Глава 15

От спиртного у меня приятно закружилась голова, тело стало легким и невесомым. Я подошла к бару, налила вторую порцию и вновь растянулась на шкуре медведя. Камин пылал так жарко, что мне пришлось встать, раздеться до трусиков и лечь обратно. Я перекатилась на спину и почувствовала, как затвердели мои соски.

Тело напряглось, как струна, на шее выступили маленькие капельки пота.

Я закрыла глаза и вспомнила свой далекий Хабаровск. Очень часто бывают моменты, когда я начинаю жалеть себя. Кто виноват в том, что жизнь повернулась именно так, а не иначе? Грязные приставания ненавистного мне отчима оставили в душе настолько черный след, что даже по прошествии времени ни с того ни с сего всплывают в памяти.

Вот я лежу на своей даче, которая тянет почти на миллион долларов, на медвежьей шкуре, которая тоже стоит немалых денег. За окнами стоит мой шестисотый «мерседес», и только одному богу известно, какой ценой мне все это досталось. Деньги никогда не бывают чистыми. Они грязны только потому, что называются деньгами. Они достаются нам потом и кровью, но когда мы приходим к большим деньгам, то стараемся забыть про все унижения, через которые пришлось пройти, прежде чем в кармане завелась кругленькая сумма.

Вот сейчас я имею деньги и власть. Головорезы слушают каждое мое слово и исполняют все мои прихоти.

Коммерсы дрожат и заглядывают в рот. А ведь все могло быть совсем по-другому. Я всего достигла сама. Я сильная. Я такая сильная, что иногда даже сама себе удивляюсь. Моя жизнь просто не могла сложиться иначе. Я не отношусь к тому типу девушек, которые, встретив богатого дядю, любой ценой пытаются женить его на себе. Мне всегда приходилось доказывать свою неординарность самой, драться за место под солнцем зубами. Наверное, это оттого, что я родилась в семье, где до меня никому не было дела. У меня не было любящей мамы, трясущейся за свое чадо больше всего на свете, не было доброго папы.

Моя семья считалась неблагополучной, и это клеймо стояло на моем лбу все школьные годы. Я никогда не любила школу и все, что с ней связано. Мне приходилось ходить на занятия в дырявых туфлях со скособоченными каблуками. Это были самые дешевые кооперативные туфли.

Однодневки — как их тогда называли. Только вся разница состояла в том, что мои сверстницы если и покупали такие, то носили лишь несколько недель, а я таскала их год.

Когда туфли начинали несносно жать, я стаптывала пятки. А позже я обрезала задники, и получались шлепанцы.

При воспоминаниях о капроновых колготках меня вообще кидает в дрожь. Они были зашиты до такой степени, что, когда рвались, их не было смысла зашивать. Мои колготки были похожи на большой клубок разноцветных ниток. Господи, о каких кавалерах могла идти речь! Меня никогда и никто не любил. Что ж, это помогло мне полюбить себя и увидеть в себе сильную личность. Я стала сама для себя доброй мамой и заботливым папой. В те годы, когда мои сверстники бегали по дискотекам и собирались в компании, я шла в «Интурист» и мыла туалеты. Банка хлорки и резиновые перчатки стали моими первыми рабочими инструментами.

Я хорошо помню тот день, когда мне выдали первую в жизни зарплату. Я держала эти жалкие червонцы и обливалась слезами. Дойдя до первого кооперативного ларька, я купила себе ярко-красные дешевые туфельки на каблучках и новые колготки. Принарядившись, представила, что это моя милая ласковая мама сделала мне столь щедрый подарок. Расставаться со старьем было жалко, хотя еще немного — и от него осталась бы одна труха. Я аккуратно завернула изношенные туфли в пакет и выкинула в мусорный бак. Следом полетели колготки.

