Три тощака
Рассказ-быль
– Если нам станет плохо, то мы будем знать, что нет никого, кто жиреет в то время, когда мы голодны…
– Ура! Ура! – неслись крики.
Ю. Олеша. Три Толстяка
Тощак Первый
Травести Булкина
Время волшебников прошло. По-видимому, вместе с бесплатными профсоюзными путевками для матерей-одиночек… Лида Булкина, актриса провинциального театра, понимала это прекрасно. Но вот ее малолетний сын никак не мог понять, почему мама едет в село на спектакль, а не к морю на отдых. Прихватив, разумеется, его с собой…
– Роль помнишь? – уверенный бас главного режиссера оторвал Лиду от безуспешных попыток свести дебет с кредитом. Она торопливо улыбнулась, но в рабочий ритм войти не успела. Именно этим объяснялся ее вопрос:
– Какую?
Главный, едва начавший очередной сеанс поглаживания бороды, поперхнулся собственным кадыком.
– Сколько их у тебя?
– Две, – сознавая оплошность, но уже не в силах остановиться, произнесла Булкина. – Девочка Суок и мальчик Тутти.
– Тутти-фрутти, – оригинально скаламбурил главреж. – Справишься?
Булкина торопливо кивнула. Маленькая, хотя и пухлая, похожая не то на дозревающую девочку, не то на перекормленного мальчика, она всегда играла детские роли. Похоже, главный ничего подозрительного не заметил…
– Постой, – режиссер не уходил. Он стоял рядом с креслом Лиды в проходе дряхлого театрального автобусика и задумчиво смотрел поверх головы Булкиной. Автобус качался на колдобинах, за окнами проплывала заснеженная степь. Труппа притихла, с любопытством глядя на главного. Его внезапный интерес к столь низкой материи, как сценарий спектакля, был явлением редким. – Лидочка, милая… А эти… Суок и Тутти… они разве не играют одновременно?
Лида покосилась на Танечку Добренко, вторую кандидатку на детские роли. Ростом Таня тоже не вышла… но восьмой месяц беременности явно мешал ей изображать Суок, не говоря уже о Тутти. При каждом рывке автобуса, помнившего еще правление Хрущева, Танечка ласково хваталась за живот. Впрочем, сейчас она и это забывала делать. Отчаянно глядя на Лиду, Танечка мотала головой и умоляюще улыбалась. Признаться, что Танечка не может играть Суок, было бы жестоко. Главреж давно заявлял, что уволит первую же актрису, посмевшую забеременеть. Лишь мечтательно-летаргическое состояние не позволяло ему заметить Танину фигуру или удивиться тому, что в спектакле она исполняет роль Второго Толстяка.
– Нет, не играют. Это в книге они вместе, а у нас новое прочтение текста. Тутти – это лишь мечта девочки Суок о богатом и могущественном брате… ну, и эротический подтекст небольшой… А для Тутти придуманная им Суок – проявление комплекса Электры… ну, еще и показатель его стремления властвовать, помыкать женщинами…
Главреж задумчиво покивал.
– Любопытная трактовка… Да-с. А не слишком ли круто?
– Спектакль-то для взрослых, – храбро пискнула Лида.
– Ну да, понимаю, – главреж кивнул, однако из состояния мозговой активности не выпал. – Ребята, а зачем мы переделываем детский спектакль для взрослых? Давайте сыграем… э-э-э… «Сон в летнюю ночь»? Или…
Из-за спины главного вынырнул помреж. Молодой и энергичный, он давно уже занимался делами творческими, оставив главному режиссеру любимую тем административную часть работы.
– Леопольд Львович, вы помните, как на прошлой неделе мы обсуждали политическую ситуацию в стране? Все нестабильно, неясно, борются силы старые и новые… то есть, старые и очень старые. Брать спектакли советских лет – провокационно. Брать спектакли диссидентов – а вдруг обстановка сменится. Западные авторы – сами понимаете. Лучше всего использовать детскую сказку для создания забавного эротико-комедийного скетча. Никто не придерется, и пойдет в любой аудитории. Хоть для старых коммунистов, хоть для молодых бизнесменов.
Утонувший в тарахтении помощника, главреж замахал руками:
– Да помню, помню, Игорь Константинович! Но зачем «Трех Толстяков» взяли? Сказочка-то насквозь политизирована!
