Глава 3
Десант
А потом случился авианалет. Послышался рев моторов, и на деревеньку посыпались бомбы. Ополченцы и артиллеристы забились в окопы, отрытые щели и просто ямы.
Пикировщики Ю-87 работали не спеша, не встречая сопротивления нашей авиации или зенитной артиллерии. Некоторые ополченцы пробовали стрелять по «лаптежникам» из винтовок, но что пикировщику винтовочная пуля? Да еще попасть в подвижную цель надо суметь!
Взрывы грохотали, земля тряслась, все вокруг заволокло дымом, в воздухе ощущался запах сгоревшего тола.
Сбросив смертоносный груз, пикировщики улетели. Но не успели «юнкерсы» скрыться из виду, а ополченцы привести себя в порядок, как снова уже несколько голосов закричали:
– Воздух!
На этот раз мимо них и на приличной высоте прошли «Юнкерсы-52». Потом из них стали выпадать черные точки, и видевшие это сначала подумали, что летят бомбы. Но над точками раскрылись парашюты.
Десантников было много, не меньше сотни. Однако «юнкерсы» сбрасывали их далеко, километра за три-четыре от позиций. К тому же немцы обычно сбрасывали парашютистов в нашем тылу, для захвата важных узлов – железнодорожных мостов, переправ, узловых станций. Для таких случаев существовали войска по охране тыла, НКВД, но только не в данной ситуации, когда было неизвестно, где фронт, где тыл, где свои, а где чужие?
У батальона ополченцев была своя задача – оборонять позиции у деревни. Десант встревожил всех своим появлением, но комбаты решили – парашютистами есть кому заняться. У ополченцев рации не было вообще, а рация взвода управления была разбита осколками. В общем, вышестоящее командование о десанте не знало, а если бы и узнало, то не смогло бы предпринять никаких мер, поскольку никаких резервов не имело.
Сброшенные на парашютах немцы были непростыми десантниками – это была рота полка «Брандербург-800». Этот полк состоял из чистопородных немцев, в совершенстве владевших русским языком. Военнослужащие прошли подготовку по подрывному делу, диверсионной работе и при заброске в тыл Красной армии были переодеты в красноармейскую форму, имели поддельные красноармейские книжки и наше оружие. В нашем тылу они убивали военнослужащих, резали линии телефонной и телеграфной связи, уничтожали партийных и советских работников, захватывали мосты и удерживали их до подхода фашистских войск, сеяли панику в тылах, крича, что немцы обошли их и все попали в окружение, портили военную технику, передавали по радио разведывательные данные. В общем, крови нам они попортили изрядно. Красная армия подобных подразделений не имела.
Немцы приземлились без потерь. Парашюты они не собирали и не прятали, как это обычно бывает при выброске диверсантов. К чему? Через несколько часов или дней эта территория все равно будет занята войсками вермахта.
Немцы были одеты в форму частей НКВД с петлицами василькового цвета. С такими подразделениями старались не связываться армейские части – побаивались после массовых репрессий тридцать седьмого года и «чисток» командного состава РККА. К тому же в такой форме удобно устраивать заставы на дорогах. Они также вполне могли бы сойти за заградительные отряды, особенно учитывая неразбериху в тылах Красной армии.
Пока диверсанты строились в колонну, их командир, обер-лейтенант Рихтер, привязался по карте к местности и повел роту к перекрестку важных в тактическом отношении дорог. Немцы деловито выставили на перекрестке два ручных пулемета, и несколько диверсантов тут же стали останавливать машины и проверять документы. Никто не заподозрил, что перед ними чужаки.
Держать всю роту на перекрестке было бы расточительно, да такая масса людей могла бы вызвать подозрение. Поэтому обер-лейтенант отправил половину – два взвода – в рейд по тылам русских.
Педантичные немцы, привыкшие к жесткой дисциплине, шли строем. Вооружены все были автоматами ППД. В наших частях автоматы были пока редкостью, и имели их взводные и ротные командиры или политруки.
И так уж случилось, что эти два взвода диверсантов вышли к деревне, где занимали оборону ополченцы и две самоходки ЗИС-30.
Увидев небольшую колонну бойцов, командир ополчения обрадовался: все-таки кадровые бойцы, поддержат и помогут добровольцам, по своей сути – людям сугубо гражданским.
Ни комбат ополченцев, ни комбат пушкарей документов у подошедших не спросили. Да и проверив, они бы не заподозрили ничего, поскольку сфабрикованы те были качественно. Единственное, что могло их насторожить, – это скрепки на документах, у немецких подделок они были выполнены из «нержавейки». Но таких тонкостей комбаты не знали.
Командир диверсантов, одетый в форму лейтенанта, обошел позиции. Опытным взглядом он тут же определил, что окопы неполного профиля, а пулеметов нет вовсе. Немец удивился про себя – неужели эти гражданские всерьез надеются хотя бы на час задержать продвижение доблестной немецкой армии?
Вид самоходок лейтенанта насмешил. Он видел немецкие самоходки – приземистые, с бронированными рубками, защищающими экипаж. И этим русские хотят бить немецкие танки? Суррогат какой-то! Однако он и грузовик со снарядными ящиками, замаскированный ветками, увидел.
Как только поблизости не оказалось русских, он сказал командиру подрывников:
– Надеюсь, сержант, ты видел, где у них грузовик с боеприпасами. Твоя задача – уничтожить его. Немного времени у тебя есть. Наши скоро начнут атаку, в суматохе и подберешься. Впрочем, не мне тебя учить.
– Так точно, товарищ лейтенант!
Все разговоры диверсанты вели только на русском языке. Русские подозрительны, и если случайно услышат немецкую речь, у диверсантов будут проблемы.
Командир диверсантов решил при первом же удобном случае расстрелять ополченцев и артиллеристов. Русских было больше, но у немцев автоматы, эффективные в ближнем бою, а главное – подготовка солидная, каждый диверсант даже без автомата одним ножом убьет не одного русского.
Немцы заняли две пустующие избы.
Ни ополченцы, ни пушкари не подозревали, какая над ними нависла угроза. Они полагали, что враг еще далеко, а он оказался рядом, хуже того – за спинами, и выжидал удобный момент.
Виктор в свое время много читал, да и фильмы видел о работе НКВД. Поскольку к этим органам он питал нелюбовь, за вновь прибывшими бойцами приглядывал. Если они воевать пришли, поддержать ополчение, то почему не роют окопы или траншею, а отсиживаются в избах? Ведь при танковой атаке избы обстреляют в первую очередь. Похоже, воевать они не собираются. Но тогда резонный вопрос – зачем они здесь? Предположим, заподозрили кого-то в измене. Так явились бы 2–3 человека, забрали предателя и убрались бы с ним в тыл.
