30

КОЗИМО

Когда Фенолио наконец отложил перо, уже стемнело. На улице было тихо. Тишина стояла весь день, похоже, люди попрятались у себя в домах, как мыши, завидевшие лисицу.

— Готово? — спросила Мегги, когда Фенолио откинулся на спинку стула, протирая усталые глаза.

Голос у нее был усталый и испуганный, не верилось, что он способен пробудить к жизни молодого герцога. Но ведь однажды она уже вычитала чудовище из слов Фенолио. Правда, это было давно, и последние слова за нее тогда прочитал Мо.

Мо. После событий на рынке Мегги с новой силой почувствовала, как ей его не хватает.

— Да, готово! — Фенолио был так же доволен собой, как в деревне Каприкорна, когда они с Мегги впервые объединились, чтобы изменить им же написанную историю.

Тогда все закончилось благополучно, но на этот раз… На этот раз они сами находятся внутри истории, которую собираются изменить. Усилит это силу слов Фенолио или ослабит? Мегги рассказала ему о правиле Орфея — о том, что лучше использовать только те слова, которые уже есть в книге, но Фенолио насмешливо помотал головой:

— Чушь! Вспомни оловянного солдатика, для которого мы написали счастливый конец. Я и думать не думал тогда проверять, встречаются ли все мои слова в его истории. Нет. Может быть, это верно для таких, как Орфей, — наглецов, переделывающих чужие истории, но уж конечно не для автора, который решил изменить что-то в собственной книге!

— Будем надеяться.

В рукописи Фенолио было много исправлений, но почерк у него действительно стал разборчивей. Мегги пробежала глазами по строкам. Да, на этот раз он потрудился сам, не заимствуя слов у другого поэта…

— Хорошо получилось, правда?

Он макнул кусок хлеба в похлебку, которую Минерва принесла им уже несколько часов назад, и выжидательно посмотрел на Мегги. Похлебка, конечно, давно остыла — они оба не могли тогда и думать о еде. Только Розенкварц съел немного. От этого все его тело стало другого цвета, и Фенолио вырвал у него из рук крошечную ложку, поинтересовавшись, неужели он не придумал другого способа самоубийства.

— Прекрати, Розенкварц! — строго повторил он теперь, когда стеклянный человечек потянулся прозрачным пальчиком к его тарелке. — Я же сказал, хватит! Ты сам знаешь, что тебе делается плохо от человеческой еды. Мне что, опять придется нести тебя к цирюльнику, который в прошлый раз обломил тебе нос?

— Такая тоска всю жизнь питаться одним песком, — проворчал человечек, обиженно отдергивая палец. — А ты мне еще приносишь самый невкусный!

— Неблагодарная ты тварь! — откликнулся Фенолио. — Я специально хожу за ним вниз к реке. Последний раз русалки чуть не затащили меня в воду. Я из-за тебя едва не утонул!

На стеклянного человечка это, похоже, не произвело никакого впечатления. Он недовольно уселся возле кувшина с перьями, закрыл глаза и притворился спящим.

— Двое у меня от этого уже померли! — прошептал Фенолио на ухо Мегги. — Они не могут оторваться от нашей еды, бестолковые создания.

Но Мегги его не слушала. Она присела с пергаментом на кровать и внимательно прочла исписанные листки от первого до последнего слова. Капли дождя залетали в комнату, словно хотели напомнить ей о той ночи, когда она впервые услышала о книге Фенолио, а Сажерук стоял на улице под проливным дождем… На празднике в замке Сажерук выглядел счастливым. И Фенолио был счастлив здесь, и Минерва, и ее дети… Так должно быть и дальше. «Я буду читать ради них всех! — думала Мегги. — Ради комедиантов, чтобы Змееглав не вешал их за насмешливые песни, и ради крестьян на рынке, чьи овощи подавили конскими копытами».

А Виоланта? Обрадуется она возвращению мужа? Заметит ли она, что Козимо подменили? Жирному Герцогу ее голос уже не поможет. Он так и не узнает, что его сын вернулся.

— Ну скажи что-нибудь! — робко попросил Фенолио. — Тебе что, не нравится?

— Нравится. Ты очень хорошо написал.

Фенолио облегченно вздохнул:

— Тогда чего ты ждешь?