– Во дает, старик, – прошептала Лиде успокоившаяся Танечка. Главному режиссеру уже было не до вопроса о неработоспособности второй травести. – Поумнел…
Игорь Константинович потупил глаза.
– Да, погорячились… Текста никто толком не помнил… да еще по радио объявили, что большая часть нас – за возврат к коммунистическому прошлому.
– Голосование же недействительным признали, – вновь блеснул эрудицией главный. – Так что делать? Всю политику из сказки не выкинешь, сюжета не будет!
– Новое прочтение, – твердо заявил помощник. – Не с точки зрения путчистов Просперо и Тибула, а с точки зрения правительства народного триединства.
– Кого?
– Трех Толстяков.
Главный повернулся и молча побрел в хвост автобуса. Игорь Константинович улыбнулся труппе и громким шепотом заявил:
– Человек старой закалки… Что ж, роли вы знаете, зритель неприхотливый. А что такое мешок картошки на каждого за выступление – не мне вам объяснять!
– Ее ж еще выкапывать самому надо, картошку эту! – хмуро буркнул старик Семенов, игравший в спектакле роль ученого Гаспара. – По грязи…
– Ничего, зато крупной наберем! – оптимистично возразил юный подхалим Толик, по причине молодости и хрупкости – канатоходец Тибул. Высоты он панически боялся и поэтому никак не мог вжиться в свой образ.
На этом дискуссия о спектакле и закончилась. Автобус приближался к месту своего назначения – селу деревенского типа – Махаловке.
Тощак Второй
Надувная кукла наследника Тутти
Дом культуры села Махаловка был полон. Приезд артистов, пусть даже из областного центра, был здесь редким событием, и собрались все. В первом ряду сидела местная элита – председатель сельсовета, врач, ветеринар, продавщица магазинчика и милиционер. Народившаяся буржуазия и нарождающееся фермерство представлены не были. В Махаловке роды явно обещали быть поздними и затяжными.
Булкина стояла за кулисами в костюме мальчика Тутти. Самый критический миг – сцены, где надо было играть за двоих, – пока еще не настал. Сейчас она надувала реквизит – большую, в рост настоящей двенадцатилетней девочки, куклу из резины телесного цвета. Кукла была куплена помрежем Игорем Константиновичем в американском секс-шопе. По официальной версии – для сексуально озабоченного друга, который умер от инфаркта, не дождавшись подарка. По неофициальной – жена Игоря обнаружила куклу в его портфеле и устроила грандиозный скандал. Выкидывать куклу бережливый Игорь не стал, а оформил ее в бухгалтерии театра как реквизит. Теперь она всегда была у него под руками, но вдали от глаз ревнивой супруги.
Говоря откровенно, именно это и явилось причиной постановки «Трех Толстяков».
– Лид-дочка, мил-ленькая, – странно запинаясь пробормотал «Тибул» и шлепнул Булкину по попе. Вживаясь в роль отважного канатоходца, он явно выпил для храбрости. – Как планы на вечер?
Булкина смерила Толика надменным взглядом наследника престола и спросила:
– Милый, почему ты проявляешь ко мне внимание, лишь когда я играю мальчишеские роли?
«Тибул» смутно улыбнулся и побрел в отгороженную ширмой гримерную. Булкина, продолжала надувать куклу. С легкими щелчками из нежно-розовой девичьей груди прорезались коричневые пуговки сосков.
– Отвратительно, – сказала Булкина, разглядывая куклу. Потом закрыла вентиль, и втолкала трубочку, через которую надувалась кукла, ей в пупок. Все прочие места практичные американцы зарезервировали для других целей.
– Быстренько, быстренько, – заторопил Лиду подбежавший помреж. – Сейчас твой выход…
Вдвоем они принялись одевать куклу в прозрачное кисейное платье. Краем глаза Лида следила за происходящим на сцене. Там прыгал в окружении чахлой массовки ученый Гаспар. Задрав голову, он комментировал переход Тибула по канату через площадь. Играл Семенов хорошо, некоторые зрители даже поднимали глаза, словно надеялись увидеть под низким потолком канат и идущего по нему Тибула.
– Ах! Ах! – кричал Семенов. – Мое сердце прыгает, как яйца, опущенные в кипяток!
Зрители одобрительно матерились.
Гвардейцы из массовки тем временем громко разговаривали о том, как они готовятся подстрелить Тибула. Танечка, уже переодетая во Второго Толстяка, сидела за кулисами, занеся молоток над капсюлем от охотничьего ружья.