О своих пока еще неясных подозрениях Виктор переговорил наедине с комбатом. Тот сначала отмахнуться хотел, а потом задумался. И правда, зачем здесь люди из НКВД? Заградотряду тут не место. У каждого воинского подразделения есть свои задачи: связисты тянут связь, пехотинцы держат оборону в траншеях, артиллеристы стреляют из пушек – а эти? Комбат припомнил презрительный взгляд пришлого лейтенанта, когда тот смотрел на самоходку. Понятно – неказиста. Но было во взгляде еще какое-то скрытое превосходство – словами это не объяснить.
– Ты кому-нибудь о своих подозрениях говорил?
– Никак нет.
– И впредь молчи. А пока боев нет, последи за ними – только не очень наглядно… Да ты парень смышленый, сообразишь.
Виктор ушел, а комбат размышлять стал. Раньше он не задавался вопросом, зачем здесь два взвода НКВД. У каждого военного свой приказ, и знать его другим не положено. Но кто они? Беглые лагерники? Однако этот вариант он сразу отмел – где им взять столько обмундирования и оружия? О существовании же разведывательно-диверсионного полка «Бранденбург-800» комбат не подозревал.
Виктор же стал приглядывать за чужими бойцами – что делают, как себя ведут. О том, что перед ним не наши, не советские, он не то что не думал – в страшном сне предположить не мог. Полагал, что пришлые какое-то особое задание имеют, но в чем оно? Провокацию массовую ополченцам учинить и тут же арестовать, слепить дело? На большее его фантазии не хватало. Хотя – бред.
Он заметил, что вновь прибывшие держатся кучно, разговоров ни с кем не ведут. Тоже объяснимо, в своем взводе все знакомы.
Один из прибывших бойцов бросил окурок, Виктор проходил мимо, случайно посмотрел. А окурок-то от сигареты! Виктор застыл на месте, а боец ушел спокойно.
Наши солдаты если и курили, то крутили самокрутки. Когда боев не было, старшина батареи раздавал курящим табак в пачках – особенно ценилась моршанская махорка. Командиры получали папиросы – «Беломор», «Звездочка», еще какие-то. Но сигарет ни у командиров, ни тем более у бойцов Виктор не видел.
Выждав, пока боец доберется до деревни, он подошел к кустам. Окурочек-то – вот он… Подобрал, не погнушался. Едва видимая надпись – обгорелая, боец выкурил сигарету почти до конца. Виктор понюхал окурок: запах был не наш, какой-то химический, и он еще больше укрепился в своих подозрениях.
По лесу прошел стороной и сразу направился к комбату. Про окурок доложил, предъявил даже.
– Что ты к ним прицепился? Ну не любишь ты НКВД – так кто их любит? А сигареты трофейные…
– Чтобы трофеям откуда-нибудь взяться, надо в окопах сидеть. А сами-то вы, товарищ старший лейтенант, давно в окопах бойцов НКВД видели?
– Только в заградотрядах, один раз. Задал ты мне задачу, Стрелков. И с нашими связи нет, иначе я бы сейчас выяснил.
Комбат явно не хотел брать на себя ответственность за дальнейшее нежелательное развитие событий.
– Свободен, Стрелков!
– Есть.
Виктор вернулся к орудию. Но на душе у него было неспокойно, скребло как-то. Он проверил снаряды в ящиках – одни бронебойные и ящик осколочно-фугасных. Не поленился, сходил к грузовику и принес ящик с картечными выстрелами. Зачем – и сам объяснить не мог.
Близился вечер. Бойцы батареи перекусили сухим пайком – сухарями и консервами.
Командир орудия распределил, кто в карауле стоять будет – смена Виктора выпала с двенадцати ночи.
Спалось ему плохо.
В полночь его разбудил заряжающий:
– Освободи теплое местечко, тебе в караул.
Виктор поднялся с лежанки.
У орудия было прохладно. Он проверил личное оружие – наган.
Постепенно глаза привыкли к темноте. Показалось ему или нет, но вроде тени мелькали около изб, где расположились пришлые бойцы.
Виктор забрался на тягач и принялся крутить штурвал горизонтальной наводки. Черт, не хватает сектора обстрела! Да и понадобится ли ему стрелять?
Стрельба вспыхнула неожиданно. В стороне, где была траншея и находились окопы ополченцев, сразу забили десятки автоматов. Треск выстрелов просто оглушал, были видны десятки вспышек на стволах.
– Суки! Да это же пришлые! – дошло сразу.
Виктор загнал в казенник снаряд с картечью и припал к прицелу. Темно, в оптику видны только вспышки – по ним и выстрелил. Если он ошибался, и бойцы НКВД настоящие, его расстреляют. Но он уже не останавливался. Снаряд в ствол, доворот пушки по огонькам – выстрел!
Он успел выстрелить четыре раза, израсходовав ящик картечных снарядов, когда рядом возник командир орудия:
– Ты что вытворяешь? Куда стреляешь? Немцы?
– Немцы… Волки в овечьей шкуре!
Автоматная стрельба стихла, слышались только отдаленные выстрелы. Кто, в кого? Не понять.
Прибежал комбат.
– Что случилось?
– К ополченцам автоматчики подобрались, я стрелял картечью.
– Ой!.. – дальше следовали сплошные непечатные выражения.
Комбат схватился за голову. За неправильные действия подчиненных всегда отвечал командир, и комбат уже сейчас чувствовал себя подсудимым. И штрафбат – это самое легкое, на что он мог рассчитывать.
Он стащил Виктора с тягача за ногу.
– Ну смотри! Если по своим стрелял, своей рукой шлепну, без трибунала обойдусь!
Внезапно раздался топот ног, и к пушкарям подбежал запыхавшийся политрук ополченцев:
– Кто стрелял?
Комбат с мрачным лицом показал на Виктора.
Политрук схватил руку Виктора и стал трясти ее:
– Выручил! Автоматчики к нам прорвались! Тихо подошли, с тыла. И сразу – из всех стволов!
Комбат понять не мог – откуда автоматчики? Но потом вспомнил об автоматах бойцов НКВД – только у них были ППД.
– Где они?
– Кто в живых остались – разбежались. Преследовать я запретил.
– Ваш комбат где?
– Наповал. У его окопа стрельба началась.
– Вы все – за мной! И ты, политрук, тоже. Оружие наготове держать.
Комбат направился к избам, где должны были располагаться бойцы НКВД, но избы были пусты. Решили ждать до рассвета, чтобы определиться со своими потерями и рассмотреть, кто напал. Никто уже не спал, все были возбуждены, да и – чего скрывать – боялись нового нападения.