Я всегда умела работать, если знала, что за эту работу мне дадут денег. Прошло время, я уже не мыла туалеты, а убирала номера. Иногда я находила на кроватях долларовые купюры. Это были чаевые за то, что номера сияли чистотой. Даже смешно вспоминать, но в те времена, держа в руках жалкий доллар, я не могла нарадоваться своему счастью.

Закончилась школа. Кто-то готовился поступать в институт, кто-то в училище, а я твердо знала, что для меня двери этих заведений навсегда закрыты. Мне не на кого надеяться, а на стипендию я не потяну. Меня может спасти только работа. Я даже не смогла пойти на выпускной бал.

Мне просто было не в чем… Одноклассники пришли бы нарядными, с довольными родителями и цветами. У меня же не было ни того ни другого. Ни хотя бы мало-мальски приличного платья, ни приличных родителей, которых можно было бы привести в общественное место. В тот вечер я горько плакала и танцевала со шваброй в коридоре.

Через месяц я пошла на повышение и стала бегать с подносом по ресторану, обслуживая иностранных туристов. Я прошла жизненно важную школу выживания, да и психологии я училась не по учебникам. Только я могла продать одну и ту же бутылку водки пять раз за вечер одним и тем же пьяным клиентам! Только я могла на три четверти разбавлять водку в графине и приносить ее в дым пьяным клиентам! Я прекрасно понимала, что, когда клиенты дойдут до кондиции, им уже совершенно нет разницы, что они будут пить — воду или водку. Единственное, что от меня требовалось, — преподнести этот графин так умело, словно там налита отличного качества самогонка.

В то время мне слишком много приходилось терпеть.

Я выработала в себе железную силу воли и умение не расстраиваться по пустякам. Сколько хлопков по заднице, щипков, наглых приставаний я перенесла, будучи почти ребенком, — страшно вспомнить, но я всегда улыбалась, давая выход своей злости в тот момент, когда выписывала счет. Я умудрялась обсчитывать на пятьдесят рублей и больше с наглой улыбкой на лице и при этом не забывала брать щедрые чаевые. Другие официантки были намного старше меня, но даже они поражались, как ловко я все это делаю. Они говорили, что это талант. Поэтому самых несговорчивых клиентов всегда посылали ко мне.

Когда освободилось место администратора ресторана, все в один голос предложили мою кандидатуру, хотя по возрасту мне было еще не положено занимать такой пост. И все же в восемнадцать лет я стала администратором столь солидного заведения. Я была как рыба в воде на своей работе и неплохо зарабатывала. Сняла уютную квартирку в центре города, купила маленькую японскую малолитражную машинку, привела себя в порядок и приоделась. В тот момент я и встретила его. Он годился мне в отцы, если не больше. Он был крышевой нашего ресторана, и мне волей-неволей приходилось с ним общаться, устраивая банкеты для него и его братков. Я многим ему обязана, и поэтому воспоминания, связанные с ним, не такие грустные.

Теперь, имея деньги, я вспоминаю свое прошлое со слезами на глазах. Когда нахлынет, я всегда стараюсь выплакаться и себя пожалеть. О том, что со мной было, знает только Юлька. Она сумасшедшая, потому что восхищается мною. Юлька считает, что мне нечего стыдиться и скрывать, но я так не считаю. Чтобы понять все это, надо это пережить. Наверное, поэтому, бывая в Хабаровске, я стараюсь не проходить мимо «Интуриста». Там осталась частичка моего сердца, моих слез, унижений во имя того, чтобы доказать окружающим, на что я способна.

Сейчас я живу совсем другой жизнью, но та жизнь навсегда останется в моей памяти — ведь она легла шрамом на мое очерствевшее сердце.

Я поднялась и вновь налила себе виски, величиной в два пальца. Жар от камина расходился по всей гостиной и приятно обволакивал мое тело. Что ж, пожалуй, самое время объясниться с Бульдогом. Пусть я пьяна, но я хочу услышать, что он скажет. Я хочу прижаться к его груди, почувствовать его огромные сильные руки и приятное тело.

