадался?

– К коньяку лимона захотелось – или шоколада. Замашки голубых кровей. А не оказалось.

– Надо же! Ты очень наблюдателен, летчик! Учту! Стоп! А если ты сам пролетарий, откуда тебе это знать? Или ты из наших?

– Не сподобилась далекая родня в люди выбиться. Просто… – Тихон замялся, – в обществе приходилось вращаться, верхушек нахватался.

Матвей разлил самогон по стаканам.

– Давай за победу! Искренне хочу, чтобы Гитлеру шею свернули.

Выпили, закусили, и Матвей, пристально глядя на Тихона, спросил:

– Ты знаешь, летчик, чем отличается мудрый человек от умного?

– Вопрос философии.

– Нет! Умный найдет выход из сложной ситуации, а мудрый ее избежит.

– Забавно.

– Ты о чем?

– Никогда представить себе не мог, что увижу живого дворянина.

Больше чреватых разговоров они не заводили, как будто договорились.

Тихон решил размяться. Дождь уже прекратился, воздух холодный, ветер порывами. Но он ведь не променад сделать вышел, а экипаж проверить – как-то они себя ведут? У всех личное оружие, напьются – как бы чего не вышло. А ответ держать командиру, то есть ему.

В какую бы избу Тихон ни заходил, везде он видел застолье. При нормальной погоде рыбакам не до веселья, выспаться бы успеть, обсохнуть да отогреться. А сейчас в море нельзя, да еще и гости. Поселок маленький, все друг друга знают, а тут – новые люди с Большой земли, да еще летчики с фронта. Каждому хотелось поговорить, узнать новости. И везде Тихона к столу звали:

– Товарищ летчик, не побрезгуй простым угощением, а нас отказом не обидь. Самогоночка на бруснике, рыбка – какую душа пожелает.

Тихону отказать было неудобно, и потому он выпивал рюмочку и деликатно закусывал.

– Да вы не стесняйтесь, товарищ летчик, кушайте. Мы в тылу недоедать будем, а бойцам на фронт все отдадим.

У Тихона от таких слов ком к горлу подкатывался. И он рассказывал – об открытии второго фронта союзниками, о том, что скоро наши бойцы немцев и финнов прочь погонят с родной земли.

– Верно ли? – усомнился сидевший напротив его дед.

– Силы копим, дедушка. Не позже осени услышишь по радио.

– Откель у нас радио? Которое с рупором – так его отродясь не было, провод вести далеко. А радиоприемники с начала войны сдали, согласно приказа. Иной раз Головчанский расскажет новости, что по радио услышит. Так ведь он дизель-то шесть раз в сутки только запускает, да и то на несколько минут, топливо бережет.

До вечера Тихон не спеша обошел всех членов экипажа и до избы Матвея едва дошел. Выпил изрядно, а ветер с моря дул сильный, и напор был такой, что с ног валил. На материке такого не бывает.

– Эк ты набрался! – укоризненно покачал головой Матвей. – Ложись, отдыхай.

Утром Тихон мучился головной болью, во рту было сухо. Ругал себя последними словами.

Матвей пожалел бедолагу, оделся и ушел. Вернулся же с кружкой капустного рассола. Для поселка это редкость, овощи здесь не росли, а завозили их не часто.

– Пей! – Матвей протянул кружку Тихону.

Тихон жадно, в несколько глотков, выпил рассол и спустя несколько минут почувствовал, что вроде полегчало.

– По радио насчет вас запрашивали, – известил его Матвей. – Про погоду интересовались.

– И что ты?

– Ответил как есть. Ветер штормовой, видимость плохая, облачность низкая. Нелетная, одним словом, погода. А вот завтра ветер утихнет, сможете улететь.

– Матвей, а как твоя настоящая фамилия?

– Зачем тебе?

– Да так.

– Меньше знаешь – крепче спишь. Я и так тебе много лишнего наговорил.

Так и не сказал. Видимо, не до конца верил.