Семенов продолжал надрываться:
– Тибул обращается к гвардейцам! Он обещает им мир, землю и деньги! Тибул опытный популист, гвардейцы заколебались. Они дерутся друг с другом! Ах! Ах!
Настал черед первого появления наследника Тутти и его куклы. Лида глубоко вдохнула – и, вальсируя, вышла на сцену. Кукла, завлекательно улыбаясь широко раскрытым ртом, болталась в ее руках.
В зале повисла мертвая тишина, нарушаемая лишь похрустыванием семечек. Впрочем, оскорбленными или возмущенными зрители не выглядели. Скорее – заинтригованными.
– Срамота! – сказала продавщица. Но как-то неубедительно.
– Раз-два-три, раз-два-три, – кружась с куклой, говорила Лида. – Я – Тутти, наследник Трех Толстяков! Меня не пускают играть с детьми, и мой единственный друг – это чудесная наду… заводная кукла. Раз-два-три! Как я люблю тебя, моя милая кукла!
В зале стали похохатывать. Кто-то одобрительно выкрикнул:
– А малец-то не промах!
Подталкиваемые помрежем, на сцену вновь выступили гвардейцы и окружили Лиду. Опустив куклу, Лида остановилась и воскликнула:
– Здравствуйте, мои верные гвардейцы! Почему вы так возбуждены?
– Потому что мы ненавидим Трех Толстяков и тебя, их единственного наследника! – ответил один из гвардейцев. – Дети наши мрут, дети голодают, а ты играешь с куклой! Отдай ее сюда, злобный волчонок!
Гвардейцы вырвали из рук Лиды куклу и унесли ее за картонные кусты в глубине сцены. Оттуда послышались крики:
– Так! Так ее!
Временами из-за декораций на миг высовывалась то рука, то нога несчастной куклы. Зрители недоумевающее переглядывались.
Лида повернулась к залу и с надрывом выкрикнула:
– Гвардейцы ругают Трех Толстяков! Гвардейцы отобрали мою куклу и тыкают в нее саблями!
Из зала донесся довольный голос доктора:
– Вполне ожидаемая трактовка. Не понимая, что происходит, ребенок описывает происходящее в доступных ему терминах: «в куклу тыкали саблями»!
Лида покосилась на помрежа – тот грозил кулаком гвардейцам, слишком уж энергично размахивающим куклой. А за его спиной уже готовились выходить на сцену Три Толстяка.
Все вроде как шло замечательно. Только краем глаза Лида заметила, как к председателю, сжимая что-то в руке, подошла жена и стала что-то шептать на ухо. Возмущается, наверное…
Наконец сцена кончилась, и Булкина вернулась за кулисы. Зрители оживленно аплодировали. Лишь сидящее в первом ряду сельское начальство казалось окаменевшим. Лидочка с удивлением заметила, что почти у всех, за исключением ветеринара, в руках маленькие транзисторные приемники. Похоже, они слушали новости, продолжая тем не менее наблюдать за ходом пьесы.
За кулисами Булкина с удовольствием зашвырнула куклу в угол и сказала помрежу:
– Игорек, дай бедному ребенку сигарету… Да что вы все, с ума посходили? – Последнее замечание было вызвано маленьким приемничком, к которому приник помреж. Рядом с ним, напряженно вслушиваясь в тихий голос диктора, стояли Леопольд Львович и старик Семенов.
Помреж молча протянул Булкиной пачку сигарет и сказал:
– В столице беспорядки, Булкина. Говорят, что власть перешла на сторону восставшего народа. Омоновцы отказались стрелять в народ…
– А это значит, что скоро все солдаты откажутся воевать против народа, – цитатой из роли продолжил Семенов.
– Ну и что? – закуривая, спросила Булкина. – Нам-то что с того? Мы – народ. Кто бы ни победил, все равно власть будет наша, народная.
Но ее юмора не поддержали.
– Мы – интеллигенция, – хмуро сказал Игорь Константинович. – А народ – в зале. И сейчас он поспешит отрапортовать новой власти о том, что всецело на ее стороне. И что провокаторы, играющие антинародную пьесу, ими пойманы и сидят в крепком амбаре.
– Нет здесь крепких амбаров, – взбрыкнул Семенов.
– Для нас найдут.