Именно сейчас мне хочется просто быть женщиной.

Обыкновенной земной женщиной, которой не чуждо ничто человеческое и которая хочет любить и быть любимой.

Я подошла к зеркалу и чокнулась со своим отражением. На меня смотрела симпатичная особа в тоненьких кружевных трусиках.

— Привет, Лана Владимировна! — улыбнулась я себе.

Но мое отражение не желало отвечать.

— Не хочешь разговаривать — и не надо! — разозлилась я, допила бокал и запустила им в зеркало.

Бокал разбился, не оставив на зеркале никаких следов. Слегка покачиваясь, я дошла до шкафа и достала белую норковую шубу. Натянув ее на голое тело, я блаженно вздохнула. Затем вновь посмотрела на свое отражение в зеркале и игриво подмигнула ему. Отражение ответило мне тем же, и я поняла, что мы подружились.

В голове все переплелось. Фома, покойник в шкафу, Димка, роющий могилу, Пол, танцующий стриптиз, демонстрируя свое шикарное черное тело, но я твердо знала, что в данный момент я хочу только одного: это тепла Бульдога. Его горячих и страстных поцелуев, нежных речей на ушко. Я хочу его, черт побери, — и ничто не сможет меня остановить.

Я по телефону вызвала домработницу, приказав ей принести ключи от чулана. Минуты через две домработница зашла в гостиную, посмотрела на камин, затем на меня, закутанную в шубу, растерянно вздохнула и произнесла:

— Бог с вами, Лана Владимировна. На улице лето, а вы в шубу закутались.

— Мне холодно, — прошептала я.

Домработница перевела взгляд на пустую бутылку из-под виски и покачала головой.

— Конечно, столько выпить.

— Ты же знаешь, как я люблю виски.

— Знаю, но не в таких же количествах!

— Виски в два пальца и еще глоток! — засмеялась я.

— Ну а шубу-то зачем надели?

— Ты же знаешь, как я люблю мех… Но только натуральный. От искусственного у меня аллергия… — развеселилась я.

Домработница покачала головой и протянула ключи.

— Может, с вами кого из охранников послать?

— Не надо! — разозлилась я. — Ты уже и так задала слишком много вопросов! Я делаю то, что хочу, и никто не сможет меня остановить.

— Извините, Лана Владимировна, — пролепетала домработница и поплелась восвояси, коря себя за острый язык, уж ей-то было не привыкать ко всем причудам своей хозяйки.

Я еще раз посмотрелась в зеркало и удовлетворенно кивнула. Ох, чертов возраст! Ненавижу! Сохранять свою точеную фигурку становится все тяжелее и тяжелее. Годы берут свое.

Надев на шею бриллиантовое колье и поплотнее закутавшись в белую норковую шубу, я всунула ноги в изящные туфельки-лодочки и пошла в чулан. Открыв дверь, почувствовала, как меня бросило в дрожь, катастрофически не хватало воздуха. В подвале тускло горела неяркая лампа. Бульдог сидел, облокотившись на батарею и закрыв глаза. Руки его были прикованы наручниками к огромной чугунной батарее.

— Привет, — сказала я дрожащим голосом и закрыла за собой дверь.

— Привет, — вздрогнул Бульдог и уставился на меня.

Я встала напротив него и распахнула шубу. На мне не было ничего, кроме тоненьких синих трусиков в виде бабочки с маленьким позолоченным бантиком. Бульдог широко раскрыл глаза, уставился на мое роскошное тело и тяжело задышал. Я взлохматила волосы и томно спросила:

— Бульдог, я что-то забыла, чем пахнут мои волосы?

Ответа не последовало. Бульдог по-прежнему смотрел на меня жадными глазами не отрываясь.

