Около одиннадцати вечера мы с Лидкой вышли из метро и пешком направились в сторону нашего дома. Мы шли не спеша, болтали о чем-то незначительном и лакомились только что купленным у метро мороженым.

— Лида, ты же говорила, что ты из Подмосковья, — не могла не поинтересоваться я у Лидки.

— И что?

— А то, что мы с тобой столько времени в одной комнате живем, а ты ни разу не уезжала в Подмосковье проведать родителей. Ты извини, может, я лезу не в свои дела, но мне просто интересно, они у тебя живы?

— Детдомовская я. Некуда мне ехать, — ответила Лидка.

— Извини, — тут же осеклась я.

— А что тут такого? Мы с тобой одного поля ягоды. У тебя семья неблагополучная, а у меня ее вообще нет. Еще неизвестно, что лучше, неблагополучная семья или ее полное отсутствие. У тебя, правда, бабушка есть, а это дорогого стоит. Я бы в этой жизни все отдала, если бы у меня была бабушка.

— И ты никогда не интересовалась, кто твоя мать?

— А как можно узнать, если меня, когда мне было несколько дней от роду, ночью на порог детской поликлиники подкинули? Утром ее сотрудники пришли на работу и увидели, что прямо у входной двери стоит корзина, а в ней — я. Голодная, холодная, в мокрых пеленках и чудом не замерзшая, со страшным обезвоживанием. А еще в корзинке была записка «Девочка родилась тогда-то и тогда то. Ей ровно пять дней. Если будет такая возможность, назовите Лидой». И все.

— А мать не нашли?

— Нет, конечно. Я ей только в одном благодарна: что она меня все-таки к дверям поликлиники положила, а не в мусорный бак выкинула или, как котенка, в реке утопила. Не смогла она меня жизни лишить, и за это ей большое человеческое спасибо.

Лида помолчала и тут же добавила:

— Ладно, давай не будем о грустном. Родителей не выбирают. Зато, когда у нас с тобой дети будут, мы их любить будем больше жизни. Я так дочку хочу! В лепешку разобьюсь, но все для нее сделаю. Землю буду рыть носом, но она у меня в самых красивых платьях и туфельках ходить будет. Сама буду недоедать, но ей — лучшие конфеты, лучшее печенье, лучшие шоколадки.

В этот момент в кармане Лидкиной куртки зазвонил мобильный телефон, и она сняла трубку. Нетрудно было догадаться, что ей звонил Егор.

— Егор, соскучился уже? — игриво заговорила она. — Хочешь меня лицезреть? Тогда давай завтра, а сегодня мне нужно выспаться, чтобы выглядеть еще лучше и нравиться тебе еще больше. Завтра я работаю, но у меня есть возможность ускользнуть пораньше. Я все предусмотрела. Скажу девчонкам, что плохо себя чувствую. Поэтому к самому ресторану не подъезжай. Давай ты подъедешь за мной к торговому центру, находящемуся недалеко от ресторана. Ко входу, к девяти часам вечера. Милый, мы будем всю ночь вместе. До встречи, дорогой.

Лида сунула трубку в карман и расплылась в довольной улыбке:

— Соскучился, котяра мартовский!

— Ты опять к нему домой поедешь?

— Ну не к нам же в коммуналку я его притащу! Он приглашает, я еду. А то все это время у нас только секс в машине был, так неудобно. Хотя и очень романтично.

— А ты вот как сама думаешь, чем твои отношения с Егором закончатся?

— Расставанием, чем же еще.

— И ты так спокойно об этом говоришь?

— Я просто очень реалистично смотрю на вещи.

— А может, он из-за тебя разведется?

— Девочка моя, разводятся единицы, а компостируют мозги тысячи. Мне даже проще встречаться с мужчиной, который не обещает каждый день развестись, не проверяет твою нервную систему на прочность, а называет все вещи своими именами: «Милая, мне с тобой очень хорошо, но свою семью я никогда не оставлю».