Утром ветра не было, облака высоко, на море волнение два балла.

С местными попрощались тепло, прогрели моторы. Поморы лодкой под веслами оттянули «Номад» от причала на сотню метров в море.

Тихон взлетел, сделал круг над поселком, покачал крыльями и взял курс на свой аэродром. Слева тянулись пустынные берега, под килем и справа – свинцовая вода Баренцева моря.

Тихон заметил, как постепенно поменялся цвет воды, вернее – ее оттенок. Значит, они уже летят над Белым морем – у них с Баренцевым даже соленость разная.

– Штурман, как пойдем? Вокруг полуострова или напрямую?

Оба варианта имели и свои плюсы, и свои минусы. Если лететь вокруг Кольского полуострова, это будет значительно дальше, но безопаснее. Коли напрямик – путь вдвое короче, но в этом случае велики шансы нарваться на немецкий истребитель. И даже если подобьют, сесть невозможно: «Номад» – не амфибия, колес для посадки на сухопутный аэродром не имеет. И у экипажа навыков покидания самолета с парашютом нет.

Штурман помедлил и уклончиво ответил:

– Как скажешь, командир, мне курс проложить недолго.

– Тогда идем вокруг, над водой спокойнее.

Днем тихоходный «Номад» – лакомая добыча для «мессера». Защита у него лучше, чем у «амбарчика», но «худой» имеет преимущество в скорости в два раза – аргумент в воздушном бою решающий, если не главный.

Одно радовало Тихона – местность знакомая, да и база уже недалеко.

Они уже Тереберку прошли, далеко справа показался остров Кильдин. Но вдруг послышался голос бортового стрелка:

– Командир, в шхере – торпедный катер!

Тихон сразу заложил вираж и сбавил обороты мотором – надо было разобраться, что за катер. Наши катера в шхерах обычно не прятались, только в случае поломки или укрываясь от непогоды.

– Где видел?

– Где-то здесь.

Берег изрыт небольшими расщелинами, и все они друг на друга похожи. Оп! Уже и Тихон увидел катер. Теперь главное – не потерять его из виду.

Он снизился до пятисот метров и встал на циркуляцию.

– Штурман, возьми бинокль, попробуй разглядеть флаг и принадлежность.

Вот что у моряков плохо – так это форма, на всех флотах воюющих стран она очень похожа. Если в вермахте пехотинцы в обмундировании серого цвета, то в РККА – в зеленом. А у моряков цвет и покрой неразличимы до тех пор, пока не приблизишься, порой и флаги вводили в заблуждение. У наших красный, и у немцев тоже красный, но с кругом, в котором черная свастика. А издалека – оба красные. Но это в пехоте, а во флоте флаги разные.

Штурман присмотрелся – перед ним был немец!

– Точно? – переспросил Тихон.

– А ты спустись до ста метров, тогда точно скажу, – съязвил штурман.

Ну да, до ста метров! У немцев на торпедных катерах есть зенитные пулеметы, а на катерах некоторых серий – и малокалиберные автоматические пушки, со ста метров только слепой промахнется.

Катерники поняли, что обнаружены. С моря и воздуха их заметить можно было только случайно. Шхера узкая, самолет мимо нее за секунды пролетает, и им просто повезло, что бортстрелок в момент пролета на берег смотрел.

– Николай, запроси базу, есть ли тут наши торпедные катера? – решил перестраховаться Тихон.

Пока ждали ответа, Тихон направил «Номад» в открытое море. На малом газу они далеко от берега не уйдут, а ответ важен.

– Командир, наших катеров здесь нет! – закричал радист.

Понятно. Немец ночью забрался в шхеру, как в засаду, и заглушил двигатели. И топливо экономится, и не слышно. А как конвой или одиночное судно появится, торпедный удар, и на всех газах – к себе. Торпедные катера имеют резвый ход, по сухопутным меркам – полсотни километров в час, а то и семьдесят. Он от любой погони быстро уйдет, кроме самолета.