– Ребята, – перепуганно спросила Лида. – А эта… наша власть… она точно уже победила?
– Пока неясно, – хмуро ответил помреж. – И это хуже всего. Непонятно, чем пьесу заканчивать. Значит…
– Значит, будем тянуть, – догадался старый и мудрый Семенов.
Тощак Третий
Совок
По радио передавали классическую музыку. Прижимая приемник к уху, Булкина следила за сценой. Там Просперо излагал Трем Толстякам перспективы их дальнейшей жизни:
– Крестьяне, у которых отнимают хлеб, сжигают дворцы помещиков! Рудокопы не хотят добывать уголь! Рабочие ломают машины! Матросы выбрасывают ваши грузы в море! Актеры переходят на сторону народа! Все сироты, калеки, нищие, юродивые идут войной против вас!
Музыка в приемнике прервалась, и диктор радостно объявил, что мятежники отогнаны от здания центральной киностудии, которую они пытались захватить. Булкина начала в панике размахивать руками, заметивший ее жесты Первый Толстяк подмигнул Просперо, и тот, не прерываясь, продолжил:
– Все лентяи и лоботрясы, все, кто не хочет усердно зарабатывать и копить деньги – идут войной против вас! Те, кому больше нравится ломать, чем строить – готовятся штурмовать дворец!
Стоящий рядом с Булкиной помреж облегченно вздохнул.
– Умеем, все-таки… А, Лида? Умеем импровизировать?
– Да, – хмуро ответила Булкина. – Это мы умеем… Игорь, тут сказали, что через десять минут будет важное сообщение.
– Хорошо, – оптимистично произнес помреж. – Видимо, ситуация определяется. Узнаем, как заканчивать спектакль.
Булкина кивнула, поглядывая сквозь дырочку в занавесе на зал. Не нравилось ей перешептывание сельского руководства.
Леопольд Львович мягко отобрал у Булкиной приемник и шепнул:
– Давай на сцену. Твой выход.
Подхватив ненавистную куклу, Лида вышла на сцену. Зрители, приунывшие было, оживились. Появление резинового чуда западной технологии вызывало среди них вполне нездоровые эмоции. Бабы зло косились на мужиков, но возмущаться не смели.
Лида вздохнула и закружилась по сцене. Она изображала наследника Тутти, танцующего с куклой. Несколько раз, повинуясь гримасам помрежа, она чмокала куклу в блестящие алые губы. Потом начала беседу Тутти и Суок, сама задавая вопросы и сама же отвечая на них. Никогда еще идея помрежа не казалась ей такой дурацкой, как в этот момент. Донесшийся из зала голос сельского врача: «Мальчик галлюцинирует», – не прибавил ей оптимизма.
Однако болтовня о пирожных и цирке не могла длиться бесконечно. Нужно было переходить на политические темы и определять все-таки свое отношение к войне толстяков и бедняков. Лида приблизилась к краю сцены и прошипела Леопольду Львовичу:
– Что?
Леопольд Львович поднял на нее бледное лицо и простонал:
– Катастрофа! Ничего не ясно! И до утра не будет ясно! Лидочка, я не знаю, что делать…
Булкина постояла секунду, потом вышла в центр сцены. Посмотрела в зал. Почуявшие неладное сельчане прекратили перешептываться и уставились на нее.
– И я не знаю… – словно отвечая главрежу, сказала Лида. Вздохнула и продолжила: – Знаете, то, что бедняки голодают, это, конечно, плохо. Но то, что толстяков стали бросать с набережной, мне тоже не нравится. И если гвардейцы отказались стрелять в народ и стали стрелять друг в друга, это совсем не повод для оптимизма. А когда начинают говорить про друзей народа, то вскоре вспоминают и про его врагов.
Лида отстегнула булавку, скрепляющую слишком широкий костюм наследника Тутти, и с удовольствием ткнула куклу в тугой живот. Игорь Константинович за кулисами пискнул в один тон с выходящим из куклы воздухом.
– А еще мне не нравятся сказки, где дети воюют за взрослых, и жизнь, где взрослые играют с надувными куклами. И то, что мы все время играем, импровизируя на ходу, не нравится.
Бросив обмякшую куклу, Булкина пошла за кулисы. А сидящий в зале председатель сельсовета вдруг встрепенулся и закричал:
– Граждане! Все мы знаем, какое тяжелое положение сложилось в столице нашей родины! Борются… борются наши и не наши. А мы видим здесь самых настоящих провокаторов! Считаю, что мы должны задержать их. А когда ситуация в столице стабилизируется, предъявить обвинение! Как честный гражданин, произвожу гражданский арест!
