К XVI веку в результате исторически сложившейся ситуации Польша на востоке Европы стала последним прибежищем рассеянного и гонимого еврейского народа. Казавшееся относительно прочным экономическое и политическое благополучие еврейских диаспор, на протяжении долгих веков складывавшихся на территориях стран Западной и Центральной Европы, с начала XIII века начало стремительно разрушаться. Возникшие под лозунгом освобождения Иерусалима и гроба Господня от неверных так называемые Крестовые походы начались с жесточайших преследований евреев в Европе. Были разгромлены еврейские общины Германии, Франции, Англии. В результате антиеврейской кампании в 1290 году английский король Эдуард I, ссылаясь на экономические трудности и оправдываясь религиозной нетерпимостью своих подданных, издал указ о полном изгнании евреев с Британских островов. Вся еврейская собственность была конфискована в пользу королевской казны. Тогда же впервые прозвучало обвинение евреев в ритуальном убийстве.

Английский пример оказался заразительным. В 1306 году евреи были изгнаны из Франции, затем из Венгрии, Австрии и Германии. Массовое изгнание евреев с Иберийского полуострова завершила испанская инквизиция в 1492 году. Через пять лет евреи были вынуждены покинуть Португалию.

Дальше Польши идти было некуда. Древняя Русь, раскинувшая свои огромные территории восточнее Польши, еще с античных времен представлялась тогдашней Европе краем обитаемой человеком Земли, дикой ойкуменой, непригодной для цивилизованного существования. Кроме того, русский царь Иван Васильевич Грозный специальным указом запретил всякое пребывание евреев в стране и следил за тщательным соблюдением запрета. Евреев считали колдунами и испытывали перед ними суеверный страх. Однажды Иван Грозный приказал утопить в реке всю без исключения еврейскую общину в Полоцке. В XVII веке евреев на Руси начали обвинять еще и в «богоубийстве». Этот термин широко использовался в борьбе с польским нашествием. Так, например, в официальной переписке с польским сеймом утверждалось, что Лжедмитрий II, который «задумал занять московский престол, был «жидовином» и принадлежал к роду «богоубийц».

Так или иначе, Польша для европейских евреев была не только фактической, но и юридически оправданной восточной границей средневековой Европы. Но не только. В отличие от других государств, Польша благосклонно относилась к переселению евреев на свои территории. Согласно так называемому Калишскому статуту 1264 года о привилегиях князя Болеслава V Благочестивого, евреи имели полную свободу передвижения, вероисповедания и экономической деятельности. Запрещалось притеснять еврейских купцов, требовать с них повышенную пошлину за товары, осквернять еврейские кладбища и нападать на синагоги. Подчеркивалось равноправное положение евреев по отношению к титульной нации. Например, за нанесение раны еврею налагалось такое же наказание, как за нанесение раны шляхтичу. Строго наказывалось похищение еврейских детей с целью их насильственного крещения. Начиная с XIV века евреи в Польше находились под защитой короля.

Положение евреев в Польше оказалось настолько благоприятным, что среди них появилась народная этимология еврейской модификации названия самой Польши – Полин. Хитроумными «знатоками» древнееврейское словосочетание «по лин» прочитывалось как «здесь осядем». А это, в свою очередь, истолковывалось как высшая, то есть божеская, санкция на поселение избранного народа в этих краях.

Между тем на Руси наследники Ивана Грозного на русском троне один за другим подтверждали свое негативное отношение к евреям. Царь Алексей Михайлович изгонял евреев даже из временно занятых русскими войсками литовских и белорусских городов. Это можно понять. Русские просто не знали евреев. Хотя к выкрестам, как называли крещеных евреев, перешедших в христианство, относились более чем благосклонно, а принявшие православие евреи получали за крещение крупные пожалования. Выкресты определялись на царскую службу. Среди них были медики, переводчики и даже иконописцы.

Некоторые изменения в отношении к евреям при Петре I объяснимы. Петр был первым русским государем, покинувшим пределы собственной страны ради ознакомления с заграницей. Там он впервые увидел евреев и оценил их сметливость и деловитость, умелую хватку и гибкость ума. Есть две противоречащие друг другу легенды о реакции Петра на просьбу группы голландских евреев переселиться в Россию. По одной из них, Петр будто бы ответил: «Вы знаете евреев, их характер и нравы, знаете также и русских. Я тоже знаю и тех, и других, и поверьте мне, не настало еще время соединить обе народности». По другой легенде, Петр пригласил на русскую службу еврея-врача. Тот поставил условием сохранение своего вероисповедания, на что Петр будто бы ответил: «По мне, будь крещен или обрезан – едино, лишь будь добр человек и знай дело».

