13

ФЕНОЛИО

С наступлением темноты нелегко было пройти через охраняемые городские ворота Омбры, но Фенолио был хорошо знаком со всеми караульными. Для грубияна, который в эту ночь загородил ему путь копьем, он не раз сочинял любовные стихи — с большим успехом, как ему рассказывали, — и, судя по внешности этого болвана, помощь ему еще не раз понадобится.

— Только возвращайся до полуночи, писака! — ухмыльнулся некрасивый стражник, пропуская Фенолио. — В полночь меня сменяет Хорек, а ему твои стишки не нужны, хотя его милая даже читать умеет.

— Спасибо за предупреждение!

Фенолио неискренно улыбнулся, проходя мимо караульного. А то он сам не знает, что с Хорьком шутки плохи! У него до сих пор начиналась боль в желудке при одном воспоминании о том, как этот длинноносый воткнул ему в живот острие копья, когда он пытался протиснуться мимо него с вежливыми уговорами. Да, Хорька не подкупишь ни любовными стишками, ни другой какой-нибудь писаниной. Ему нужно только золото, а его у Фенолио было немного, во всяком случае, не столько, чтобы раздавать направо и налево стражникам у городских ворот.

— До полуночи! — тихо ворчал он, спускаясь вниз по крутой тропе. — Да комедианты только к этому времени и разыграются по-настоящему!

Дорогу ему освещал факелом сын его квартирной хозяйки. Иво, девяти лет от роду, был полон ненасытного любопытства ко всем чудесам этого мира. Он каждый раз отчаянно спорил с сестрой за честь нести факел перед Фенолио, когда тот отправлялся к комедиантам. Фенолио снимал у матери Иво комнатку под самой крышей за пару монет в неделю. За это Минерва еще стирала и готовила на него и чинила его одежду. А Фенолио в ответ рассказывал ее детям сказки на ночь и терпеливо выслушивал, каким упрямым чурбаном бывает иногда ее муж. Да, с этим ему повезло.

Мальчик впереди возбужденно подпрыгивал. Ему не терпелось поскорее дойти до пестрых шатров, откуда сквозь ветви деревьев сверкали огни и раздавалась музыка. Он то и дело укоризненно оборачивался, как будто Фенолио нарочно не торопится. Видно, не понимает, что старик уже не может скакать, как кузнечик.

Пестрый Народ разбил шатры на каменистом участке, где ничего не росло, за лачугами крестьян, возделывавших землю Жирного Герцога. С тех пор как правитель Омбры потерял интерес к их шуткам и песням, они стали приходить сюда реже, но, к счастью, внук герцога не хотел отмечать свой день рождения без комедиантов, и поэтому в воскресенье все они снова устремятся в городские ворота: огнеглотатели, канатоходцы, укротители со своими зверями, метатели ножей, актеры, скоморохи и шпильманы, из которых многие пели песни, написанные Фенолио.

Да, Фенолио любил сочинять для Пестрого Народа: дерзкие песни, скорбные песни, смешные и грустные истории — смотря по настроению. Заработать этим можно было разве что пару медных монет. Карманы комедиантов вечно были пусты. Пожелай он продавать свои сочинения за золото, ему бы нужно было писать для герцога или для богатого купца. Но если он хотел, чтобы его слова плясали и корчили рожи, если хотел рассказывать о крестьянах и разбойниках, о простом народе, который не живет в замках и не ест на золотой посуде, — он писал для комедиантов.

Они не сразу допустили его к своим шатрам. Но бродячие певцы все чаще пели сочиненные Фенолио песни, а дети просили рассказать одну из его историй — и комедианты перестали гнать его от себя. Порой их предводитель даже приглашал его к своему костру. Как в эту ночь.

Предводителя все называли Черный Принц, хотя в его жилах не было ни капли княжеской крови. Принц хорошо заботился о своих пестрых подданных, они уже дважды выбирали его своим главой. Откуда бралось золото, которое он щедро раздавал увечным и больным, лучше было не спрашивать, но одно Фенолио знал точно: Черного Принца придумал он.