Тихон развернул самолет и направился к берегу.

Нервы у немцев не выдержали.

– Командир, катер из шхеры вышел, прямым ходом к Кильдину идет! – возбужденно закричал носовой стрелок Григорий.

Но Тихон уже и сам его увидел. Корпус катера невысокий, окраска серая, на фоне волн заметен едва-едва. Зато сизый дым за ним, идущий от двигателей, виден хорошо.

Катер набирал ход. Тихон заложил вираж – он догонял его с кормы. Сбросил скорость до минимума, высота всего полсотни метров.

– Носовой стрелок, огонь! Приготовиться левому бортовому стрелку! – приказал он.

Гулко забил носовой пулемет. В ленту «браунинга» были снаряжены разные патроны, через два бронебойных – один бронебойно-трассирующий, – в бою очень удобно корректировать огонь по трассерам.

Стрелял Григорий метко, и Тихон со своего места пилота видел, как на корму катера, палубу и надстройку обрушился град пуль – попадания были видны по мгновенным высверкам.

Самолет почти догнал катер, и Тихон плавно повернул вправо, давая возможность стрельбы левому бортовому стрелку. Теперь уже грохотали два пулемета – носовой и левый. Носовой вскоре замолк – самолет опередил катер, зато бортовой бил длинными очередями.

– Командир, еще заход! Из катера дым идет!

– Обманывают немцы, с кормы дымовую шашку зажгли. Любимый их прием, – зло сказал штурман.

Тихон провел самолет по кругу и снова вышел в атаку с кормы катера.

Похоже, немцы не дурили, катер действительно потерял ход и полз едва-едва, повернувшись носом к берегу. Катерники решили выбраться на берег, чтобы спастись.

– Огонь! Штурман, дай место! Николай, сообщи в штаб, пусть вышлют сюда катер или другую быстроходную посудину – надо команду в плен взять.

А сам подумал: «Утопить!»

На носу загрохотал пулемет.

Тихон снова повторил маневр предыдущей атаки – уклонился вправо. Теперь длинными очередями бил левый бортовой стрелок.

Катеру было до берега еще метров сто – сто пятьдесят, когда совершенно неожиданно – он уже исчез из поля зрения – произошла вспышка. Потом донесся грохот взрыва, и самолет качнуло.

На торпедном катере самое мощное и взрывоопасное оружие – это торпеды. И именно в одну из них угодили крупнокалиберные пули, пробив трубу торпедного аппарата.

Когда Тихон развернул самолет, то они увидели на воде обломки корпуса и надстроек, мусор в виде кусков досок, и плавающие бескозырки. А еще – несколько мертвых тел.

– Николай, дай радио на базу: «Катер утопили, с нашей стороны потерь не имеем, следуем на базу».

Настроение у экипажа сразу поднялось, все повеселели. Не в каждом вылете удается обнаружить и тем более утопить вражеское судно. Вроде невелик торпедный катер, а бед может причинить много. При грамотной и смелой команде за одну атаку два крупных судна утопить – вполне по силам.

Тихон даже напевать стал от избытка чувств – хороший полет получился. Нашу подлодку выручили, с интересным человеком он познакомился, вражеский катер утопили – есть о чем в рапорте написать, не стыдно и в казарме появиться.

Вот и мыс Великий, дальше – Губа Грязная, ставший родным гидродром.

Приземлились они лихо, встали на якорную стоянку, заглушили двигатели. К ним уже спешил катерок, который забирал экипажи с гидроплана.

Сначала, понятное дело, в штаб – устный доклад комэску, рапорт, в котором Тихон особенно выделил действенную помощь начальника поста Головчанского. Впрочем, особенно не приукрашивал. Ну а в завершение написал про немецкий торпедный катер.

– Утопили? – усомнился комэск.

– Видимо, в торпеду угодили. Катер в клочья разнесло.

– Наш Пе-2 туда на разведку вылетает, пусть штурман район точно покажет. Если подтвердится – к награде представлю.