Тем не менее практичный Петр привлек евреев к государственной деятельности. Крещеные евреи появились в его ближайшем окружении. Легенда о том, как однажды Петр праздновал еврейскую пасху вместе с Шафировым, Девиером и шутом Д’Акостой не имеет под собой никаких документальных подтверждений и, скорее всего, является чистым вымыслом. Но, может быть, именно она породила совсем уж невероятную старообрядческую легенду о том, что Петра во время его пребывания в Голландии подменили на еврея.

 

Известный государственный деятель и дипломат, вице-канцлер Петр Павлович Шафиров, или, по-еврейски, Шапиро, был одним из первых евреев среди ближайших сановников Петра. Он был сыном польского еврея из Смоленского воеводства по имени Шая Сабсаев, или Шафир, что с польского переводится как сапфир.

Если верить легендам, Шафир после взятия Смоленска русскими войсками был пленен, затем оказался в Москве и принял православие под именем Павла Филипповича Шафирова. Занимался торговлей. По другим легендам, «барон Шафиров был сыном пленного еврея, крестившегося и служившего при дворе боярина Хитрова, а потом бывшего сидельцем в лавке московского купца». Согласно старинным преданиям, однажды в лавку заглянул Петр I. Там он и приметил расторопного сына хозяина лавки, юного паренька, стоявшего за прилавком. Царь разговорился и выяснил, что молодой человек обладает недюжинными лингвистическими способностями. Вскоре он назначил его переводчиком в Посольский приказ. Так началась стремительная государственная карьера Петра Шафирова. В 1703 году он становится тайным секретарем сподвижника Петра I, первого канцлера Российской империи Гаврилы Ивановича Головкина, в 1710 – получает баронский титул, а в 1722 – назначается в сенаторы.

 

Петр Павлович Шафиров

 

Однако в 1723 году карьера Шафирова неожиданно оборвалась. Его обвинили в казнокрадстве и приговорили к смертной казни. Правда, если верить фольклору, основной причиной этого стало не мздоимство, а более тяжкий по тем временам грех. Шафирова заподозрили в тайном исповедании иудаизма.

Прилюдная казнь должна была состояться 15 февраля того же 1723 года. Шафиров взошел на эшафот и, как утверждает фольклор, прежде, чем опуститься на колени, широко перекрестился на все стоявшие вокруг православные церкви. Только затем положил голову на плаху. Трудно сказать, намеренно или чисто механически сделал он это, но, говорят, именно этот жест смягчил сердце присутствовавшего на казни Петра. В последний момент, когда топор палача был уже занесен над жертвой, он простил Шафирова и заменил казнь на ссылку. Фольклор утверждает, что палач не успел удержать топор, и тот только по чистой случайности опустился на плаху рядом с головой бывшего вице-канцлера.

После смерти Петра I Шафиров был возвращен из ссылки и призван на государственную службу. При императрице Анне Иоанновне он возглавлял коммерц-коллегию.

Шафиров оставил свой след не только в истории и фольклоре Петербурга, но и в генетическом русско-еврейском коде. У него было пять дочерей, которые породнились с такими знатными русскими фамилиями, как Гагарины, Вяземские, Евреиновы, Трубецкие, Строгановы, Чичерины, Самарины, Витте.

Память о Петре Павловиче Шафирове в Петербурге сохраняется в названии Шафировского проспекта. Этот топоним в честь сподвижника Петра I, вице-канцлера и дипломата, появился на карте города в 1903 году, когда отмечалось 200-летие Петербурга, и никогда не подвергался изменениям.

 

Другим евреем, приближенным Петром I к себе, был граф, генерал-лейтенант, первый обер-полицмейстер Санкт-Петербурга Антуан Эммануилович Девиер. Девиер родился в Голландии в семье крещеного португальского еврея, прибывшего в Амстердам в середине XVI столетия. Это обстоятельство внесло некоторую разноголосицу в определение географических корней Девиера. Иногда его называют португальским евреем, иногда – голландским. Небезызвестный камер-юнкер герцога Голштинского Берхгольц, современник нашего героя, оставивший любопытные записки о посещении России, вообще считает Девиера выходцем из Италии.

 

Антуан Эммануилович Девиер

 

Если верить семейным преданиям, в юности Антуан занимался пиратством, но к пятнадцати годам вроде бы остепенился и поступил на государственную службу, юнгой на голландский парусник. В это время, согласно официальной биографии Девиера, его и заметил Петр I, находившийся тогда в Голландии в составе знаменитого «Великого посольства». Молодой юнга выгодно отличился в «потешном» морском бою, устроенном голландскими властями по случаю прибытия русского государя. Петр предложил юноше службу в России, и тот с охотой согласился.