«Да, я всех их создал! — думал он, идя навстречу музыке, которая делалась все слышнее. — И Принца, и ручного медведя, следующего за ним, как собака, и Небесного Плясуна, который, к сожалению, упал с каната, и множество других, и даже князя и герцога, воображавших, что правят этим миром». Не все свои создания Фенолио уже успел повидать, но, когда одно из них вдруг возникало перед ним во плоти, у него всякий раз замирало сердце, хотя порой он не мог вспомнить, действительно ли это создание его пера или оно, может быть, взялось еще откуда-нибудь…

Ну вот они наконец, шатры, пестревшие в ночи, как разбросанные цветы. Иво понесся к ним с такой скоростью, что чуть не упал. Навстречу им выскочил на одной ножке замызганный мальчишка, всклокоченный, как бродячая кошка. Он вызывающе ухмыльнулся Иво и побежал обратно на руках. Да уж, дети комедиантов гнулись и извивались так, словно костей у них вовсе нет.

— Беги уж! — буркнул Фенолио в ответ на умоляющий взгляд Иво.

Факел ему все равно был уже не нужен. Сразу несколько костров горело между шатрами, многие из которых представляли собой просто грязные тряпки на протянутой между деревьями веревке. Иво радостно помчался прочь, а Фенолио удовлетворенно вздохнул. Да, именно так он и представлял себе Чернильный мир, когда писал: пестрым и шумным, полным буйной жизни. В воздухе пахло дымом, жареным мясом, тимьяном и розмарином, лошадьми, собаками, грязной одеждой, сосновой хвоей и костром. Ах, как он все это любил! Любил суматоху и даже грязь, любил жизнь, текущую у него перед носом, а не за запертыми дверьми. В этом мире все можно было увидеть: как кузнец загибает в огне серп, красильщик смешивает краски, кожевник дубит кожу, а сапожник кроит ее на башмаки. Ремесла не прятались здесь за неприступными стенами. Все делалось на улице, на площади, на рынке или прямо здесь, среди убогих шатров, и ему, Фенолио, все еще не утратившему мальчишеского любопытства, можно было смотреть на все это! — хотя порой он задыхался от вони, исходящей от дубильни или красильни. Да, Фенолио нравился созданный им мир, очень нравился, даже после того как он убедился, что многое здесь идет совсем не так, как он задумывал.

«Сам виноват. Надо было написать продолжение! — размышлял Фенолио, продираясь через толпу. — Я и сейчас мог бы его написать, здесь и сейчас. И мог бы все изменить, найдись только чтец!» Конечно, он попытался и тут отыскать Волшебного Языка, но безуспешно. Здесь не было ни Мегги, ни Мортимера, ни хотя бы такого неумехи, как этот Дариус.

Фенолио оставалась лишь роль поэта, сочиняющего красивые фразы и едва сводящего концы с концами, в то время как созданные им князь и герцог правили его миром как умели — и не слишком хорошо. Досадно, ох как досадно!

Особенно тревожил его Змееглав.

Он сидел на серебряном троне Дворца Ночи, высоко над морем, к югу от Непроходимой Чащи. Не то чтобы это был неудачный персонаж, вовсе нет. Кровопийца, палач, но ведь злодеи во всякой истории — как соль в супе. Конечно, если держать их в узде. Именно за этим Фенолио и создал в противовес Змееглаву Жирного Герцога — правителя, предпочитавшего смеяться шуткам комедиантов, а не воевать, — и его чудесного сына, Козимо Прекрасного. Кто же мог знать, что он безвременно погибнет, а отец его от горя опадет, как пирог, до времени вынутый из печи?

«Я в этом не виноват! — вновь и вновь повторял себе Фенолио. — Это не мой замысел, не моя вина». И все же это случилось. Как будто какой-то дьявольский писака продолжил его историю за него, а ему, Фенолио, оставил лишь роль бедного поэта.

«Да ладно, перестань. Не так уж ты на самом деле беден, Фенолио», — думал он, остановившись рядом со шпильманом, исполнявшим между шатрами одну из его песен. Нет, беден он не был. Жирный Герцог признавал лишь его стихотворные плачи по своему умершему сыну, а истории, сочиненные им для Якопо, внука герцога, были записаны на драгоценнейшем пергаменте и иллюстрированы Бальбулусом, знаменитейшим миниатюристом.

Кроме того, на взгляд Фенолио, его словам куда лучше жилось на языке у шпильмана, чем взаперти между книжных переплетов. Свободные, как птицы — да, этого он и желал сочиненным им словам. Слишком много было в них силы, чтобы отдавать их напечатанными в руки любого дурака — делай что хочешь! А потому отсутствие печатных книг в этом мире скорее успокаивало. Здесь их переписывали от руки, и ценились они поэтому так высоко, что только высшая знать могла позволить себе обладать ими. Всем же прочим приходилось заучивать их слова наизусть или слушать в исполнении шпильмана.

