XIX
ЗАПАДНЯ

Когда белые люди уехали, Корак выбежал из джунглей на поляну и вытащил свое копье из тела убитого льва. Он все еще улыбался. То, что он видел, было ему по душе. Одно только смущало его – как это белая девушка умудрилась с такой изумительной ловкостью вскочить на дерево – прямо со спины своей лошади! Так умеют прыгать только обезьяны, так умела прыгать только Мериэм! Он вздохнул. Мериэм погибла. Мериэм умерла. Бедная малютка Мериэм!

Ему было любопытно узнать, была ли эта человеческая самка и в других отношениях похожа на Мериэм. Ему страшно захотелось увидеть эту незнакомую девушку снова. Он посмотрел вслед трем фигурам, удалявшимся прочь. Куда они едут? Где эти люди живут? Не пойти ли за ними?

Но он не сдвинулся с места, он стоял и смотрел, пока они не скрылись из виду. Увидев цивилизованную европейскую девушку и щеголя-англичанина, одетого в хаки, он смутно вспомнил о чем-то забытом, давно не просыпавшемся в душе.

Когда-то и он сам мечтал вернуться к культурному образу жизни. Но когда умерла Мериэм, его покинули всякие надежды и желания. Теперь ему хотелось одного: жить в одиночестве, возможно дальше от людского общества.

Он вздохнул и медленно скрылся в джунглях.

Бвана встретил вернувшихся гостей на веранде своего дома.

Сквозь сон он услышал выстрел из ружья. Это стрелял Гансон. Бвана стал думать, что бы мог означать этот выстрел? Ему пришло в голову, уж не попал ли в какую беду один из его гостей? Встревоженный этой мыслью, он встал и отправился к своему приказчику, и там ему сообщили, что вечером здесь был Гансон, и что он уже несколько часов, как уехал. Вернувшись к себе, Бвана заметил, что ворота конюшни распахнуты настежь. Он вошел в конюшню и увидел, что нет ни лошади Мериэм, ни той лошади, которой чаще всего пользовался мистер Морисон Бэйнс. Тогда Бване пришло в голову, что стрелял давеча Морисон; Бвана снова разбудил приказчика и хотел отправиться на поиски, но взглянул на поляну и увидел, что охотники уже едут домой.

Мистер Морисон начал было рассказывать о происшествии, но к его рассказу Бвана отнесся холодно. Мериэм молчала. Она видела, что Бвана сердит на нее. До сих пор он никогда на нее не сердился, и потому его гнев мучительно терзал ее сердце.

– Ступай к себе в комнату, Мериэм! – сказал он. – А вы, Бэйнс, зайдите на минуточку ко мне в кабинет. Я хочу сказать вам два слова.

Молодые люди повиновались. Даже в самых ласковых словах было у Бваны что-то такое, что заставляло людей повиноваться ему. Затем Бвана обратился к Гансону.

– А вы, Гансон, каким образом очутились с ними?

– Я сидел в саду, – ответил тот. – После того, как я расстался с приказчиком, я пошел и лег на траву полежать. У меня такая привычка. Немного полежал и нечаянно заснул. Слышу, разговаривают двое: Бэйнс и ваша барышня. О чем шел у них разговор, я не слышал, но потом Бэйнс уходит в конюшню, выводит двух лошадей и уезжает вдвоем с мисс Мериэм. Я, конечно, не вмешивался, не мое это дело, но я подумал: «Мало ли что может случиться, особенно с барышней», – и поехал тихонько сзади. И хорошо сделал, потому что Бэйнс, как только увидел льва, пустился бежать без оглядки и оставил девушку одну. Слава богу, я не промахнулся и с первого же выстрела угодил зверю под лопатку.

Гансон замолчал.

Бвана тоже не сказал ни слова.

После этой паузы Гансон закашлялся в видимом замешательстве. Казалось, он хочет сказать что-то такое, о чем ему и самому неприятно говорить.

– В чем дело, Гансон? – спросил у него Бвана. – Вы хотите что-то сказать?