Потери у ополченцев были велики. Блиндажей построить они не успели, а в отрытых окопах и траншеях от автоматного огня погибли многие. Но и трупов в форме бойцов НКВД было много, три десятка. Получалось, что часть автоматчиков ушла.
Политрук стал обыскивать карманы погибших. У всех красноармейские книжки – не подкопаешься. А только на шее на цепочке жетоны, как у немцев. И тут только поняли, что не бойцы НКВД это были, а диверсанты немецкие. И все равно политруку и комбату начальство в вину может поставить политическую близорукость и отсутствие бдительности – не рассмотрели врага.
Комбат с политруком отошли в сторону и стали решать, как оправдываться будут за потери. Потом приказали собрать автоматы и патроны у убитых диверсантов – при отражении атаки они очень даже могут пригодиться.
И в этот момент раздался сильный взрыв, хотя не было ни артналета, ни бомбежки – это взорвался заминированный немцами грузовик с боеприпасами батареи. Полуторку разнесло в клочья, и благо, никто не пострадал, поскольку грузовичок с опасным грузом поставили поодаль, в ложбинке. Немцы поставили магнитную мину, имевшую взрыватель с замедлителем – у наших таких мин в обиходе не было. В незначительном количестве они появились у главного диверсанта СССР И.Г. Старинова – с химическим замедлением, а также радиоуправляемые фугасы, которыми был взорван в Харькове немецкий штаб. Но в армейских частях о таких новинках не слышали, и грузовик после боя с диверсантами не осмотрели.
Плохо было то, что батарея лишилась части снарядов и грузовика для их подвоза. Еще часть снарядов – осколочно-фугасных и бронебойных – хранилась в нише недалеко от пушек.
Бегство диверсантов имело последствия. Вернувшись к основной группе у перекрестка дорог, они связались по рации с передовыми частями вермахта и доложили координаты батареи и ополчения.
Около десяти часов утра издалека ударили немецкие гаубицы. Послышался нарастающий вой падающих снарядов, потом разрывы – кучно, сразу четыре рядком.
Стреляла одна батарея. Расчеты гаубицы работали слаженно, разрывы звучали каждые десять-двенадцать секунд.
У некоторых ополченцев сдали нервы: они заметались по траншее, выскочили на поверхность и были убиты. Страшно, кажется – после очередного взрыва обрушится стенка траншеи или окопа и тебя заживо погребет под массой земли. Но надо было пересилить себя, ведь только земля укроет от осколков.
Артналет продолжался минут десять, но разрушений он натворил много. Избы в деревне были разрушены все, в рядах ополченцев появились убитые и раненые. Один тягач «Комсомолец», получив повреждение двигателя и ходовой части, потерял способность передвигаться. Но пушка его была цела и сохранила способность стрелять, превратившись в неподвижную огневую точку.
Как обычно после налета, немцы начали атаку. Первыми заметили танки ополченцы и забили тревогу.
– Танки! – пронеслось над траншеями.
Теперь ополченцами командовал политрук.
Расчеты заняли боевые посты у орудий. Немцы, полагая, что пушки подавлены артогнем, шли широкой полосой. За ними в бронетранспортерах ехали пехотинцы.
Виктор поймал в прицеле T-III. Все наступающие танки были этой модели, и ЗИС-30 справлялась с ними легко.
Командир батареи приказа на то, чтобы открыть огонь, не отдавал, желая подпустить танки ближе, и Виктор в душе возмущался. Из пушки можно было поразить T-III с дистанции прямого выстрела, метров с восьмисот. Но танки были уже в полукилометре, и в прицеле хорошо были различимы кресты и запасные траки на лобовой броне.
– Огонь! – прозвучала долгожданная команда.
Виктор выстрелил в лоб корпуса и увидел попадание. Танк встал и задымился. Из его люков начали выбираться танкисты, но они не его цель.
Рядом горел еще один танк, подбитый второй самоходкой.
Но и противотанкисты обнаружили себя. В прицел Виктор видел, как T-III, остановившись, поворачивает башню, наводя орудие. Немцы стреляли с коротких остановок – так точнее.
– Готово! – закричал заряжающий, клацая затвором.
Виктор сразу выстрелил, целясь в башню. Счет шел на секунды – кто кого, и Виктор успел первым. Башню сорвало с корпуса мощным взрывом, из погона корпуса вверх взмыло пламя, видимо – снаряд попал в боезапас.
Один из танков выстрелил бронебойным снарядом и угодил в гусеницу и каток тягача. Самоходку сильно тряхнуло – удар снаряда был достаточно мощным. Тягач лишился хода, но орудие и расчет были целы, и пушка продолжила вести огонь.
Виктор обнаружил танк, стрелявший по пушке. После выстрела с остановки он вновь двинулся вперед и держал направление именно на самоходку. Ну да, не хотел подставлять борт, полагая, что лоб корпуса или башню пушки не пробить. Немцы не сталкивались с применением новых 57-миллиметровых пушек и считали, что русские ведут огонь из 45-миллиметровой пушки.
Виктор сильно разочаровал немецких танкистов. Он подвел марку прицела под нижний срез башни и выстрелил. Ничего не произошло, танк продолжал движение.
А заряжающий уже вбросил в казенник новый снаряд.
Виктор решил выстрелить еще раз – уже в лоб корпуса, но в этот момент танк задымил и встал. Ни один танкист из горящей машины не выбрался.
И вдруг командир орудия закричал:
– Влево доверни двадцать, влево! Мать твою, танк прет!
За поединком Виктор перестал следить за полем боя, и один из танков подошел совсем близко, дистанция была метров двести. Он почти непрерывно вел огонь из пулемета. Фонтанчики от пуль взбивали пыль на бруствере траншеи ополченцев и тянулись к пушке.
Танк на ходу раскачивало, и пулеметчик не мог точно прицелиться, хотя он явно целил по пушке.
Виктор стал быстро крутить штурвал горизонтальной наводки. Вот уже в прицеле виден крест на броне.
Танк и пушка выстрелили одновременно. T-III стрелял осколочно-фугасным снарядом и угодил в кабину тягача. Легкая, противопульная броня в 10 мм не выдержала попадания снаряда – ее разворотило.
Близкий взрыв оглушил, сбросил Виктора с сиденья наводчика на землю. Но железные части тягача и пушки приняли удар осколков на себя, и Виктор уцелел. Он не был ранен, но в ушах звенело, и он ничего не слышал.
Поднявшись на четвереньки, Виктор повернул голову. Танк, стрелявший в них, горел.
Сделав над собой усилие, Виктор поднялся и увидел – рядом с тягачом лежали тела расчета. Из всех номеров уцелел только он один.
Повернувшись всем корпусом, он увидел еще и то, что вторая самоходка была разбита. Батарея прекратила свое существование.