— Макс, тебе нравится? Это колье стоит больше, чем шестисотый «мерседес», а эту шубу не сыщешь днем с огнем ни в одном меховом бутике, потому что таких норок в природе единицы. Это альбиносы. Такие рождаются одна на тысячу. Эта шубка потянет на хорошую квартирку на Невском проспекте. Посмотри, какая она широкая, и прикинь, сколько мелких зверьков понадобилось, чтобы сварганить такую шубку. Эту шубку шили не на какой-нибудь кустарной фабрике, ее сотворил один из самых выдающихся французских кутюрье. Это эксклюзивный экземпляр, второй такой нет. Мои туфли сделаны из натуральной змеиной кожи. Это кожа кобры. Присмотрись, как она блестит. А теперь посмотри на мое тело. Оно стоит намного больше, чем колье, шуба и туфли, вместе взятые. И это тело принадлежит тебе. Если хочешь, я могу снять с тебя наручники. Я не боюсь тебя, так как думаю, что нельзя стереть из памяти все то, что у нас было.

Я подошла к растерянному Бульдогу и скинула шубку на пол, села на корточки и улыбнулась. Колье переливалось и сверкало даже при мерцающем свете. Я взяла руку Бульдога и положила ее к себе на грудь. Он вздрогнул и отдернул руку.

— В чем дело? — удивилась я. — Только не вздумай заливать, что ты видел что-то лучше.

— Я не Макс, — прошептал Бульдог.

— Что ты сказал?!

— Я не Макс.

— Брось чудить. Тогда кто ты? Конь в пальто?

— Я же тебе говорю: я не Макс, — повторил Бульдог.

— Ты успел придумать себе новое имя?

— Меня зовут Тим.

— Неплохо звучит. А чем тебе не нравилось имя Макс?

— Меня зовут Тим.

— Послушай, гад ползучий, хорош надо мной издеваться! — Я не выдержала и влепила Бульдогу звонкую пощечину, закуталась в шубу и выскочила из подвала.

Будь он проклят! Что он себе позволяет! Бульдог пытался что-то крикнуть мне вслед, но я уже ничего не хотела слушать.

Поднявшись к себе, я подбежала к потухшему камину и растопила его. Затем открыла вторую бутылку виски и залила свое горе. Ему никто не давал права так со мной поступать! Он слишком много на себя берет и совершенно не учитывает, что я в любой момент могу приказать своим головорезам и они сотрут его в порошок!

Внезапно мне показалось, что в гостиной кто-то есть. По телу пробежала нервная дрожь, в глазах потемнело. Что это?! Я слишком много выпила виски, или это предчувствие беды?

Неожиданно дверь распахнулась, и на пороге появился Бык. Он стоял, покручивая бриллиантовым крестом, и наглым образом пялил на меня глаза. От неожиданности я больно прикусила язык и тут же поняла, что стою в одних тоненьких трусиках. Быстро метнувшись к шубе, я моментально накинула ее на плечи. Бык прошел в комнату и закрыл за собой дверь. Усилием воли я привела свой разум в порядок и, сделав безразличное лицо, ледяным тоном спросила:

— Что тебе надо?

— Тебя, — ухмыльнулся Бык.

— Как ты сюда попал?! Как тебя пустила охрана?!

— Чупа, ты же прекрасно знаешь, что я всегда сделаю то, что захочу. Я придумал кое-что, отвлек охрану и проскочил в дом. Я слишком хорошо знаю твою дачу, так как присутствовал при ее строительстве, поэтому мне не составляет труда сюда попасть. Твоя охрана меня даже не заметила.

— Пошел вон отсюда! — разозлилась я и подбежала к внутреннему телефону.

Бык кинулся мне наперерез и перехватил трубку. Я с ужасом уставилась на него и попятилась к стене.

— Бык, ты хоть отдаешь себе отчет, что тебе за это будет?! Ты отвечаешь за свои действия?!

— А что мне будет? Ничего не будет. Ты унизила меня перед пацанами! Как ты посмела, женщина!

Бык силой стянул с меня шубу.

— А ты ничего! Теперь я понимаю, почему Фома повелся на твои сиськи!