Сообразивший, что терять уже нечего, Леопольд Львович высунулся из-за кулис и заорал:
– Американских фильмов насмотрелся, придурок!
И началось.
Тощак Четвертый, незапланированный
Ошейник
По центральной улице села Махаловка бежала труппа областного театра. Впереди мчался легконогий гимнаст Тибул. Он был в разноцветном трико, и остатки черного грима капали у него с лица, отмечая пройденный путь. Следом, обхватив животы, мчались Три Толстяка. Временами они выхватывали из-под камзолов тряпки и разбрасывали их по сторонам. К концу своего бега толстяки явно должны были сбросить вес. Лишь Второй Толстяк, беременная Танечка Добренко, несла свой живот бережно и аккуратно.
Тутти-Суок бежала быстро, как настоящий мальчишка. Ее путь отмечала лишь крепкая, недетская ругань. За ней следовал покряхтывающий при непривычной физической нагрузке Леопольд Львович. Его продвижение отмечалось лишь незримым падением репутации. Помреж Игорь Константинович даже в бегстве был элегантен и красив. Спасенная им кукла лежала у него на плече, тихонько выпуская из себя остатки воздуха. Воздух был теплым и в ночной осенней прохладе оставлял маленькие облачка пара.
Небольшая массовка – министры, гвардейцы и народ – бежала слитной и дружной толпой, помогая друг другу на ходу, размахивая фанерными винтовками и деревянными шпагами. Ее бегство не сопровождалось абсолютно ничем, как и положено массовке.
Замыкали труппу старик Семенов – Гаспар – и оружейник Просперо, он же Гоша Иванов. Старик Семенов бежал последним по причине возраста и утери очков. Гоша-Просперо прикрывал отход. К его рукам были по-прежнему прикреплены громоздкие пластмассовые цепи, и он размахивал ими вокруг себя, распугивая сельчан. Под удар никто еще не попал и в легкости цепей не убедился, так что моральные потери преследователи несли серьезные.
Когда одна из цепей оборвалась и со свистом унеслась в темноту, потерявший чувство пространства и времени Просперо выхватил из-за пояса бутафорский одноствольный пистолет и пальнул из него в толпу.
С махаловского милиционера сбило пулей фуражку. Милиционер выматерился и крикнул:
– Боевики вооружены, граждане! Призываю вас блокировать их отход!
После чего бросился в сторону сельсовета – видимо, за табельным пистолетом. Однако махаловские мужики, воодушевленные азартом, продолжали преследование. Просперо, отшвырнув дымящийся пистолет, заорал:
– К столовой, товарищи! Отступаем к столовой!
Его послушались. Даже Толстяки сменили направление и устремились к сельской столовой, где их пару часов назад кормили борщом и вареной картошкой. Вслед им неслись камни и оскорбления, но гвардейцы из массовки, чувствуя, что сходят с ума, дали несколько залпов из фанерных винтовок, распугав преследователей.
На столовской кухне тем временем происходил погром. Артисты под предводительством Тутти-Суок переворачивали вверх дном посуду, заглядывали в кастрюли и сковородки. Наконец, вычерпав из самой большой кастрюли остатки вчерашнего борща, Тибул обнаружил, что дна у кастрюли нет.
Первым в черную кишку подземного хода прыгнул отважный Просперо. За ним последовали Тибул и Тутти-Суок. Двух Толстяков пропихнули сквозь скользкую от томата и разваренной капусты кастрюлю верные гвардейцы. Потом опустили на связанных вместе фартуках Второго Толстяка, нежно придерживающего живот.
Последними в подземный ход спустились близоруко щурящийся доктор Гаспар и главреж с помрежем. Вокруг шеи Игоря Константиновича фривольным шарфиком была повязана сдувшаяся кукла. Впрочем, руки куклы еще сохранили остатки упругости и упрямо цеплялись за обрез кастрюли. С полузадохнувшегося помрежа сняли куклу и выбросили обратно, в кухню.
Там она и осталась дожидаться разгневанных махаловцев – среди рассыпанной пищи, дымящихся одноствольных пистолетов, выпавших из кармана Тибула листовок и прочей бутафории.