Кто бы отказывался! Однако здесь решает даже не командир полка, а значительно выше, по наградным листам.

В полку, как и в отдельно взятой эскадрилье, почти на месяц наступило затишье. Летали только самолеты-разведчики, в основном «пешки» – на них были установлены фотоаппараты с мощной оптикой. Как правило, разведчиков сопровождали два звена истребителей прикрытия.

К осени 1944 года в Красной Армии уже хватало самолетов и опытных летчиков, и пора безраздельного владычества в воздухе немецкой авиации закончилась. Теперь в небе господствовали наши самолеты.

Все воины – пехотинцы, матросы, пилоты – чувствовали, что наступившее затишье временное, как перед грядущей бурей, подготовку наступления не скроешь. На склады завозились боеприпасы, топливо, запчасти, провизия, медикаменты. Что примечательно, каждой эскадрилье были указаны цели для возможной бомбардировки. Летчики изучали подходы к цели, зенитную оборону, запасные аэродромы или озера для гидроавиации.

С каждым днем предчувствие скорого наступления становилось все ощутимее, острее. Немцы это тоже понимали – после Курской дуги сил у них уже не хватало. Если с 1941 по 1943 год в 19-й горно-егерский корпус генерал-лейтенанта Фердинанда Йодля 2-ой горно-стрелковой армии поступали пополнением подготовленные егеря, то к лету 1944-го – плохо подготовленные юноши или пожилые мужчины.

Однако немцы активно укрепляли оборону, пробивали в скалах штольни, обустраивали там склады, казармы, госпитали и огневые точки – разрушить их бомбами или снарядами было невозможно.

Наступление советских войск в лоб привело бы к большим потерям – это понимал генерал армии К. А. Мерецков. Но на это же надеялся и генерал-полковник Лотар Рендулич, возглавивший двадцатую немецкую армию.

Силы сторон были неравны. У немцев под ружьем имелось 56 тысяч человек при 770 орудиях, 160 самолетов и две сотни кораблей.

В рядах советских войск числилось 113 200 человек при 212 пушках, 107 танках и 689 самолетах. Да еще мощная поддержка Северного флота, а это – 20 300 человек и 275 самолетов морской авиации.

Но если штольни в скалах невозможно разбомбить, их можно обойти. Войска РККА так и сделали.

Наступление началось 7 октября 1944 года в восемь утра с массированной артподготовки. Затем десант морской пехоты высадился в губе Малая Волосовая, с боями перевалил через хребет Муста-Тунтури, отрезав немецкие части от перешейка, и двинулся к Петсамо. 127-й стрелковый корпус генерал-майора Г. К. Жукова ночью овладел аэродромом Лоустари. Петсамо был окружен со всех сторон.

Летчики и обслуживающий персонал слышали на своем гидродроме далекий гул канонады.

– Началось! – говорили они.

Когда канонада отгремела, над ними в сторону фронта в сопровождении истребителей проплыли бомбардировщики. И мимо них, к Кольскому заливу, проходили боевые корабли.

Со стороны штаба прозвучал гонг. Дежурный бил в корабельную рынду – морская специфика.

Командиры экипажей потянулись в штаб. Каждому было дано боевое задание.

Тихону досталась бомбардировка Печенги. Комэск заверил, что наши истребители очистили небо от вражеских. К тому же еще постаралась бомбардировочная авиация, бомбившая немецкие аэродромы. Много вражеских самолетов было повреждено или уничтожено, взлетно-посадочные полосы разбиты, склады топлива горели.

– Взлет по ракете! – предупредил комэск. – Сейчас готовность номер один!

По готовности номер один экипаж занимал место в самолетах, прогревал моторы и был готов к вылету сразу после сигнала. Катерник едва успевал развозить экипажи по самолетам – давно на гидродроме не готовились к такому массовому вылету.

Экипаж Тихона занял места в самолете. Тихон запустил моторы, прогрел их на малом газу.