Я смотрела на Лидку и не верила тому, что она говорит. В глубине души она мыслит и чувствует совсем по-другому. Бесперспективные отношения изматывают душу и забирают энергию. Мы все на что-то надеемся, все ждем чуда и верим в то, что все обязательно изменится и на нашей улице будет праздник.

Чем ближе мы подходили к подъезду, тем все больше я чувствовала какое-то непонятное волнение, объяснение которому я так и не могла найти. Рядом с подъездом стоял какой-то убитый «жигуленок», который побывал уже не в одной довольно серьезной аварии и представлял собой груду металлолома. Может быть, я бы и не обратила особого внимания на этот видавший виды «жигуленок», если бы не тот факт, что на нем не было номеров. Машины без номеров как-то всегда меня настораживали и приводили в замешательство. За рулем «жигуленка» сидел невзрачный молодой человек, лицо которого закрывали массивные очки с черными стеклами. Я и подумать бы никогда не могла, что эта развалюха еще не утратила способности передвигаться.

Когда до подъезда оставалось всего несколько метров, «жигуленок» дернулся и поехал прямо на нас. Быстро опомнившись, мы бросились в сторону дома и побежали к подъезду. Неожиданно я споткнулась о какой-то выступ в асфальте и упала лицом вниз, непроизвольно потянув за собой Лидку. Раздались какие-то непонятные хлопки. В тот момент я еще не понимала, что это выстрелы. Я только понимала, что происходит что-то ужасное. Лидка всем телом навалилась на меня. А затем — громкий скрежет тормозов и абсолютная тишина…

Через какое-то время послышался скрип открывающейся балконной двери.

— Эй, случилось что? — послышался совсем рядом женский голос. — Вам помощь нужна?

Я еще и сама толком не поняла, случилось что-нибудь или нет, но в том, что нас совершенно сознательно хотела сбить эта старая убогая машина, я даже не сомневалась. А еще я подумала о том, что неудивительно, что на балкон вышла женщина, предлагающая свою помощь. Да еще и пожилая. Бесстрашие и сочувствие свойственно многим женщинам. Почему-то мужчины совсем не спешат на подмогу.

— Лидка, что ты навалилась на меня? Больно же! — я с трудом вылезла из-под Лидки и взглянув на ее безмолвное тело, лежащее на асфальте, закричала что было сил. На Лидкиной спине виднелись зияющие раны, из которых сочилась кровь. Только теперь до моего сознания стало доходить, что сейчас произошло.

Я кричала, молила о помощи, ревела и трясла Лидку для того, чтобы она открыла глаза. Но Лидка лежала неподвижно и не отвечала на мои мольбы и просьбы. А еще к нам шли люди. Они обступили нас со всех и громко говорили между собой, сетуя на то, что в последнее время стало страшно выходить на улицу.

Я нажимала кнопки мобильного телефона для того, чтобы вызвать «Скорую», но кто-то из толпы, окружившей нас с Лидкой плотным кольцом, сказал, что уже вызвали и «Скорую» и милицию. Но я хотела сама вызвать «Скорую». Мне хотелось сказать, что она слишком долго едет, и поэтому мы теряем самых дорогих и близких людей. Я всегда боялась вызывать «Скорую», потому что знаю, как страшно находиться с человеком, которому еще можно помочь, но ты ничего не можешь сделать, кроме как нажимать на кнопки телефона и ругаться с тем, кто находится на том конце провода.

