Предательский знак

Его ожидает тюрьма, это ясно. А потом? Мо отлично помнил, какими казнями грозил ему Змееглав. "Это может длиться не один день, да, много дней и ночей". Бесстрашие, не покидавшее его последние недели, холодное спокойствие, которое придали ему ненависть и Белые Женщины, — все это ушло, словно никогда не бывало. Смерти он не страшился с тех пор, как повстречался с Белыми Женщинами. Она казалась чем-то знакомым, а порой и желанным. Но вот переход к ней — совсем другое дело, а еще то, чего он боялся даже больше: оказаться взаперти. Он слишком хорошо помнил отчаяние, караулившее за тюремными решетками, тишину, в которой собственное дыхание казалось оглушительно громким, каждая мысль была орудием пытки, каждый час вводил в искушение разбить голову об стену, чтобы ничего больше не слышать и не чувствовать.

После страшных дней, проведенных в застенке Дворца Ночи, Мо не выносил закрытых дверей и окон. Мегги, похоже, стряхнула с себя заключение, как птенец — скорлупки, зато с Резой творилось то же самое что и с Мо, и если один из них просыпался ночью от страха, то успокоиться им удавалось только в объятиях друг друга.

Только не новая тюрьма!

Поэтому так легко быть храбрым в битве — там всегда можно предпочесть смерть плену.

Может быть, ему удастся в темном коридоре вырвать меч у одного из солдат, когда они отойдут подальше от сторожевых постов. Они были расставлены повсюду, на груди у постовых красовался герб Зяблика. Мо приходилось сжимать кулаки, чтобы руки сами собой не начали делать то, что рисовало воображение. Не сейчас, Мортимер! Еще одна лестница, по сторонам горящие факелы. Ну конечно, они ведут его вниз, во чрево замка. Тюрьмы бывают или высоко вверху, или глубоко внизу. Реза рассказывала ему о тюрьме Дворца Ночи, запрятанной так глубоко, что дыхание порой пресекалось от чувства давящей на своды тяжести. По крайней мере, его не толкают и не бьют, как это делали солдаты в замке Змееглава. Может быть, здесь и пытают вежливее?

Все глубже и глубже, ступень за ступенью. Один перед ним, двое за ним, дыша ему в затылок. Лица у них были совсем молодые, почти детские, безбородые, испуганные под притворной суровостью. С каких пор в солдаты берут детей? "Да испокон века, — ответил он сам себе. — Дети — самые лучшие солдаты, потому что еще кажутся себе бессмертными".

Всего трое. Но, даже если удастся быстро перерезать их всех, они успеют поднять крик, и на шум прибегут другие.

Лестница привела к двери. Солдат, шедший перед ним, открыл ее. Вот он, момент! Чего же ты ждешь? Пальцы Мо напряглись, готовясь к бою. Сердце бешено заколотилось, как бы задавая ритм.

— Перепел! — Солдат обернулся, поклонился и отступил, пропуская его в дверь.

Мо, не ожидавший этого, внимательно посмотрел на него и двух остальных. Восхищение, страх, благоговение — ему было знакомо это выражение, порожденное не его делами, а словами Фенолио. Поколебавшись, Мо шагнул в открытую дверь и только тогда понял, куда его привели.

Фамильный склеп князей Омбры. Да, Мо читал о нем. Фенолио подыскал прекрасные слова для этой усыпальницы, слова, звучавшие так, словно старик и сам мечтал однажды упокоиться в подобном склепе. Но самый роскошный саркофаг в книге Фенолио отсутствовал. В ногах у Козимо горели высокие свечи из благородного желтоватого воска. Воздух был напоен их ароматом, и каменный Козимо на ложе из алебастровых роз улыбался, словно видел прекрасный сон.

У саркофага стояла хрупкая молодая женщина с величественной прямой осанкой, вся в черном, с заколотыми наверх волосами.

Солдаты с поклоном приветствовали ее, назвав по имени.

Виоланта. Дочь Змееглава. Все называли ее Уродиной, хотя от родимого пятна, за которое она получила это прозвище, осталась лишь легкая тень на щеке. По слухам, пятно побледнело в тот день, когда Козимо — увы, ненадолго! — вернулся из царства мертвых.

Уродина.

Ну и прозвище! Каково с таким жить? Но подданные Виоланты произносили его с любовью. Рассказывали, что она по ночам отправляет остатки с княжеской кухни в голодающие деревни, что она кормит бедняков Омбры, продавая серебряную посуду и лошадей из княжеских конюшен, хотя Зяблик за это запирает законную госпожу замка на целые дни в ее покоях. Она вступалась за приговоренных к виселице и за брошеных в тюрьмы, хотя к ее просьбам не очень прислушивались. Виоланта имела в замке очень мало власти — Черный Принц не раз говорил об этом Мо. Даже сын ее не слушался. И все же Зяблик побаивался Уродину — как-никак, она была дочерью его бессмертного зятя.