Швартовы от банок были уже убраны. Стоит появиться ракете, как носовой стрелок поднимет якорь – и можно взлетать.

Минута шла за минутой.

– Парни, вы ракету не проглядели? – забеспокоился Тихон.

– Нет, как можно! Так ведь и другие не взлетают.

Действительно. Сейчас внимание всех экипажей сосредоточено на вышке руководителей полетов.

Красную ракету увидели все. Взревели моторы.

Взлетали по порядку: первый самолет первого звена первой эскадрильи, за ним – второй. Так и пошло.

Волны поднялись в губе от множества взлетающих самолетов.

Настала очередь Тихона.

Разбег, шлепки воды по днищу; когда на редан встали – яростное шипение внизу, и – свободный полет. Только звук моторов.

Тихон сразу начал набирать высоту. По заданию их эшелон – две тысячи метров.

Шли над морем, вокруг полуострова, а левее них уже возвращались с задания штурмовики и бомбардировщики. Со значительным превышением высоты барражировали наши истребители.

На душе у Тихона стало радостно – еще никогда он не видел в небе столько самолетов одновременно. Наших самолетов – немецких не было видно.

Летели растянутым строем, гуськом, «Номады». Построение в боевых условиях непривычное – обычно летали парой.

В районе Петсамо рассыпались по целям. Город уже бомбили, тут и там поднимались дымы, виднелись разрушения и пожары.

Комэск предупреждал – по жилым кварталам бомбовые удары не наносить, город после изгнания немцев снова будет советским.

Наиболее крупные и значительные цели уже были обработаны «пешками» и «горбатыми», и тихоходным «Номадам» достались цели малоразмерные, точечные.

Тихону досталась цепочка дотов на окраине города – три дота были связаны в единую цепь подземными ходами.

Штурман точно вывел самолет на цель. Тихон убрал обороты моторов – чем ниже скорость, тем точнее бомбометание. Теперь все зависело от штурмана.

– Левее один градус! Так держать! Пошли, милые!

Четыре «сотки» отделились из-под крыльев и пошли вниз.

Тихон сразу дал полный газ и взял штурвал на себя, набирая высоту. При небольшой скорости и малой высоте самолет могут поразить осколки собственных бомб.

Оставались еще две бомбы на внешней подвеске.

Тихон сделал разворот. Еще заход, они сбросят оставшиеся бомбы – и на базу.

Дымов над городом и вокруг него стало больше.

– Штурман, курс! Сбрасываем на прежние цели.

– Правее десять, так держать!

При бомбометании пилот должен вести самолет как по линеечке. Это сегодня приемлемо – нет немецких истребителей, зенитная артиллерия подавлена и не мешает. В иных условиях, условиях активного противодействия, выдержать курс – большая смелость и отменная выдержка.

Самолет слегка дрогнул – это бомбы пошли вниз.

Штурман закричал:

– Сброс!

Но Тихон уже сам понял это и приказал бортовым стрелкам:

– Парни, посмотрите – попали мы? – но тут же понял, что сморозил глупость. Внизу дым, пыль от взрывов, разве увидишь, попал или нет? Это через некоторое время, уже после бомбежки, когда очистится воздух, пролетит самолет-разведчик, сделает фото, и сразу станет ясно, кто из экипажей как сработал. И армейским частям необходимо знать, остались неподавленными огневые точки или можно их не опасаться.

Они делали боевые вылеты и все последующие дни – когда один, когда два, а 13 октября – три. Всем хорош «Номад»: и в воздухе висеть долго может, бортовая защита неплохая, экипажу удобно – но вот бомбовую нагрузку может нести небольшую. Нет у него бомбоотсека, и бомбы крепятся на внешней подвеске. Зато точечные цели с него бомбить хорошо из-за небольшой скорости.

Уже 15 октября наши войска овладели Петсамо, захватив перед этим хорошо укрепленную гавань Лиинахамари.

Немцы, успев за годы противостояния хорошо укрепить свои позиции в скалах, не выдерживали натиска и откатывались назад, боясь попасть в окружение.