Он окинул взглядом поле боя. К траншеям ополчения прорвался один-единственный танк, и сейчас он утюжил окопы, давя бойцов. Вот из одного окопа вскинулась рука, и на моторное отделение танка упала, разбившись, бутылка с зажигательной смесью. Вспыхнул огонь.
Сначала танкисты не почувствовали пожара, но потом, во время разворота, двигатель заглох. Виктор этого не услышал, он увидел – гусеницы не вращаются, а из моторного отсека уже валит черный дым. Танк, многотонная железяка, в которой и гореть вроде бы нечему, сгорает за несколько минут. Немного промедли экипаж – и он сгорит вместе с машиной.
Люки распахнулись, и из танка стали выбираться танкисты. Но ополченцы не дали им спастись, прицельным огнем из винтовок они расстреляли всех.
Немецкая пехота, видя поражение танков и лишившись их поддержки, стала отступать. Из траншеи по ним не стреляли – слишком мало ополченцев осталось.
Понемногу звон в ушах прошел. Виктор озирался по сторонам, пытаясь понять, что ему делать. Пушки нет, расчет погиб… Идти в траншею? Или искать комбата? Жив ли он?
Покачиваясь, он направился к машине взвода управления – замаскированная, она стояла в лесу.
Комбат был здесь. С забинтованной головой, он сидел на подножке кабины и курил папиросу. Подняв голову на звук шагов, он увидел Виктора и удивился:
– Жив? А я уж подумал, что вся батарея полегла. Ты как?
– Контузило, отошел уже. Снарядом тягач и пушку разбило, думал – оглох.
Виктор уселся на землю – в голове была пустота.
Комбат встал с подножки:
– Пройду по позиции. Может быть, кто-нибудь из наших и остался жив…
Виктор так и остался сидеть. Сколько времени прошло, он не знал.
Комбат вернулся, покачал головой:
– Все убиты. Я документы собрал, у кого смог. От некоторых просто куски тел остались.
Отчитываться перед подчиненным было необязательно, но комбату хотелось выговориться. Он был морально раздавлен быстрой гибелью батареи и растерян. Связи с командованием нет, да если бы она и была – батарея как боевая единица перестала существовать.
– В штаб дивизиона идти надо, только где он сейчас? За трое суток, что связи нет, он мог передислоцироваться. Оружие есть?
Виктор похлопал по кобуре револьвера.
– Из такого только застрелиться. Иди найди себе автомат или винтовку.
Виктор направился к разбитым пушкам, потом в сторону ополченцев. Он видел винтовки с гнутыми стволами или с расщепленными осколками ложами. Наткнулся на убитого ночью диверсанта – из-под него выглядывал ствол автомата. Ополченцы должны были собрать оружие, но то ли не увидели, то ли побрезговали прикасаться к трупу…
Ухватившись за одежду, Виктор перевернул убитого и поднял автомат. Отщелкнул магазин – пуст. Но на поясе подсумок с двумя запасными. Виктор расстегнул на убитом пояс, снял подсумок и повесил на себя.
Автомат – оружие ближнего боя. Он создает высокую плотность огня и при внезапном столкновении с противником просто незаменим. Одно плохо – на триста метров, а то и ближе в цель не попадешь. Но все же он лучше, чем «наган».
Виктор вернулся в лес, к грузовику. Увидев в его руках автомат, комбат удовлетворенно кивнул.
– Я решил искать свой дивизион, – сказал он. – Идем.
– А что, грузовик не на ходу?
– Разве ты умеешь управлять машиной?
В предвоенные годы даже велосипед был неслыханной роскошью, а легковые машины имелись в автопарках райкомов ВКП(б) или исполкомов. В личном же владении – по пальцам руки пересчитать можно, в основном – творческой интеллигенции да при наемных водителях.
А для Виктора умение водить автомашину было делом обыденным, еще отец в детстве учил его ездить на «Москвиче».
– Дело простое, – ответил Виктор.
– Садись, попробуй, – комбат явно повеселел. На машине до штаба можно добраться быстро, да если еще штаб в другое место перебрался, поездить придется в поисках.
Виктор уселся за руль. Единственное, с чем он замешкался, – так это со стартером. Мотор не ключом запускался, как на современных машинах, а отдельной круглой педалью. Но он все-таки понял, завел мотор, прогрел его немного. Бак был заполнен бензином наполовину.
Комбат уселся на сиденье и положил автомат на колени.
– Трогай.
Маломощный мотор тянул ровно, но баранка была тяжелой, никакого гидроусилителя не было. И коробка передач переключалась с хрустом. На педаль тормоза приходилось давить изо всех сил. В общем – управлять грузовиком мог настоящий мужчина.
По грунтовке они выбрались к перекрестку.
– Куда?
Комбат сверился с картой:
– Давай направо.
Судьба отвела их от беды. Если бы они поехали прямо, наткнулись бы на заслон, а фактически – засаду из диверсантов. А левая дорога через пяток километров уже была захвачена немецкими мотоциклистами.
Пустой грузовик немилосердно трясло на ухабах разбитой грунтовки – не дорога, а направление. Сколько танков и другой техники прошло по ней за три месяца войны – не счесть. А еще приходилось объезжать воронки от снарядов и бомб.
Съехали по небольшому уклону, миновали небольшой бревенчатый мост, впереди – роща.
Комбат закричал:
– Стой! Там самоходки стоят, как у нас были. Только из нашей бригады.
Самоходки стояли на опушке и были хорошо замаскированы, но комбат разглядел знакомые неуклюжие силуэты.
Они подъехали. Комбат выпрыгнул из кабины, нашел командира батареи. Оказалось – пушки их дивизиона, фактически собранного из остатков разбитых батарей. Три самоходки – это было все, что осталось от дивизиона.
Узнав, где штаб, комбат поспешил к полуторке.
– Едем! Он в деревне, тут всего три километра.
Ехать действительно пришлось недалеко.
В деревне царила суматоха, бойцы выносили из изб ящики и грузили в машины.
Комбат успел в штаб в последние минуты – командование перемещалось дальше в тыл. Боеспособность дивизиона была утрачена, три самоходки оставили на танкоопасном направлении. А дивизион должен был отводиться в тыл, пополняться техникой и личным составом.
После коротких переговоров комбат уселся в кабину.
– Трогай за колонной.
Шесть грузовиков дивизиона уже начали движение, поднимая клубы пыли, и Виктор на полуторке пристроился за ними.
Комбат привалился к дверце и задремал – ночь-то оказалась бессонной.
За шумом мотора Виктор не услышал, как на колонну свалились два «мессера». От шедшего впереди грузовика полетели куски бортов, он вильнул в сторону и съехал в кювет.