— Тут про это ее родимое пятно, прямо не знаю… звучит как колдовство.

— Да брось. По-моему, это просто романтика, а она никогда не повредит.

— Ну, если ты так считаешь… В конце концов, ты автор. — Мегги пожала плечами. — Но вот еще что: кто исчезнет отсюда за Козимо?

Фенолио побледнел:

— Господи помилуй! Об этом я совсем забыл. Розенкварц, прячься скорее в свое гнездышко! — повернулся он к стеклянному человечку. — Феи, к счастью, все разлетелись.

— Но это же не помогает, — тихо сказала Мегги, глядя, как Розенкварц забирается в брошенное феями гнездо, где он иногда спал и куда уходил, в очередной раз обидевшись на Фенолио. — Прятаться совершенно бесполезно.

С улицы раздалось цоканье копыт. Под окном проехал латник. Очевидно, Свистун хотел, чтобы жители Омбры и по ночам не забывали, кто тут теперь хозяин.

— Мегги, это знак! — прошептал Фенолио. — Если этот исчезнет, никто о нем горевать не будет. И потом, почему ты так уверена, что кто-нибудь непременно исчезнет? Ведь это получается, наверное, потому, что, когда вычитываешь кого-нибудь, в его собственной истории остается пробел, который нужно заполнить. А у нашего нового Козимо никакой собственной истории нет! Он будет впервые создан здесь и сейчас, из этих самых слов!

Что ж, Фенолио, наверное, прав.

Голос Мегги смешался с цоканьем копыт.

— «Этой ночью в Омбре было тихо, — читала она. — Раны, нанесенные латниками, еще не затянулись, а многие не затянутся никогда».

Она вдруг забыла страх, терзавший ее утром, и чувствовала лишь гнев — гнев на этих мужчин, закованных в латы, толкавших женщин и детей в спину острым носком железного башмака. Гнев вернул ее голосу силу, звучность, способность пробуждать к жизни.

«Двери и ставни были заперты на засовы, и за ними плакали дети — так тихо, словно сам страх зажимал им рот. А родители в это время, неподвижным взглядом уставившись в ночь, со страхом спрашивали себя, какое мрачное будущее готовит им новый хозяин. Но вдруг на улице сапожников и седельщиков раздалось цоканье копыт…»

Как легко шли сейчас слова у нее с языка — словно только того и ждали, чтобы их прочли, пробудили к жизни именно этой ночью.

«Люди бросились к окнам. Они испуганно выглядывали наружу, ожидая увидеть одного из латников, а то и самого Свистуна с его серебряным носом. Но по дороге к замку скакал совсем другой всадник, хорошо им знакомый. И все же они бледнели при его виде. Неожиданный гость, появившийся в Омбре в ту бессонную ночь, был вылитый их правитель Козимо Прекрасный, уже целый год покоившийся в мраморном саркофаге. Он поднимался на белом коне к замку, прекрасный, как в песнях, что пелись о Козимо. Он въехал в ворота, над которыми развевалось знамя Змееглава, и придержал коня на пустом среди ночи дворе. И все, кто увидел тогда в лунном свете высокую стройную фигуру на белом коне, поверили, что Козимо не умирал. Слезы и страх покинули город. Народ Омбры ликовал, и из самых отдаленных деревень съезжались люди взглянуть на двойника покойного принца, перешептываясь: „Козимо вернулся. Козимо Прекрасный. Он вернулся, чтобы занять престол своего отца и защитить Омбру от Змееглава“. Так и случилось. Ночной всадник воссел на троне, и родимое пятно на лице Уродины побледнело. А Козимо Прекрасный призвал к себе придворного поэта, которого жаловал его отец, и стал спрашивать его совета во всех делах, потому что был наслышан о мудрости старика. Так началась великая эпоха».

Мегги опустила пергамент на колени. Великая эпоха…

Фенолио бросился к окну. Мегги тоже слышала цоканье копыт, но не тронулась с места.

— Это он! — прошептал Фенолио. — О, Мегги, он приближается, слышишь!