21 октября войска 14-й армии вышли к госгранице СССР. Но вскоре была еще одна битва на севере – Киркенес!

Как сообщила разведка, подходы к городу были заминированы, а подвесной мост взорван. Предстоял трудный штурм: местность скалистая, и обороняют ее привычные к боевым действиям в горах егеря, имеющие специальную подготовку.

А наступать должна пехота, в которой многие красноармейцы, особенно из новичков, гор в глаза не видели.

Штурм Киркинеса начался с десанта в бухте, захватившего плацдарм, а там и стрелковые дивизии подоспели.

В девять утра 25 октября советские войска овладели Киркенесом – очень важным опорным пунктом – и городом на Севере. Гитлеровская Германия сразу лишилась поставок никеля и марганца, чрезвычайно важных для производства броневой стали.

Многим полкам и дивизиям было присвоено почетное наименование Киркенесских или Печенгских, часть стала гвардейскими.

В боях за Киркенес эскадрилья Тихона не участвовала.

Гитлеровские части, попав в трудную ситуацию, стали эвакуироваться еще до штурма Киркинеса. В первую очередь побежали военные и гражданские чиновники, предатели всех мастей, сотрудничавшие с немцами, и тыловые подразделения.

Эскадрилья Тихона летала над морем – проводила разведку. При возможности топила корабли с войсками или последние рудовозы. По радиосвязи наводили на корабли подводные лодки, торпедные катера, бомбардировщики. Для Тихона – привычная боевая работа.

Вылеты следовали один за другим, и, конечно, уставали экипажи сильно. Но был большой душевный подъем – гонят немцев с родной земли! А еще было предчувствие скорой победы.

Вечером Тихон без сил падал на свою койку. Еще и погода мешала, но что поделаешь, осенью Арктика не балует: ветры, шторма, кое-где уже снег лег, морозы.

В одну из ночей Тихон увидел странный сон. Обычно он спал без сновидений, но в эту ночь ему не дом приснился, не прежняя жизнь, что время от времени бывало, особенно первоначально.

Сначала приснился ему Головчанский – начальник поста наблюдения. Потом, как в кино, но только в обратном порядке, – госпиталь и доктор, стараниями которого он и попал на Север. А затем все быстрее – лица боевых друзей, с которыми он на «яках» воевал, полеты. Дальше – У-2, посадка в немецком тылу и ощущение реальности – запахи стал ощущать, что во сне обычно не бывает. И в довершение всего – ветер в лицо.

Тихон вздрогнул и широко открыл глаза. Его руки лежали на рулевой перекладине, под ним – крыло дельтаплана. В ушах ветер свищет, в трубах посвистывает – обычно в полете из-за шума мотора эти звуки не слышны.

Он повернул голову и увидел неподвижный винт. Ба! Да это же он на площадку планирует, на мотодельтаплане. Так вроде бы уже несколько лет прошло, как он немыслимым образом в военные годы перенесся. А сейчас жизнь, как в кино, назад отмоталась. И боязно, аж дух захватывает, хоть и не из трусливых он.

Внизу – самолетики. Тихон присмотрелся – на Як-52 похожи.

Высота с каждой секундой падает.

Тихон потянул поперечину на себя, плавно сел на основное колесо шасси и услышал, как зашуршал гравий и трава под колесами. Аэродром маленький, наверное – ДОСААФ.

Мотодельтаплан потерял скорость.

Тихон свернул к стоянке самолетов, остановился, отстегнул привязные ремни и выбрался. В воздухе – легкий запах бензина от самолетов, травы, и он понять не может – сон это или явь.

Привычным движением расстегнув куртку, он замер. Куртка на нем была кожаная, американская, а под нею – обмундирование военное, а не гражданский комбинезон. На гимнастерке – орден Красной Звезды и две медали. А как же тогда мотодельтаплан?

Видимо, судьба, случай или нечто иное решило, что свое предназначение в другом времени он выполнил сполна.