Есть, правда, легенда, которую известный бытописатель М. И. Пыляев, осторожно называя ее версией, приводит в примечаниях к своей книге «Забытое прошлое окрестностей Санкт-Петербурга». Согласно этой «версии», Петр вывез Девиера не из Голландии, а из Англии. Его «как хорошего каютного служителя» будто бы подарил ему адмирал Михель. Петр приблизил молодого человека и сделал своим денщиком. По свидетельству современников, Девиер был «смышлен, вкрадчив, бескорыстен, неутомим, обладал живым, веселым характером». К тому же он владел несколькими иностранными языками, что в то время ценилось исключительно высоко. В короткое время Девиер получает одно звание за другим. Он привлекается даже к обучению царских детей.

Понятно, что стремительное восхождение царского денщика по карьерной лестнице вызывало и уважение, и зависть одновременно. Зависти было больше. К тому же Девиер осмелился посягнуть на родство со вторым человеком в государстве – самим Александром Даниловичем Меншиковым. В 1710 году он пришел к Меньшикову и официально попросил руки его сестры Анны Даниловны. Говорят, что как раз этого и не смог простить ему всесильный герцог Курляндский. Возмущенный дерзким предложением юного нахала, Меньшиков велел своим слугам «примерно наказать» Девиера. Его избили до полусмерти и выбросили на улицу.

Но и это, если верить городскому фольклору, пошло только на пользу стройному красавцу. Он пожаловался царю на грубое поведение его любимца, и Петр принял сторону Девиера. Согласно легенде, чтобы в дальнейшем оградить Антуана от рукоприкладства невоздержанного и грубого Меншикова, он специально придумал должность обер-полицмейстера Петербурга. И назначил на нее Девиера. Кроме того, женолюбивый Петр будто бы преследовал и другую мысль, казавшуюся ему пикантной. Так, по мнению самодержца, Девиеру легче было добиться руки своей избранницы.

Между тем описываемые нами романтические события происходили в 1710 году, а должность петербургского обер-полицмейстера впервые была учреждена царским указом только в 1718-м. Но легенда оказалась настолько живучей, что со временем приобрела статус едва ли не исторического факта. Может быть, потому, что цель и в самом деле оправдала средства. Антуан Мануйлович стал-таки мужем Анны Даниловны, а Петербург приобрел нового и, судя по свидетельствам историков, весьма достойного городского хозяина.

Хотя друга в лице Данилыча Девиер так и не приобрел, а, напротив, ожесточил его против себя до такой степени, что в конце концов это сыграло самую зловещую роль в его дальнейшей судьбе. В 1727 году, как раз накануне смерти Екатерины I, Меньшикову удалось отомстить юному карьеристу. Он сумел оклеветать Девиера. Будто бы тот в пьяном виде веселился вблизи покоев смертельно больной государыни. Екатерина поверила и подписала указ о лишении обер-полицмейстера всех чинов и званий и ссылке его в Сибирь. На следующий день императрица скончалась, а по городу из уст в уста пронеслась фантастическая легенда о некой «обсахаренной груше», насквозь пропитанной смертельным ядом, которую подал Екатерине не кто иной, как Девиер. Кто был автором этой невероятной легенды, можно только догадываться.

Вернулся Девиер из ссылки через много лет, при императрице Елизавете Петровне. Она с детства помнила обходительного молодого человека, пытавшегося обучить ее иностранным языкам. В 1744 году Антон Девиер был вновь назначен обер-полицмейстером Петербурга. Если верить фольклору, то почтительный страх перед любым полицейским чином и трепетное уважение вообще к полиции, которые долгое время культивировались в дореволюционной России, велись от строгого, добросовестного и справедливого Антона Мануйловича Девиера, первого обер-полицмейстера Санкт-Петербурга, при одном имени которого будто бы «дрожали обыватели». Напомним, что круг обязанностей обер-полицмейстера, определенный лично Петром I, уже тогда мало чем отличался от обязанностей сегодняшних градоначальников. Но в первой четверти XVIII века они многократно усложнялись еще и тем, что вводились в городе впервые, а за их соблюдением наблюдал лично государь. Заслуги Девиера в их определении велики. Именно он впервые «устроил пожарную команду», следил за освещением улиц и каменным мощением дорог, организовал систематический вывоз нечистот, учредил надзор за продажей доброкачественных съестных припасов, установил регистрацию населения и строго спрашивал за «принятие на работу беспаспортных». Он лично каждый день объезжал город. И нес личную ответственность за все, что в нем происходило. Широко известен исторический анекдот о том, как Девиер однажды на себе испытал тяжесть царской дубинки только за то, что всего лишь одна доска была выломана из дощатого настила моста через Мойку, по которому Петр изволил проехать в сопровождении любимого обер-полицмейстера.