– Дело вот в чем… – промолвил, запинаясь, Гансон. – Я часто бываю у вас в саду, и мне не раз попадалась на глаза эта пара – барышня и молодой человек. И простите меня, пожалуйста, но, насколько я понимаю, мистер Бэйнс не доведет до добра вашу барышню. Похоже на то, что он затевает бежать с ней отсюда.

Говоря это, Гансон и не подозревал, что он говорит чистейшую правду. У него были свои затаенные цели: он хотел сейчас воспользоваться мистером Бэйнсом, а потом отвязаться от него.

– Вот что я хотел бы предложить, – продолжал Гансон, – я собираюсь уезжать на днях. Не посоветуете ли вы мистеру Бэйнсу сделать вам одолжение и поехать вместе со мной на север – до большого караванного пути?

Бвана задумался.

– Видите ли, Гансон, – промолвил он, – мистер Бэйнс – мой гость, и я не могу выгонять его из дому. Кроме того, я не думаю, что ваши догадки об его отношениях к мисс Мериэм справедливы. Но мне вспоминается, что он сам говорил о своем желании возможно скорее вернуться домой. Может быть, он и примет ваше предложение поехать на север – вы, кажется, сказали, что завтра же собираетесь в путь? Приходите ко мне завтра утром, а пока до свидания. Благодарю вас за то, что вы не оставили Мериэм без защиты.

Гансон злорадно улыбнулся, но скрыл свою улыбку от Бваны. Повернувшись, он взял ружье и ушел.

А Бвана направился к себе в кабинет, где его ждал мистер Морисон. Мистер Морисон, видимо, был очень взволнован. Он шагал по кабинету из угла в угол.

– Бэйнс! – сказал без дальних околичностей Бвана. – Гансон завтра уезжает на север. Вы ему очень понравились. Он просил меня сообщить вам, что он с удовольствием возьмет вас с собой. Спокойной ночи, Бэйнс.

По распоряжению Бваны, Мериэм не выходила из комнаты, покуда мистер Морисон собирался к отъезду. Гансон явился за ним рано утром. Впрочем, Гансон и не уходил никуда; он остался ночевать у приказчика, чтобы тронуться в путь на рассвете.

Прощание гостя с хозяином не отличалось особой сердечностью. Проводив Бэйнса, Бвана вздохнул с облегчением. Не легко было ему указать мистеру Морисону на дверь, но он не раскаивался в своем поступке. Он и сам видел, как увивается мистер Морисон за Мериэм. Зная, как чванится молодой человек своим аристократическим происхождением, Бвана понял, что тот и не подумает предложить свое дворянское имя этой безымянной арабской девушке. Бвана не сомневался, что при всей белизне своей кожи Мериэм арабская девушка.

Обо всем этом эпизоде Бвана не сказал ни слова самой Мериэм. С его стороны это была большая ошибка. Мериэм, хотя и чувствовала, сколько добра сделали ей Бвана и Моя Дорогая, все же была и горда, и обидчива. Ее оскорбило, что Бвана, изгнав мистера Морисона, не пожелал даже выслушать ее объяснений. Кроме того, такой крутой поступок с молодым человеком сделал последнего в ее глазах чуть ли не мучеником и пробудил в Мериэм особую симпатию к нему.

Гансон и Бэйнс тронулись в путь. Бэйнс хранил угрюмое молчание. Гансон попробовал сразу завести такой разговор, который помог бы ему перейти к намеченному плану. Он ехал рядом со своим спутником, немного сзади, и когда заметил, сколько тоски и уныния на его аристократическом лице, не мог удержаться от самой веселой усмешки.

– С вами поступили там не слишком-то вежливо! – рискнул он сказать, кивнув головой в сторону дома, откуда они только что уехали.

Бэйнс молчал.

– Очень он высоко ценит эту девочку, – продолжал Гансон. – Он не хочет никому отдавать ее замуж… Не желает расставаться с нею. Но, по-моему, он поступил неразумно, предложив вам уехать из дому. Надо же ей выйти за кого-нибудь замуж, а лучшего жениха, чем вы, не придумаешь. Вы такой джентльмен!