Но Мегги по-прежнему сидела неподвижно и смотрела на исписанный листок у себя на коленях. Ей мерещилось, что слова дышат. Плоть из бумаги, кровь из чернил… Она вдруг ощутила усталость, такую усталость, что путь до окна казался непосильно долгим. Так чувствует себя ребенок, который тайком от всех забрался в подпол и дрожит там от страха. Если бы Мо был рядом…

— Сейчас! Сейчас он поедет мимо нас! — Фенолио так высунулся из окна, будто хотел выпрыгнуть на улицу.

Хорошо хоть он никуда не делся — не исчез, как в тот раз, когда она вызвала Призрака. «Впрочем, куда ему теперь исчезать? — подумала Мегги. — Похоже, история теперь только одна — эта история, история Фенолио, без начала и без конца».

— Мегги! Ну иди же сюда! — Фенолио возбужденно махал рукой, подзывая ее к окну. — Ты читала замечательно, просто замечательно! Ты, я думаю, и сама это знаешь. Некоторые фразы получились у меня не лучшим образом, кое-что хромало, и все вместе могло бы быть и красочнее, но какая разница! Оно подействовало. Точно подействовало!

Раздался стук.

Кто-то стучался в дверь. Розенкварц высунул встревоженное личико из своего гнезда, а Фенолио обернулся недовольно и испуганно.

— Мегги? — послышался шепот. — Мегги, ты здесь?

Голос Фарида.

— Что ему тут надо? — Фенолио не слишком прилично выругался. — Скажи ему, чтоб катился ко всем чертям! Только его тут не хватало. О, смотри! Вот он едет! Мегги, ты настоящая волшебница!

Цоканье копыт стало громче. Но Мегги не пошла к окну. Она бросилась к двери. Там стоял Фарид. Вид у него был подавленный. Похоже, он перед этим плакал.

— Гвин, Мегги… Гвин вернулся, — выдавил он из себя. — Не понимаю, как он меня нашел! Я в него даже камнем кинул.

— Мегги, да где же ты? — В голосе Фенолио звучало крайнее раздражение.

Она молча взяла Фарида за руку и потащила за собой к окну.

По улице ехал на белом коне черноволосый всадник с юным прекрасным лицом, как у статуй в замке. Только глаза были не мраморно-белые, как у статуй, а темные, как и волосы, и живые. Он озирался по сторонам, словно очнувшись от сна, не похожего на то, что он видел сейчас вокруг.

— Козимо! — ошарашенно прошептал Фарид. — Мертвый Козимо!

— Ну, не совсем, — откликнулся Фенолио. — Во-первых, он не мертвый, как нетрудно заметить, во-вторых, это не тот Козимо, а новый, новехонький с иголочки, которого мы с Мегги только что создали. Но об этом, конечно, кроме нас, никто не догадается.

— Даже его жена?

— Ну, она, может быть, что-то и заметит. Но кому до этого дело? Она почти не выходит из замка.

У самого дома Минервы Козимо придержал коня. Мегги невольно отпрянула от окна.

— А сам он? — шепотом спросила она. — Сам он кем себя считает?

— Что за вопрос? Конечно, он считает себя Козимо! — раздраженно ответил Фенолио. — Не сбивай меня с толку, пожалуйста. Наша задача только в том, чтобы моя история развивалась так, как я ее задумал, — не больше и не меньше.

Козимо повернулся в седле и посмотрел на улицу, по которой приехал, — как будто он что-то потерял и не может вспомнить что. Потом легонько щелкнул языком и погнал коня дальше, мимо мастерской мужа Минервы и домишка, где жил цирюльник, которого Фенолио вечно ругал за неумелое лечение зубов.

— Это нехорошо. — Фарид отпрянул от окна, точно мимо них проезжал сам дьявол. — Вызывать мертвых приносит несчастье.

— Да не умирал он никогда, сколько раз тебе говорить! — накинулся на него Фенолио. — Сколько можно объяснять? Он только сегодня родился из моих слов и голоса Мегги, так что не болтай ерунды. Чего ты вообще сюда явился? С каких пор к порядочным девушкам приходят в гости среди ночи?

Фарид залился краской. Потом молча повернулся и пошел к двери.

— Оставь его в покое! Он может приходить ко мне, когда захочет! — набросилась Мегги на Фенолио.