— Ты сошел с ума! Придурок! Пошел вон, или я устрою тебе хорошую взбучку!

Бык засмеялся, ущипнул меня за сосок и стал расстегивать ширинку. В нос ударил запах перегара. Впрочем, запахом это не назовешь, скорее, это была гадкая вонь дешевой бормотухи.

— Ты пьян, скот поганый!

Я попыталась наклониться, чтобы поднять валявшуюся на полу шубу, но тут же получила сильный удар по спине.

— Я еще выясню, что ты сделала с Фомой! И куда ты его дела! Это все твои проделки, грязная сучка! Я вижу тебя насквозь! Как ты могла так разговаривать со мной при пацанах! Теперь запомни: я буду приходить к тебе когда захочу, а ты будешь ублажать меня! Поняла? Я предпочитаю только анальный секс! Пережитки зековской жизни — что поделаешь!

— Ты не прикоснешься ко мне и пальцем! Урод!

— Именно пальцем я к тебе и прикоснусь, только смотря каким, и вообще, Чупа, не заводи меня — ты же знаешь, как красиво я могу тебя убить. Ни в жизнь никто не догадается, что это я. Если я тебя грохну, то на твое место встанет Гарик. Надеюсь, что он окажется посговорчивее. Думаешь, я тебя не узнал, когда увидел вместе с Фомой? Я тебя сразу узнал! Ты поломойка!

— Кто?

— Один раз я приехал к товарищу в гости. На зоне вместе сидели. Это было в Хабаровске. Мы сняли номер в «Интуристе» и стали гудеть. Я видел тебя, как ты мыла в этой гостинице туалет. Ты тогда была еще совсем соплей. В твоих руках был квоч. Кто бы мог подумать, что из той ободранки вырастет такая изысканная дама. Помнишь, я ущипнул тебя за твою костлявую задницу и громко засмеялся. Я очень долго вспоминал, где мог тебя раньше видеть, и наконец вспомнил. Ты — уборщица, чистившая парашу в туалетах. Я сказал это Фоме, но он мне не поверил. Но уж мы-то с тобой знаем, что я сказал правду! Для меня ты всегда будешь уборщицей! Это для них всех ты королева, а для меня ты — поломойка!

— Можно подумать, на твоей шее всегда висела золотая цепь толщиной в палец и ты всегда катался на джипе! Все мы с чего-то начинали, пока шли к деньгам. Откуда мне знать, может, ты на зоне был петухом.

— Что ты сказала, сучка?! — рассвирепел Бык.

— Что слышал! — Я взяла вазу из чешского стекла и разбила о стену. Подняла осколок и полоснула Быка по шее.

Он стал отступать.

— Больно? Пошел вон отсюда, скот! Я всегда умела за себя постоять. Мне было шестнадцать лет, когда я мыла полы в «Интуристе». Помнишь, что я сделала, когда ты ущипнул меня за попку?! Я дала тебе классную пощечину и вызвала охрану. Тебе сделали предупреждение и хотели выселить из гостиницы за приставание к несовершеннолетним! После этого ты заткнулся и перестал смотреть в мою сторону. Я всегда умела за себя постоять! Точно такую же вазу я разбила о голову своего отчима, когда он хотел меня изнасиловать! А ты всегда был петухом и всегда им останешься! — разошлась я, держа в руках окровавленный осколок.

Бык ошалело смотрел на меня. На его шее красовался глубокий порез, из которого тоненькой струйкой сочилась кровь.

— Ну что ж, паскуда, я не хотел, ты сама выпросила!