Бэйнса подмывало заметить Гансону, что тот вмешивается не в свое дело; но ему польстила последняя фраза Гансона. Этот «купец» стал казаться ему человеком весьма рассудительным.

– Да, он порядочный грубиян и нахал! – проворчал Морисон. – Но я проучу его. Он, может быть, и важная персона тут, в глуши, в центральной Африке, но в Лондоне мое положение гораздо выше, и он сам убедится в этом, когда приедет туда.

– Будь я на вашем месте, – сказал Гансон, – я бы никому не позволял вмешиваться в мои отношения к женщинам. Говоря между нами, я и сам его не очень долюбливаю, и если я могу вам помочь, пожалуйста, располагайте мной.

– Благодарю вас, Гансон, – сказал Бэйнс, слегка оживившись, – но что может предпринять человек в этой проклятой дыре?

Гансон хитро ухмыльнулся.

– Я сделал бы вот что: я бы взял эту девицу с собой. Если она вас любит, она пойдет за вами с удовольствием.

– Это невозможно! – отозвался Бэйнс. – Вся эта гнусная местность у него в руках, – на целые мили кругом. Он поймает нас через два-три часа.

– Ну, нет, не поймает! – возразил Гансон. – Если я возьмусь за это дело, он никогда никого не поймает! Я уже десять лет занимаюсь тут торговлей и охотой, и знаю эту местность не хуже, чем он. Если вы хотите увезти эту девушку, я помогу вам, и ручаюсь, что никто не настигнет нас до самого моря. Мы сделаем так: вы напишете ей записочку, а я пошлю с этой записочкой моего человека. Назначьте ей свидание, скажите, что вам хочется попрощаться с нею, и я уверен, что она придет. А пока мы передвинем нашу стоянку немного на север. Вы можете условиться с нею, чтобы она была готова в одну из ближайших ночей. Скажите ей, что я встречу ее в определенном пункте и отвезу ее на нашу стоянку, где вы будете ее ожидать. Это самый хороший план, так как я знаю местность лучше, чем вы, и скорее проеду такое большое расстояние. Вы будете медленно двигаться с нашими сафари на север, а я с барышней догоню вас в дороге.

Бэйнс спросил:

– А если она не согласится поехать?

– Тогда снова назначьте ей свидание, но сами на это свидание не ходите, а Пошлите меня. Уж будьте покойны, я вам ее доставлю. Если мы и обманем ее, она потом об этом не пожалеет, особенно после того, как поживет с вами два месяца, покуда мы доберемся до моря.

Бэйнс хотел было притвориться, что этот безнравственный план возмущает его, но прикусил язык. Ведь он и сам имел такие же намерения по отношению к девушке.

Конечно, грубый торговец изобразил это слишком неприглядными красками. В его устах это дело принимает характер какого-то насилия. Но лондонский аристократ сообразил, что, если он воспользуется услугами Гансона, ему почти наверное обеспечен успех.

Он молча кивнул головой в знак согласия.

Всю остальную дорогу ни Гансон, ни Бэйнс не сказали почти ни слова. Каждый был погружен в свои думы, при чем и тот и другой думали друг о друге в высшей степени нелестные вещи.

Пробираясь сквозь густую растительность леса, они не принимали никаких мер предосторожности, и скоро треск сучьев под копытами их лошадей привлек внимание третьего путника.

Это был Корак.

Корак решил прийти на то самое место, где он видел белую девушку, которая с такой поразительной ловкостью взобралась на вершину дерева. Его влекла к ней какая-то неотразимая сила. Он хотел увидеть ее при свете дня, увидеть черты ее лица, узнать, какого цвета ее волосы, ее глаза. Ему казалось, что она непременно должна быть похожа на погибшую Мериэм, хотя он и знал, что это пустая мечта. В ту минуту, когда она мелькнула перед ним при лунном свете, она показалась ему такого же роста, как его былая подруга, но формы ее тела были более округлы и женственны.