Над полуторкой с ревом на малой высоте пронесся истребитель с черными крестами на крыльях, а следом за ним зашел в атаку на пологом планировании еще один.
Виктор ударил по тормозам, остановил машину, выпрыгнул из кабины и бросился в кювет. Комбат тоже успел покинуть кабину и залег с другой стороны дороги.
Немецкий пилот прицельно бил из пушек и пулеметов, несколько снарядов попало в мотор и кабину.
Истребители сделали «горку» и ушли, а уцелевшие бойцы потянулись к машинам. Но на ходу оказался только один грузовик.
Командир дивизиона достал из сейфа документы и печать, сложил все в вещмешок, а сейф сбросили на обочину. Бойцы и командиры залезли в кузов, но уж больно он мал! Ехали стоя, держась друг за друга, стояли на подножках у кабины.
Полуторка была сильно перегружена и скрипела рессорами на неровностях, но ехала.
Добравшись до большака, они повернули налево. От грузовика пыль поднималась столбом, и, как только водитель сбрасывал скорость, пыльное облако покрывало всех. Люди кашляли и терли руками слезящиеся глаза, размазывая грязь по лицам.
Грузовик притормозил у выбоины, пыль осела.
Виктор, стоящий у заднего борта, увидел сзади на большом удалении колонну автомашин.
Они тронулись дальше. Впереди был пологий спуск, протекала речушка, и через нее был мост – деревянный, узкий. Перед ним скопилось несколько автомашин, гужевые повозки с гражданскими людьми.
Полуторка с бойцами встала в конец очереди. Сзади уже нарастал шум приближающейся колонны – над ней тоже стояла пыль.
Виктор всмотрелся: похоже – впереди танк. Правда, далеко до него, в бинокль бы посмотреть… Он только успел оглянуться на комбата, как впереди, у моста, громыхнул взрыв. Виктор сразу закричал:
– Вижу танки сзади!
Но для того чтобы разглядеть, было слишком далеко и пыльно. Правда, выстрел сам по себе говорил – чужие!
Бойцы стали быстро выпрыгивать из кузова. Виктор с комбатом побежали в сторону: танк в первую очередь будет стрелять по технике. Но для танкового пулемета пока еще далеко, и огонь неэффективен.
Отбежав немного в сторону, оба – и комбат, и Виктор – повернули направо, к мосту. А туда уже бежали все, бросив повозки и машины.
Раздался еще один взрыв, и снаряд из танка угодил в последний грузовик, на котором ехал Виктор и бойцы дивизиона.
На мосту и под мостом возились саперы – они минировали мост. Хоть и невелика речушка, но правый берег крут, а левый заболочен. Танку, не говоря уж о вражеских грузовиках, речку без моста не преодолеть.
Рев двигателя нарастал. Танк расстреливал машины, освобождая путь к мосту.
Саперы закричали:
– Все с моста! Сейчас взрывать будем!
Люди прыгали в воду, а кто не успел добежать до моста, сворачивали к реке.
Танк был уже в двух сотнях метров. Теперь уже экипаж не стрелял из пушки, опасаясь разрушить мост, но танковый пулемет бил непрерывно. Люди гибли и получали ранения.
Комбат и Виктор добежали до берега и кинулись в воду. Сапоги вязли в толстом слое ила, и их приходилось вытаскивать силой.
Кое-как они выбрались на берег, и вдруг рядом ахнуло – это саперы взорвали мост. Во все стороны полетели бревна и куски дощатого настила.
А танк все ближе…
Комбат замешкался, но Виктор схватил его за руку и потащил к кустам. Они бежали, пока хватало сил.
Сзади слышалась интенсивная стрельба. Иногда долетали шальные пули, сбивая листья и ветки с кустов.
– Все, привал, надо отдышаться.
Старлей уселся на землю, снял сапоги и стал выливать из них воду. Виктор сделал то же самое: противно, когда в сапогах хлюпает, да и сапоги с портянками тяжелыми стали.
– А где наши?
В грузовике ехало человек двадцать пять, но после обстрела из танковой пушки и пулемета бойцы рассеялись. Никого из штабных Виктор не знал, просто по-человечески было жаль парней. Неразбериха в первые месяцы войны была сильной.
Немного передохнув, комбат решил идти на восток. Для кадрового военного сориентироваться по сторонам света – раз плюнуть. Положение солнца, мох на деревьях и кроны их подсказывали направление.
Виктор подпортил настроение:
– Автомат где?
– В кабине грузовика остался.
– А знамя полка?
Для каждого военнослужащего знамя части – святыня. Даже если убиты все бойцы, а знамя сохранено, подразделение укомплектуют и полк или дивизия будет существовать дальше. Если знамя утрачено – сгорело, превратилось в рванье из-за осколков, а паче того – досталось врагу – позор, хуже которого не бывает. Такую часть расформировывают, даже если в наличии есть личный состав и боевая техника.
Комбат, услышав вопрос, чертыхнулся – за знамя должен отвечать командир дивизиона или комиссар. Они обязаны были вынести его, даже если для этого пришлось бы обмотать его вокруг своего тела. А где сейчас комиссар? Он, как и все, бежал к переправе. И они не знали, жив ли комиссар или убит, и судьба знамени была неизвестна. Может, убит комиссар и немцы захватили знамя как почетный трофей?
От этих предположений комбату стало плохо. Вот выберутся они к своим, и те спросят – где знамя? Что комбат им ответит? А ведь он коммунист, красный командир! О том, что до своих еще надо добраться, избежав позорного плена, думать не хотелось. Уж лучше застрелиться! Но и за реку вернуться нельзя, сейчас там немцы.
Старлей поднялся:
– Идем.
Стрельбы у моста уже не было слышно, зато громыхало впереди.
Виктору пришла мысль – не в окружении ли они уже? Он задал этот вопрос комбату.
– Ты бы чего полегче спросил… Умеешь настроение испортить!
После купания в реке на повязку на голове комбата осела пыль, и она выглядела грязной тряпкой. Да и сами они смотрелись непрезентабельно – в мятой и грязной форме.
До деревни шли около получаса. В ней оказалось несколько стариков и старух.
– Немцев нет? – был первый вопрос комбата.
– Германцев не видели еще с Первой мировой. А наши вчера драпали.
Словечко «драпали» резануло по ушам, но устами старика глаголила истина. А на правду, сколь бы горькой и неприятной она ни было, обижаться нельзя.
– Поесть ничего не найдется?
Комбату явно неудобно было просить: старик был настроен недружелюбно, глаза колючие.
– Уже и жрать нечего? А пушки, танки и самолеты ваши где? Пели ведь «Если завтра война, если завтра в поход…» А случилась война – отступаете. До Москвы бежать будете или еще дальше?