Он достал пистолет. Перед глазами за считаные секунды пронеслась вся моя жизнь. То, что Бык меня убьет, не вызывало сомнения. Мне вдруг стало чертовски жаль себя, захотелось подойти к зеркалу и, как маленькую, погладить себя по голове. Ну почему, почему я не родилась в нормальной семье? Наверное, все могло бы тогда сложиться по-другому… Наверное, здорово родиться в такой семье и никогда не драить туалет хлоркой… Я посмотрела на Быка, смахнула слезу и тихо сказала:

— Стреляй, только не тяни…

— Нет, Чупа, для такой суки, как ты, это будет слишком легкая смерть. Сначала я хочу тебя трахнуть.

— Трахнуть ты сможешь меня только мертвой! — усмехнулась я. — Запомни: я никогда не боялась оружия. Поэтому можешь не пугать меня пистолетом. Если хочешь, стреляй, а нет — так убери пушку.

Бык размахнулся и изо всех сил ударил меня рукояткой пистолета. Я упала на пол. Бык склонился надо мной и рванул трусики. Я не растерялась и укусила его за рану на шее. Он заорал, дернулся и приставил пистолет к моему виску.

— Давай, дрянь, до встречи в аду, — прошипел Бык и снял пистолет с предохранителя.

Неожиданно раздался какой-то глухой щелчок, и тело Быка обрушилось на меня.

Я увидела бледную Юльку. В одной руке она держала пистолет, а другой вытирала платком набежавшие слезы. Я скинула Быка и приподнялась.

— Я убила его? — шепотом спросила Юлька.

— Убила. А что ты ревешь-то?

— Я никогда раньше никого не убивала. С тобой все в порядке?

— В порядке.

Откинув Быка в сторону, я встала с пола. Взяла домашний халат и бросилась к Юльке. Мы обнялись и громко зарыдали.

— А ведь я могла опоздать? — смахнула слезу Юлька.

— Могла… Ерунда, главное — ты успела. Спасибо тебе.

— Всегда рада. Приходите еще, — улыбнулась Юлька.

Я подошла к мертвому Быку и пнула его ногой.

— Знаешь, я всегда знала, что Бык меня недолюбливает, но я не думала, что тогда в гостинице был он.

— В какой гостинице?

— В шестнадцать лет я мыла в «Интуристе» полы. Один придурок ущипнул меня за задницу. Я не знала, что это был Бык. Прошло столько лет, а он меня узнал и обозвал поломойкой. Я не хотела, чтобы кто-то знал о моем прошлом.

— Ерунда, тебе нечего стыдиться. В шестнадцать лет я тоже мыла полы в заводской столовой, а сейчас вспоминаю об этом с улыбкой на лице. Если бы я сейчас встретила кого-нибудь из заводчан, которые упорно не хотели вытирать ноги о чистую тряпку, то, наверное, просто пожалела бы их, и все. Главное не то, что было с нами раньше, а то, что мы представляем из себя сейчас. От прошлого никогда не надо убегать. Земля круглая, поэтому прошлое будет постоянно догонять и еще не раз придется столкнуться с ним лицом к лицу.

Я взяла бутылку виски, разлила ее ровно на две добротные порции и протянула бокал Юльке. Затем села на пол рядом с телом Быка и принялась жадно пить. Мне стало легче, и я, посмотрев на Юльку, тихо сказала:

— В шестнадцать лет на меня полез отчим. Он хотел меня изнасиловать. Я, конечно, не играла в то время в куклы, но до этого никогда не видела голого мужчину. Я толкнула его, а он был пьян. Отчим упал на железный штырь и умер. Этот штырь пронзил его голову. Я вызвала милицию и сказала, что он был пьян и так неудачно упал. Один следак пытался вывести меня на чистую воду, но ничего не смог доказать. Это было очень давно, но все равно часто всплывает в моей памяти…

— Знаешь, если бы у меня был такой отчим, я бы его тоже убила.

Допив виски, я посмотрела на Юльку и удивленно спросила:

— Послушай, а ты как здесь очутилась? Тебя же Гарик должен завтра из больницы забрать?

— Я не могла ждать до завтра. Меня, наверное, будет теперь всю жизнь трясти от больницы. Уж больно много я в ней належалась.