Лестница была скользкой от дождя, и она догнала Фарида лишь на последней ступеньке. Вид у него был очень грустный.

— Что ты сказал Сажеруку? Что Гвин пришел вместе с нами?

— Нет, у меня не хватило духу. — Фарид прислонился к стене и закрыл глаза. — Ты бы видела его лицо, когда он обнаружил куницу. Как ты думаешь, Мегги, Сажерук теперь правда погибнет?

Она провела рукой по щеке Фарида. Он и вправду плакал. Мегги чувствовала под пальцами высохшие слезы.

— Предупреждал же Сырная Голова, — Мегги с трудом разбирала его шепот, — что я принесу ему несчастье.

— Ну что ты говоришь! Сажерук должен радоваться, что у него есть ты!

Фарид поднял глаза на небо, с которого все еще накрапывал дождь.

— Мне пора возвращаться, — сказал он. — Я за этим и пришел — сказать тебе, что останусь пока у Сажерука. Я теперь должен его охранять, понимаешь? Я не отойду от него ни на шаг, и с ним тогда ничего не случится. Зато ты можешь меня навещать в усадьбе Роксаны. Мы почти все время там. Сажерук в нее по уши влюблен и не расстается с ней ни на минуту. Только и слышно Роксана да Роксана.

В голосе Фарида звучала нескрываемая ревность.

Мегги понимала, что он сейчас чувствует. Она хорошо помнила первые недели в доме Элинор, свое сердечное смятение, когда Мо на долгие часы уходил гулять с Резой, даже не спросив, не хочет ли она пойти с ними, то чувство, которое она испытывала, стоя перед закрытой дверью, из-за которой доносился смех отца, обращенный не к ней, а к ее матери. «Ну что ты так на них смотришь?» — спросила Элинор, увидев однажды, как она наблюдает за родителями, прогуливающимися по саду. — «Ведь половина его сердца по-прежнему принадлежит тебе. Неужели этого мало?» Ей было так стыдно. Фарид хотя бы ревнует к чужой женщине, а она — к собственной матери…

— Мегги, прошу тебя! Я должен быть рядом с ним. Иначе кто будет его оберегать? Роксана? Она ничего не знает о кунице, и все равно…

Мегги отвернулась, чтобы не показать своего разочарования. Проклятая куница! Она рисовала носком сапога круги по мокрой от дождя земле.

— Ты придешь, правда? — Фарид взял ее за руки. — У Роксаны на грядках растут разные удивительные травы, а еще у нее есть гусь, который воображает себя собакой, и старая лошадь. Йехан, ее сын, уверяет, что у них в доме живет линчетто — понятия не имею, что это такое, но Йехан уверяет, что на него надо пукнуть, тогда он убежит. Йехан, конечно, еще совсем малыш, но мне кажется, он тебе понравится.

— Это сын Сажерука? — Мегги заложила прядь волос за ухо и попыталась улыбнуться.

— Нет, но представляешь, Роксана думает, что я — его сын! Подумать только! Мегги, прошу тебя, приходи к Роксане, ладно?

Фарид положил ей руки на плечи и поцеловал прямо в губы. Кожа у него была влажная от дождя. Она не отстранилась, и он взял ее лицо в руки и поцеловал еще — в лоб, в нос и снова в губы.

— Ты придешь, правда? Ты обещала! — прошептал он.

А потом повернулся и побежал прочь, легконогий, как всегда, — таким Мегги помнила его с того дня, когда впервые увидела. Уже на бегу он крикнул ей:

— Приходи обязательно! И лучше бы тебе пока пожить у нас. Этот старик — сумасшедший. Нельзя шутить с мертвецами!

И с этими словами исчез в темном проходе, ведущем на улицу, а Мегги прислонилась к стене дома, к тому месту, где только что стоял Фарид, и провела пальцами по губам, словно желая удостовериться, что они не изменились от его поцелуя.

— Мегги? — Наверху лестницы появился Фенолио с фонарем в руке. — Что ты там делаешь? Мальчишка ушел? Что ему тут понадобилось? Не хватало еще, чтобы он стоял с тобой под лестницей в темноте!

Мегги ничего не ответила. Ей не хотелось ни с кем разговаривать. Она жадно прислушивалась к тому, что говорило ее взбудораженное сердце.