 

Известны в окружении Петра и другие выходцы из еврейского народа. Одним из них был придворный шут Ян д`Акоста.

Институт придворных шутов достался Петру по наследству от его предшественников на русском троне. Известны имена шутов Ивана Грозного, царя Алексея Михайловича. Должность царских шутов сохранялась вплоть до екатерининской эпохи. Шутов любили. Они выполняли важную социальную роль, служили неким клапаном для выпускания пара из кипящего котла общественного мнения. С появлением зачатков гражданского общества, которое зарождалось в аристократических салонах, надобность в шутах стала исчезать. Некоторые рудименты этого общественного института дожили до царствования Павла I, а затем полностью исчезли из российской придворной жизни.

Однако царевы шуты оставили такой яркий след в государственной жизни страны, что память о них и сами имена этих шутов сохранились в народном сознании наравне с именами их хозяев, русских императоров. Главная особенность института придворных шутов состояла в том, что они имели право безбоязненно говорить все, что им вздумается, прямо в глаза сильных мира сего. Им прощалось то, за что другие вздергивались на дыбу, клеймились каленым железом и ссылались на каторжные работы.

Ян д`Акоста происходил из португальских евреев. Ни места, ни времени его рождения историки не знают. До приезда в Россию он служил в Гамбурге, «исправляя должность адвоката». Но должность эта ему не полюбилась, и он «пристал к российскому резиденту», с которым и приехал в Петербург. По другой легенде, его привез в Россию сам Петр I, который познакомился с ним во время лечения на водах за границей. Смешного и веселого д`Акосту Петр полюбил и вскоре причислил его к придворным шутам.

Ян д`Акоста превосходно знал Святое Писание, и Петр любил вести с ним богословские споры. Однажды, проиграв царю в споре, д`Акоста принял православие. Но относился к этому довольно легко и, судя по анекдотам, любил в связи с этим подшучивать, как над собой, так и над своими вновь обретенными единоверцами. Согласно одному историческому анекдоту, через шесть месяцев после принятия христианства духовнику д`Акосты донесли, что новообращенный не выполняет никаких обрядов православия. Духовник призвал к себе д`Акосту и строго спросил, что могло послужить тому причиной. «Батюшка! – сказал шут. – Когда я сделался православным, не вы ли сами мне говорили, что я стал чист, словно переродился?» – «Правда, правда, говорил, не отрицаюсь». – «А так как тому не больше шести месяцев, как я переродился, то можно ли требовать чего-нибудь от полугодовалого младенца?» Духовник, при всей своей серьезности, не мог не рассмеяться.

Действительно, к вере д`Акоста относился весьма странным, если не сказать вольнодумным для той эпохи образом. Вот еще один из исторических анекдотов. Д`Акоста в церкви ставит две свечи: одну перед образом святого апостола Михаила, а другую перед демоном, которого архангел попирает своими ногами. К нему тут же обращается священник: «Сударь, что вы сделали? Вы же поставили свечку дьяволу». – «Ведь мы же не знаем, куда попадем, – невозмутимо ответил шут, – так что не мешает иметь друзей везде: и в раю, и в аду».

По свидетельству современников, д`Акоста отличался философским складом ума и редким жизнелюбием. Даже на смертном одре он не забывал, что был царским шутом. Вот еще один из дошедших до нас исторических анекдотов. Несмотря на свою скупость, д`Акоста был много должен и, лежа на смертном одре, сказал духовнику: «Прошу Бога продлить мою жизнь хоть на то время, пока выплачу долги». Духовник, принимая это за правду, отвечал: «Желание зело похвальное. Надеюсь, что Господь его услышит и авось исполнит». – «Ежели б Господь и впрямь явил такую милость, – шепнул д`Акоста одному из находившихся тут же своих друзей, – то я бы никогда не умер».

И еще один анекдот о смерти, приписываемый д`Акосте. Д`Акоста пускается в морское путешествие, и один из провожающих его спрашивает: «Как ты не страшишься садиться на корабль, ведь твой отец, дед и прадед погибли на море?!» – «А твои предки каким образом умерли?» – осведомился д`Акоста. «Преставились блаженною кончиною на своих постелях.» – «Так как же ты, друг мой, не боишься каждую ночь ложиться в постель?»

Д`Акоста намного пережил Петра I, дожил до глубокой старости и был придворным шутом при Анне Иоанновне.