Я хорошо помню, как умер мой дед. Мне было лет восемь, когда у него прихватило сердце. Бабушка звонила, вызывала «Скорую». Дед корчился от боли, а на том конце провода говорили, что все машины на вызовах. Как будет свободная бригада, то она сразу приедет. Это было так жутко! Я держала деда за руку и плакала от страха. Мы ждали «Скорую» почти три часа. Господи, даже страшно вспоминать, как тогда дедушка просил нас помочь, мучаясь от дикой, раздирающей боли. Бабушка непрерывно звонила в «Скорую» и просила деда ее дождаться, но дед не смог ждать так долго. Когда «Скорая» приехала, он был уже мертв. Я сидела все так же рядом и держала его за остывающую руку… С тех пор я боюсь вызывать «Скорую». Очень боюсь. Я знаю, как долго она едет…

Я так же сидела, держа Лидку за руку, как когда-то держала за руку дедушку, и набирала до боли знакомый номер. Лидкино лицо освещали уличные фонари. Она лежала с широко открытыми глазами и смотрела куда-то в небо. На минуту мне показалось, что я вижу перед собой крохотную, дрожащую от холода девочку в старенькой плетеной корзинке. Эта девочка хочет есть, пить и просится на ручки к маме. Она такая маленькая и беззащитная. Она совсем крохотная, а уже никому не нужна. Она одна, совсем одна. Брошенная на произвол судьбы молодой женщиной, у которой в силу каких-то обстоятельств не стало сердца. Эта девочка никогда не узнает свою маму, не услышит спетую ей на ночь колыбельную песенку. Она еще не знает, что в этом безумно жестоком мире ей придется не жить, а выживать. Ей придется учиться расталкивать всех локтями, потому что однажды она поймет, что если она не будет этого делать, то забьют ее. Ей придется завоевывать свое место под солнцем и самой зарабатывать деньги на конфеты. Чем больше будет взрослеть эта девочка, тем отчетливей она будет понимать, что она одна и она никому не нужна. Господи, как же это страшно — быть никому не нужной. Никому! Ни одному живому существу на этой земле!

Я попыталась нащупать у Лидки пульс, но из-за своего стрессового состояния уже плохо понимала, есть он или нет. Я наклонилась к Лидке как можно ближе и прошептала:

— Лидок, ты только держись. Умоляю тебя, не умирай. Не умирай хотя бы потому, что я еще не покатала тебя на красном кабриолете. Таком большом, красивом, с белыми кожаными сиденьями. Мы повяжем яркие косынки на головы, наденем темные очки и поедем по столичным улицам. Мужики будут сворачивать головы, а мы будем дразнить их и громко смеяться. А хочешь, мы заедем в твой детский дом? Хочешь? А может быть, и к матери моей заедем. Нет, я бы не хотела заходить к ней в квартиру. Я бы просто дождалась того момента, когда она подойдет к окну, посмотреть, не идет ли кто в гости из собутыльников, сняла бы очки, и в тот момент, когда она на меня посмотрела бы, смачно сплюнула бы на землю, завела мотор и уехала. Лида, я, наверно, чушь несу. Ты скажи, чушь? Нет, Лидка, мы не будем никуда заезжать. На фиг нам кому-то что-то доказывать. Лида, ты мне сейчас, наверно, не веришь, но вот увидишь — красный кабриолет у меня обязательно будет. Я даже сейчас представляю, как мы на нем едем. Лида, а ты представляешь?

Лидка так и не ответила на мой вопрос. А потом приехала «Скорая помощь» и врач сказал мне, что она умерла. Умерла мгновенно. Никаких шансов не было. В нее выстрелили три раза. Одна пуля пролетела мимо. Я видела, как Лидку накрывают брезентом, молча глотала слезы и ощущала страшную пустоту. А ведь если так разобраться мы никогда не были подругами. Просто вместе жили и вместе работали. Лидка была так же одинока, как и я. Она любила жизнь и всеми силами цеплялась за нее. Просто так получилось, что ей не повезло не только с родителями, но и катастрофически не везло с мужиками…

Глядя на то, как увозят Лидку, я смахивала слезы и молча поклялась себе в том, что если у меня будет дочь, то я буду любить ее, как никого в жизни. И пусть мне придется рыть носом землю, но у моей дочери будут самые нарядные платья и самые красивые босоножки. Я буду вкалывать, недосыпать и недоедать, но у нее все будет только самое лучшее.