Услыхав лошадиный топот, он украдкой пробрался сквозь листву, чтобы ближе увидеть, кто едет.

В молодом человеке он сразу признал того самого, кто обнимался с девушкой при лунном сиянии. Другого он не узнал, хотя и в его позе и во всем его облике было что-то удивительно знакомое.

Корак решил, что стоит ему следовать за этим молодым англичанином, и он непременно отыщет загадочную белую девушку, так взволновавшую его воображение. Поэтому, незамечаемый никем, он проводил Гансона и Морисона до самой стоянки. Здесь мистер Морисон написал небольшую записочку, а Гансон вручил ее одному из своих подчиненных; тот немедленно помчался с нею на юг.

Корак не отходил от стоянки, он внимательно следил за англичанином. Он надеялся, что когда оба всадника доедут до этой стоянки, девушка окажется именно тут. Но он увидел, что его надежда не сбылась, и почувствовал большое огорчение.

Бейнс, не находя себе места, шагал взад и вперед под деревьями. Гансон лежал в гамаке и курил. Они говорили мало. Корак растянулся на ветке прямо над ними, прячась в густой листве. Время шло к вечеру. Кораку захотелось пить и есть. Он сообразил, что белые люди не покинут до утра своей стоянки, и поэтому решил на время уйти отсюда. Он пошел на юг, полагая, что по этой дороге легче всего встретить девушку.

Мериэм гуляла неподалеку от дома Бваны, в озаренном луной саду. Она все еще была оскорблена несправедливым, как ей казалось, обращением Бваны с мистером Морисоном Бэйнсом. Ей так и не объяснили, за что он был изгнан из дома, ибо, щадя ее, и Бвана, и Моя Дорогая скрывали от нее истинный смысл того предложения, которое сделал ей Бэйнс.

Они знали то, чего Мериэм не знала; они знали, что он не имеет намерения жениться на ней. Если бы он хотел жениться, он, несомненно, обратился бы раньше всего к самому Бване, так как не мог сомневаться, что ответ будет положительным, конечно, в том случае, если сама Мериэм чувствует расположение к Морисону.

Мериэм любила их обоих, и Бвану, и Мою Дорогую, и была благодарна им за все, что они для нее сделали, но она была дикарка, и в ее маленьком сердце глубоко затаилась любовь к свободе; недаром она прожила столько лет привольной жизнью джунглей.

Теперь, впервые за все то время, что она жила в этом доме, она почувствовала себя пленницей.

Она шагала по саду вдоль изгороди, как тигрица шагает по клетке. Вдруг она остановилась, прислушиваясь. Что такое она услыхала? Топот босых человеческих ног неподалеку от сада. Она вся превратилась в слух. Но звук не повторился. Тогда она снова стала шагать взад и вперед вдоль изгороди. Она доходила до одного конца сада, потом поворачивала и, не останавливаясь, шла до другого конца.

Внезапно она заметила возле кустов белый конверт, которого не было здесь за минуту до этого, когда она проходила по той же тропинке.

Она сразу остановилась и прислушалась. В этот миг она более, чем когда-либо, была похожа на тигрицу: вся настороже, вся наготове.

За кустами притаился голый гонец и глядел на нее сквозь листву. Он увидел, что она подошла к конверту.

Значит, письмо дошло. Негр спокойно встал и, прячась в густой тени кустов, исчез в чаще.

Тонкий слух Мериэм ловил каждое его движение. Она и не пыталась рассмотреть, кто он такой. Она сразу догадалась, что это посланный мистера Морисона. Она нагнулась и подняла конверт. При ярком сиянии луны она без труда прочитала бывшую в конверте записку.

– «Я не могу уехать, не повидавшись с вами», – писал ей Бэйнс. – «Завтра утром приходите на просеку попрощаться. Приходите одна».

В записке было еще несколько слов, от которых щеки у нее покраснели, а сердце забилось сильнее.