Маленький мальчик потянул Фенолио за рукав. На нем была рваная рубашонка, из носу текло.

— Чернильный Шелкопряд!

Мальчик вытащил из-за спины маску, какие носят комедианты, и быстро прикрыл ею глаза. На потертый холст были наклеены светло-коричневые и серые перья.

— Кто я?

— Гм-м! — Фенолио нахмурил морщинистый лоб, изображая напряженное раздумье.

Рот под маской разочарованно скривился.

— Перепел! Разве не видно?

— Видно! — Фенолио ущипнул его за красный носик.

— Ты расскажешь нам сегодня историю про него? Ну пожалуйста!

— Посмотрим! Сказать по правде, я представлял себе его маску попышнее, чем у тебя. Может, тебе стоит наклеить на нее побольше перышек, как ты думаешь?

Мальчик стянул маску с головы и огорченно посмотрел на нее.

— Перья не так-то легко найти.

— А ты поищи внизу, у реки. Там бродят такие кошки, что от них и перепелам спасения нет.

Фенолио хотел двинуться дальше, но мальчик удержал его. У детей комедиантов цепкие ручонки, хоть и худые.

— Одну историю, всего одну, ну пожалуйста, Чернильный Шелкопряд!

Откуда-то появились еще два карапуза, мальчик и девочка. Они уставились на Фенолио глазами, полными ожидания. Да, истории про Перепела… Сказки про разбойников ему всегда удавались — его внуки в том, другом мире тоже их любили. Но здесь эти истории получались у него еще лучше. Их можно было теперь услышать повсюду: «Невероятные подвиги самого отважного из разбойников, благородного и бесстрашного Перепела». Фенолио хорошо помнил ту ночь, когда сочинил его. Перо у него в руке дрожало тогда от ярости. «Змееглав опять изловил комедианта, — рассказал ему в тот вечер Черный Принц. — На этот раз Горбуна. Вчера в полдень они его повесили».

Горбуна, одного из его персонажей! Безобиднейшего бродягу, который дольше всех умел стоять на голове.

— Что он себе воображает, этот князь! — кричал Фенолио, как будто Змееглав мог его услышать. — В этом мире я господин над жизнью и смертью, я, Фенолио, и никто другой!

И слова полились на бумагу, гневные, неукротимые, как разбойник, которого он придумал в ту ночь. Перепел был таким, каким мечтал быть в своем мире Фенолио: свободным, как птица, никому не подвластным, бесстрашным, благородным (а порой — остроумным), отнимающим у богатых, чтобы отдать бедным, защищающим слабых от произвола сильных в мире, где закон этого не делал…

Фенолио почувствовал, что его снова тянут за рукав.

— Ну пожалуйста, Чернильный Шелкопряд! Всего одну историю!

До чего упрям мальчишка — страстный любитель историй.

— Ты рассказывал, что Перепел украл у Змееглава амулет! — прошептал малыш. — Палец повешенного, который оберегал его от Белых Женщин. Ты сказал, что Перепел теперь сам носит его на шее.

— Правда? — Фенолио поднял брови. Это всегда производило впечатление, потому что они у него были очень густые и лохматые. — Я кое-что слышал о еще более дерзких его делах, но сейчас мне нужно сперва поговорить с Черным Принцем.

— Ну пожалуйста, Чернильный Шелкопряд!

Дети повисли у него на рукавах и чуть не ободрали дорогую кайму, которую он за пару монет попросил пришить к грубой ткани, чтобы не выглядеть таким оборванцем, как те писаки, что составляют на рынке завещания и письма.

— Нет! — строго сказал он, выдергивая у них рукава. — Попозже! А сейчас пошли вон.

Сопливый мальчишка посмотрел ему вслед такими печальными глазами, что Фенолио на мгновение вспомнил о внуках. Пиппо так же глядел на него, когда приносил книгу и требовательно клал ему на колени.

«Дети! — думал Фенолио, подходя к костру, у которого сидел Черный Принц. — Они везде одинаковы. Ненасытные маленькие бестии — но и самые благодарные слушатели, в любом мире. Самые лучшие».