– Ладно-ладно, дед… нет так нет…
Комбат, а следом и Виктор повернулись, уже намереваясь уйти, как старик вдруг сказал:
– Погодьте… У меня у самого двое сыновей в армии. Тоже небось как вы…
Старик зашел в избу и вскоре вышел с небольшим лукошком. В нем лежали хлеб – половина ржаного каравая, два вареных яйца, две луковицы и несколько соленых огурцов.
– Все, что с собой можно взять, разносолов немае. Сальца бы вам, да раздал я уже все. Кабы вы первые были! – Старик в расстройстве махнул рукой и продолжил: – Встречался я с германцем в пятнадцатом году. Хоть бы нас отсюда вывезли, зачем бросаете?
После таких слов Виктор хотел вернуть лукошко старику, ведь все, что он сказал, – чистая правда. Только до населения ли армии, если сама отступает, а бойцы и командиры в плен десятками и сотнями тысяч попадают. РККА несла ощутимые потери, погибли или попали в плен люди обученные, многие имели опыт Финской войны или боев на Хасане. Конечно, пополнение или новобранцы в армию придут, только вот опыта наберутся они нескоро. А на войне опыт – он через потери приходит, через кровь, лишения и страдания.
Оба ушли в лес. Смотреть друг на друга им не хотелось, было стыдно. На своих боевых постах они сделали все, что могли, и не их вина, что армия отступает. Огрызается, наносит немцам ощутимые потери, но ведь пятится! И на них армейская форма, так что любой гражданский вправе спросить, как этот дед, – на кого же вы нас бросаете?
Есть начали нехотя, ком в горле стоял. Но оба были голодны, а аппетит приходит во время еды. Съев все подчистую, собрали и бросили в рот крошки хлеба.
– Эх, довелось бы с дедом этим встретиться, когда мы немцев назад погоним! – мечтательно сказал комбат. Он хотел закурить и уже вытащил из кармана пачку папирос, но увидел, что после вынужденного купания в реке все папиросы расползлись. Смяв пачку, комбат выбросил ее.
Виктора так и подмывало рассказать ему о победном мае сорок пятого, но он сдержался. Комбат или не поверит – что вероятнее всего, или сочтет, что после контузии у наводчика с головой неладно. А подозрений ему не хотелось.
Дальше они шли по лесам, держась недалеко от опушки. Стрельба слышалась со всех сторон, но в отдалении, и непонятно было, где свои, а где – немцы.
К вечеру выдохлись и улеглись на ночевку. Виктор забрался под большую ель, у основания ствола которой был слой опавших иголок – все не так жестко, как на голой земле. К утру оба пожалели, что нет шинелей – продрогли.
У первого же встреченного ручья умылись, напились – и снова пеший переход.
Около полудня вышли к селу, но зайти в него побоялись. На улице были видны грузовики, а вот чьи они – издалека было не разобрать. Потому обошли село стороной. Оба хотели есть, но жизнь дороже куска хлеба.
Комбат подбадривал:
– Ничего, скоро к своим выйдем, поедим. В тыл нас должны отправить, на переформирование.
– Так ведь нет уже дивизиона…
– Другие создадут, пушки дадут. Будет еще на нашей улице праздник.
Комбат говорил убедительно.
Еще через несколько километров отчетливо стала слышна пулеметная стрельба. Комбат прислушался:
– Не, не «максим» и не ДП, скорее всего – немецкие.
Дальше шли с осторожностью. Услышав металлическое позвякивание и шум, сначала остановились, а потом и вовсе залегли.
Комбат сказал:
– Ползти надо.
Через полсотни метров показалась грунтовка, а на ней – колонна пехоты, да не нашей – немецкой. Прошло не меньше батальона.
Когда пехотинцы скрылись из виду, комбат сказал:
– Сколько их прет! Да рожи у всех откормленные, сытые!
Немцы явно шли к передовой, поэтому комбат решил идти вдоль дороги, но на нее не выходить.
Через какое-то время по дороге промчались два мотоциклиста в черных клеенчатых плащах.
Впереди снова стала слышна перестрелка, уже отчетливо были слышны винтовочные выстрелы и автоматные очереди – до передовой было не больше километра.
Комбат распорядился:
– Сидим в лесу до вечера, а ночью пробуем перейти на свою сторону.
Виктор успел вздремнуть, комбат же все время наблюдал.
– У немцев в нашей полосе три пулеметных гнезда. Колючей проволоки нет, мины поставить не успели, как я думаю. Нам бы через траншею перебраться только.
Когда стемнело, немцы стали стрелять из ракетниц осветительными ракетами – они зависали на парашютиках, освещая местность мертвенно-белым светом. Не успевала погаснуть одна ракета, как слышался хлопок, и в небо взмывала другая. Переход усложнился, если вообще стал возможен, поскольку при подозрительном движении или звуках с нейтралки немецкие пулеметчики сразу стреляли длинными очередями.
Комбат, видя «иллюминацию», сказал:
– Здесь нам не перейти, идем вправо вдоль линии фронта. Сам знаешь, не везде линия соприкосновения сплошная, где-нибудь да повезет.
Шли крадучись, стараясь не шуметь, не наступить ненароком на сухую ветку или железку, коих встречалось много – пустые консервные банки, упаковки снарядов, гильзы, детали разбитой техники. Немцы обозначали передний край осветительными ракетами, и это позволяло ориентироваться.
Уткнулись в реку.
– Будем идти по берегу до моста? – предложил Виктор.
– На мосту немцы будут. Да и не факт, что он цел. Предлагаю переплыть.
Они зашли в воду. Дно реки было песчаным, и идти по нему было удобно.
– А может – вдоль берега? Река-то вроде на восток идет? В воде немцев не будет, – сказал Виктор.
– Давай попробуем.
Они двигались в пяти-шести метрах от берега, уровень воды – по пояс. Хлопки выстрелов были слышны слева, откуда они пришли, а у реки темно и тихо.
Река своим течением делала изгибы, но в целом направление было на восток.
Через час замерзли ноги.
Виктор уже хотел попросить комбата выбраться на берег, чтобы согреться, как с берега прозвучал голос:
– Стой! Кто такие?
– Свои, противотанковый дивизион.
– Дивизион, и в воде? Ну-ка, на берег с поднятыми руками!
Спотыкаясь и оскальзываясь, они выбрались на берег и оказались лицом к лицу с красноармейцем, наставившим на них винтовку с примкнутым штыком.
– Разводящего вызови или к командиру нас отведи, – попросил комбат.
Из темноты появилась фигура.
– Что тут у тебя, Петренко?
– Двое по реке в нашу сторону шли, говорят – свои.