— Ты появилась в самый удачный момент, — улыбнулась я.

— Около двух часов назад мне позвонил Гарик и сказал, что, по всей вероятности, я буду тебе сегодня нужна, так как тебе очень плохо.

— С чего это он взял?

— Он сказал, что в подвале сидит Бульдог. Это правда.

— Правда? С чего это Гарик решил, что мне будет плохо?! Странный он, однако!

— Мне кажется, что Гарик в тебя безнадежно влюблен и знает, что ты бредишь Бульдогом.

— Ничего я им и не брежу. Просто хотела понять, почему он так со мной поступил.

— Ну что, поняла?

— Ничего не поняла. Мне кажется, что у него белая горячка.

Перешагнув через мертвого Быка, я подошла к бару. Достав непочатую бутылку виски, разлила ее по двум огромным бокалам и протянула Юльке.

— Ты где оторвала такие бокалы? — улыбнулась она.

Я не ответила. Сев рядом с Юлькой, я тихо произнесла:

— Юлька, я не знаю, как ты это воспримешь, но я должна тебе сказать…

— Что именно?

— Твой муж повесился.

Юлька вздрогнула и жадными глотками принялась пить виски. Я с испугом посмотрела на нее:

— Ты в порядке?

— Конечно.

— Ты поедешь на похороны?

— Нет. Это так утомительно…

— Скажи, но ты хоть помнишь своего мужа? Ведь было время, когда ты сходила по нему с ума.

— Я не помню этого времени. А зачем он повесился?

— Этого никто не знает, кроме него самого. Говорят, что он очень сильно тебя любил.

— Это не повод для того, чтобы вешаться. Чупа, посмотри, у меня начали расти волосы.

Я взглянула на Юльку и улыбнулась. Она стянула с себя огромную панаму. На ее голове красовался небольшой ежик светлых волос.

— Знаешь, после операции волосы долго не росли. Я уже думала, что так и буду ходить лысой, но недавно они вновь стали расти.

— Конечно. У тебя будут такие же волосы, как раньше, вот увидишь. — Я посмотрела на распростертое тело Быка и задумчиво произнесла: — С этим надо что-то делать. Не будет же он здесь до утра лежать. Я бы не хотела, чтобы об этом инциденте узнал кто-нибудь из пацанов.

— Ты предлагаешь его куда-нибудь спрятать?

— Именно это я и предлагаю. Только вот куда? Может, положить его в мешок, бросить в багажник и отвезти в лес?

— А что будет, когда все узнают об исчезновении Быка?

— Кто — все?

— Ну, пацаны…

— Это меня волнует меньше всего. Мало ли куда Бык делся?! Может, сбежал, может, убили. Я думаю, что ни один человек не заплачет…

— Верно. А может, не надо выносить его из дома?

— А что же делать? — удивилась я.

— Можно сжечь его в камине.

— Ты знаешь, какая тут будет вонища! Соседи из близлежащих коттеджей прибегут. Мало того что мы закоптим всю комнату, так еще вонять за версту будет.

— Чупа, смотри, он залил кровью шкуру медведя.

— Ерунда. Ее можно почистить в химчистке.

Неожиданно зазвонил мобильный. Я взяла трубку и нажала на кнопку. Это был Гарик.

— Что случилось?

— Чупа, я просто хотел узнать, все ли у тебя в порядке? Юлька доехала? — Голос Гарика казался взволнованным.

— Доехала. Ты где?

— Я у дома.

— А почему ты не в ресторане?

— Я за тебя волновался.

— Заезжай в дом и зайди в гостиную. Ты мне нужен.

— Чупа, зачем? — испуганно спросила Юлька.

— Я думаю, что он нам поможет избавиться от Быка.

Юлька провела рукой по своему коротенькому ежику и натянула панаму. Я убрала норковую шубу в шкаф и села у камина. Юлька пристроилась рядом. Мы посмотрели друг другу в глаза и принялись ждать.