Подошедший оказался старшиной. Первым делом он вытащил у комбата из кобуры пистолет, а у Виктора – револьвер.
– Шагайте вдоль берега.
Идти пришлось недалеко – их привели к землянке.
– Присмотри за ними, – приказал старшина бойцу, стоявшему у входа. А сам нырнул внутрь.
Послышались голоса, и почти тут же старшина появился вновь.
– Заходите.
В землянке горела коптилка, сделанная из снарядной гильзы. На пустом снарядном ящике сидел лейтенант.
– Кто такие? Документы есть?
Старлей и Виктор доложились по форме и протянули документы. Изучив их, лейтенант вернул книжки.
– Вынужден отправить вас в Особый отдел полка – приказ такой есть. Всех вышедших из окружения – на проверку.
– А мы ни в плену, ни в окружении не были! – вскипел комбат.
– Так вышли-то вы к нам с немецкой стороны… Перед нами частей Красной армии нет.
Крыть комбату было нечем, личное оружие отобрано.
До утра они просидели в траншее под приглядом караульного.
За ночь со стороны немцев вышли еще шесть человек, из них один – писарь из штаба дивизиона, комбат знал его в лицо.
Утром «окруженцев» под конвоем отвели к особисту. Усатый, с бритой головой капитан допросил всех и записал показания.
В «окруженцах» особист не усомнился и всех отправил на сборный пункт – в войсках остро не хватало личного состава и требовалось пополнение.
Сборный пункт располагался в здании бывшей школы и сейчас выглядел как растревоженный улей. Здесь были военнослужащие всех родов войск, кроме авиаторов – тех напрямую отправляли в летные части.
Виктор держался рядом с комбатом, и к ним же прилепился писарь дивизиона. Впрочем, его сразу пристроили к делу – оформлять документы, поскольку у него был каллиграфический почерк.
Для начала их накормили. Кухня работала весь день, поскольку бойцы на сборный пункт прибывали в течение всего дня. Они нуждались в еде, помывке – многие не мылись неделями, и почти все – в замене обмундирования, порванного и испачканного.
Только успели помыться, как объявили построение. На помывку едва теплой водой давали по малюсенькому кусочку хозяйственного мыла, но люди были рады и этому.
«Покупатели» – как называли среди бойцов представителей воинских частей – в первую очередь отбирали технических специалистов – танкистов, связистов, артиллеристов. Оставшихся забирали в пехоту, и за два-три дня состав сборного пункта обновлялся полностью.
Когда вперед выступил капитан с петлицами танковых войск, Виктор напрягся:
– Танкисты или самоходчики есть?
Комбат локтем толкнул Виктора.
– Так точно! – И сделал шаг вперед. В следующую секунду Виктор встал рядом.
– Фамилии?
Комбат назвал свою и Виктора.
– Встаньте за мной.
Вышедших из строя оказалось четверо.
Капитан расспросил их, кто на чем воевал, и, услышав о самоходке ЗИС-30, удивился:
– Не слыхал о такой! Вот что я вам скажу, бойцы. Воевать придется на трофейной технике, на танке «артштурм».
Виктор и Донцов переглянулись – ни один, ни другой о таком танке не слышали. Но дело в том, что самоходные артиллерийские установки у немцев числились за танковыми частями. Наши воины, захватив или подбив трофейные САУ, писали в донесениях: «Захвачен танк без башни». Поскольку никто из бойцов и командиров раньше с самоходками не сталкивался, никто из них соответственно не знал этого вида оружия. К тому же самоходчики у немцев носили униформу танкистов – короткие черные курточки.
Когда в наших частях появились первые отечественные самоходки, они были причислены к артиллеристам, и петлицы носили соответствующие.
– Неклюев, командир танковой роты, – представился капитан. Он ушел с документами в канцелярию сборного пункта, а комбат повернулся к Виктору.
– Ты на танках ездил? Опыт есть?
– Даже на броне не сидел.
– Ладно, разберемся, не боги горшки обжигают.
Капитан вскоре вернулся, раздал личные документы и подвел отобранных им людей к полуторке:
– Садитесь.
Ехали около часа по разбитым дорогам, а по прибытии в расположение роты бойцы увидели этот «артштурм». Это были уже знакомые самоходки на базе танков T-III и назывались они Sturmgeschutz III, или сокращенно – StuG III. На фронте бойцы называли их «штуками».
Основой этой самоходки служило шасси танка T-III, пушка 75-мм – короткоствольная, отличная оптика и хорошее бронирование: лоб корпуса – 50 мм, как у танка. Самоходки имели радиостанцию и боекомплект в 54 выстрела. Двигатель был бензиновый, в 300 лошадиных сил, и позволял двадцатидвухтонной машине развивать скорость сорок километров в час. Экипаж самоходки состоял из четырех человек.
Как наши войска, так и немецкие использовали трофейное вооружение. В Красной армии немецкая бронетехника появилась с первых месяцев войны. Например, весной 1942 года на Западном фронте было два батальона немецких танков, значившихся как отдельные батальоны литер Б. Были они на Волховском фронте – ими была укомплектована 3-я рота 107-го отдельного танкового полка 8-й армии.
А в 121-й бригаде были T-III, в 52-й танковой бригаде – T-IV, в 5-й гвардейской танковой бригаде – самоходки StuG III. Трофейная бронетехника гибла, получала значительные повреждения и становилась донором запчастей для других танков и самоходок, пополнялась в боях. Многие образцы ее смогли дожить до победного мая 1945 года. Но пик применения трофейной техники пришелся на 1942–1943 годы.
Была с «немцами» трудность – нехватка запчастей и технических жидкостей – масел, антифриза, бензина. Кресты на корпусе закрашивали, крупно рисовали звезды – в том числе на крыше боевой рубки, чтобы наши по ошибке не разбомбили.
Позже, когда наши заводы, эвакуированные в тыл, стали в полной мере обеспечивать войска своей техникой, острота проблемы снялась – хотя полностью от трофеев не отказались. С марта 1943 года на заводе № 37 на базе танков T-III и StuG III выпускались самоходки СУ-76И – на них устанавливалась другая рубка и отечественная пушка ЗИС-3.
Создание самоходки для ее главного конструктора С.А. Гинзбурга оказалось трагичным. Еще в середине сороковых годов он выезжал в Германию – с его участием вырабатывались требования и техпроект для создания StuG III, поскольку Красная армия собиралась их закупать. Потом командование РККА от этих планов отказалось, сочтя самоходки «недотанками». А когда с началом войны стала понятна и весома роль САУ, Гинзбургу поручили проектировать отечественную самоходку.
Подвела нехватка нужного по мощности двигателя, и как вынужденную меру на СУ-76 стали устанавливать параллельно два двигателя ГАЗ-202 по 70 лошадиных сил. Летом 1943 года дефекты силовой «спарки» проявились, и конструктора в наказание отправили на фронт, где он и погиб.
Несколько дней новичков знакомили с трофейной техникой. Виктор освоил пушку быстро, собственно – вся разница-то в том, что маховички расположены в другом месте и прицел новый.
Хуже всего пришлось механику-водителю. Виктору самоходка понравилась, после суррогатной ЗИС-30 она была даже комфортна. А вот пушка, хоть и была крупного калибра, бронепробиваемость имела слабее, чем у нашей ЗИС-2. Зато действие осколочно-фугасного снаряда было сильнее.
В последующих модификациях самоходки немцы исправили промах, снабдив пушку длинным, 43-го калибра, стволом. Но и с такими «окурками» – как называли сами немцы короткоствольные пушки – они научились бороться с нашими Т-34 и КВ.
Пользуясь тем, что «артштурм» имел низкий силуэт – меньше двух метров высотой, они удачно маскировались в складках местности, подпускали наши танки поближе и старались бить в борт и корму – в лоб броню наших танков «артштурм» не брал.
Постепенно и наши самоходчики переняли немецкую тактику.
Старшего лейтенанта Донцова назначили командиром взвода, Виктор был наводчиком пушки на его самоходке. Вообще экипаж подобрался из понюхавших пороха, все успели повоевать.
Механик-водитель Александр Артюхов был по званию старшина, его танк дважды подбивали. Как он сам говорил – повезло. Первый раз снаряд угодил в моторное отделение, и весь экипаж в полном составе успел покинуть горящую машину. Во второй раз вражеский снаряд врезался в башню, и спасся один Александр. Как-то вечером он украдкой показал Виктору крестик, пришитый изнутри к карману.
– Маменька дала, намоленный. Он и спасает, не иначе. Ты только политруку не проболтайся.
Заряжающим служил рядовой Вяткин Слава. Парень он был разбитной, и все дела делал с шуткой-прибауткой.
А вскоре их кинули в бой. Называли не батареей, как обычно самоходки, а ротой, по-танковому. Надо было отбить у немцев деревню на небольшой высотке. Сама деревня после боев представляла собой развалины, но была важна высота, с нее немцы могли вести огонь по нашему расположению – позиция просматривалась на десяток километров.
Капитан Неклюев согласовал действия с командиром танковой роты. Решили атаковать с двух направлений: танки – с востока, а рота самоходок – с севера.
Танковая рота представляла собой сборную солянку: два Т-34, два БТ-7 и два Т-40, которые танками можно было назвать условно. Легкие, подобные немецким T-II, они имели на вооружении один крупнокалиберный пулемет ДШК и один ДТ винтовочного калибра и тонкую броню, способную защитить от пуль и осколков. Их поставили позади – для прикрытия.
По сигналу желтой ракеты бронетехника двинулась на немецкие траншеи – на броне танков и самоходок находился танковый десант.
Немцы открыли огонь из пушек, но маломощные 37-миллиметровые противотанковые не брали броню «тридцатьчетверок». Правда, в момент начала обстрела танковый десант машины покинул.
У роты самоходчиков начало получилось лучше. При выходе на позиции они едва не напугали нашу пехоту. Увидев в тылу знакомые очертания «артштурма», пехотинцы запаниковали и стали разбегаться по траншее, крича: «Танки!» Однако потом быстро разобрались и вернулись в окопы.
Самоходчики начали атаку на деревню тихо, без единого выстрела. Немцы тоже не стреляли, видимо, приняв самоходки за свои. Рота без сопротивления добралась до немецких траншей и здесь принялась работать гусеницами. Десант спрыгнул с брони и начал прочесывать траншеи огнем.
Первую линию взяли быстро и без потерь, но со второй линии стала стрелять пушка из артиллерийского дота. Но самоходки двумя выстрелами подавили ее и двинулись к деревне.
Немцы все свое внимание и все огневые средства сосредоточили на отражении танковой атаки, и экипажам самоходок пришлось сильно пожалеть, что на их «артштурмах» нет пулеметов – сейчас бы много пехоты вражеской положили…
На более поздних модификациях немцы эту оплошность исправили и установили МГ-34. Самоходка, так же как и танк – без пулемета беззащитна в ближнем бою против пехоты. Стоит подобраться ближе и бросить гранату или бутылку с зажигательной смесью – и машина сгорит.
Рота начала обстреливать немцев с тыла из пушек. Те, кто сидел в траншеях с восточной стороны, ничего не могли понять: самоходки с виду свои, а ведут по ним огонь.
Ложку дегтя в бочку меда добавили наши легкие танки – оба Т-40 открыли по самоходкам огонь из крупнокалиберных пулеметов. Существенного вреда не нанесли, но посбивали фары и шанцевый инструмент.
Уже после боя экипажи самоходок побили танкистов легких танков – в запале боя те забыли, что с северного направления атакуют свои, но на трофейных самоходках. Тем более что они стреляли из пушек, как им показалось, по ним.
Виктор тогда порядком струхнул. Что было бы, если бы по самоходкам начали стрелять Т-34?
Экипажи остались довольны в бою самоходками – низкая, маневренная, мощная техника. На тот период войны у нас равноценной ей не было. А что до пулемета – так после боя все экипажи получили ДП. Для самообороны – случись машине быть подбитой – очень пригодится.
Особенно Виктор был доволен цейсовской оптикой. Изображение в прицеле четкое – даже на больших удалениях. Пушка ЗИС-2, стоявшая на тягаче «Комсомолец», была по бронепробиваемости лучше, но прицел по сравнению с немецким был скверного качества. И экипажу комфортно, ход у самоходки мягкий – в отличие от тягача.
После боя они обсуждали подробности. Обзорность из «артштурма» была отличной для всех членов экипажа – стояли призматические приборы и смотровые щели. Наш Т-34, лучший средний танк Второй мировой войны, страдал «слепотой», и этим зачастую пользовались немцы. Только с появлением модификации Т-34-85 с новой пушкой и башней положение несколько изменилось – для командира танка была поставлена командирская башенка с круговым обзором. Кроме того, на наших танках была плохая вентиляция, и при стрельбе из пушки танкистам, чтобы не угореть, приходилось открывать люки на башне. Но Т-34 был прост и дешев в производстве, не требовал легированных сталей, а экипаж не требовал долгого обучения. И если еще учитывать короткую жизнь танка на войне, это становилось решающим фактором. На заводах в тылу Т-34 и самоходки на его базе производили старики, женщины и подростки, заменившие у станков ушедших на фронт мужчин. К тому же наши танки, произведенные на разных заводах, сильно отличались по качеству – танкисты особенно не жаловали горьковские.