Почему они привели его к ней — сюда, к могиле ее покойного мужа? Может быть, Виоланта решила закрепить за собой награду, обещанную за голову Перепела, раньше, чем на нее заявит права Зяблик?

— Есть у него шрам? — Она не сводила глаз с его лица. Один из солдат нерешительно шагнул к Мо, но тот уже сам закатал рукав, как это сделала девочка в деревне прошлой ночью. След борьбы с собаками Басты, давно, в другом мире, Фенолио перенес его в свою повесть, и теперь Мо иногда казалось, будто старик собственноручно намалевал ему этот шрам бледными чернилами.

Виоланта подошла к нему. Тяжелая ткань платья шуршала по каменному полу. Она сунула руку в вышитый кошель у пояса, и Мо ожидал, что оттуда появится берилл, о котором рассказывала Мегги, но Виоланта достала настоящие очки. Отшлифованные стекла, серебряная оправа — судя по всему, за образец были взяты очки Орфея. Найти мастера, способного отшлифовать такие линзы, наверняка стоило большого труда.

— В самом деле. Легендарный шрам. Предательский знак. — Глаза Виоланты казались больше за стеклами очков. Они не были похожи на глаза ее отца. — Значит, Бальбулус был прав. А ты знаешь, что мой отец в очередной раз повысил награду за твою голову?

Мо опустил рукав.

— Я слышал об этом.

— И все же ты пришел, чтобы увидеть рисунки Бальбулуса. Это мне нравится. Значит, правда то, что поется в песнях: ты совсем не знаешь страха и даже любишь опасность.

Она внимательно разглядывала его, словно сравнивая с рисунками Бальбулуса. Но когда он открыто встретил ее взгляд, Виоланта покраснела, то ли от смущения, то ли от гнева, что он смеет прямо глядеть ей в лицо. Мо не мог решить, какое из этих предположений верно. Она вдруг круто повернулась, подошла к саркофагу своего мужа и провела рукой по каменным розам — бережно, словно желая пробудить их к жизни.

— Я на твоем месте поступила бы точно так же. Мне давно кажется, что мы похожи. С тех самых пор как я впервые услышала от комедиантов песню о тебе. Беды в этом мире множатся, как мошки над прудом, но с ними можно бороться. Я выкрадывала золото из казны, когда о тебе здесь еще никто не слышал. На новую богадельню, на приют для нищих, на устройство сирот… И я сумела повернуть все так, что в краже заподозрили одного из управляющих. Они в любом случае все заслуживают виселицы.

С каким вызовом она выставила подбородок, снова повернувшись к нему лицом! Почти как Мегги. Виоланта казалась одновременно очень старой и очень юной. Что она задумала? Собирается выдать его своему отцу, чтобы на вырученные деньги кормить бедняков и купить, наконец, вдоволь пергамента и красок для Бальбулуса? Все знали, что она заложила свое обручальное кольцо, чтобы оплатить ему кисточки. "А что, неплохая идея, — подумал Мо. — Продать шкуру переплетчика за новые книги".

Один из солдат все еще стоял у него за спиной. Двое других охраняли дверь. Другого выхода из склепа, видимо, не было. Трое. Всего трое…

— Я знаю все песни о тебе. Я велела их записать.

Глаза за стеклами очков были серые, до странно светлые. Заметно, что они плохо видят. Ничего общего с неподвижными глазами Змееглава. Должно быть Виоланта унаследовала их от матери. Книга, замкнувшая в себе смерть, была переплетена в той самой комнате, где поселили когда-то опальную жену Змееглава с некрасивой маленькой дочкой. Помнит ли Виоланта эту комнату? Наверняка.

— Новые песни сложены не очень искусно, — продолжала она. — Но это искупается рисунками Бальбулуса. С тех пор как мой отец посадил Зяблика хозяйничать в нашем замке, Бальбулус работает в основном по ночам, а я держу новые книги у себя, чтобы их не продали, как всю остальную библиотеку. Я читаю их, пока Зяблик пирует в большом зале. Я читаю вслух, чтобы заглушить шум: пьяный ор, глупый смех, плач Туллио, которого опять травят… И каждое слово наполняет мое сердце надеждой — надеждой, что в один прекрасный день в этот зал придешь ты, прихватив с собой Черного Принца, и вы перебьете их всех. Одного за другим. А я буду стоять рядом, по щиколотку в их крови.

Солдаты Виоланты и бровью не повели. Они, похоже, привыкли к таким речам своей госпожи. Виоланта шагнула к нему.

— Я велела искать тебя с того самого дня, как услышала от людей моего отца, что ты скрываешься по эту сторону Чащи. Я хотела найти тебя раньше, чем они, но ты умеешь оставаться невидимым. Наверное, тебя прячут феи и кобольды, как об этом поется в песнях, а кикиморы лечат твои раны…

Мо не выдержал и улыбнулся. На мгновение Виоланта показалась ему ужасно похожей на Мегги, когда та рассказывает какую-нибудь из своих любимых историй.

— Чему ты улыбаешься? — Виоланта нахмурилась, и Змееглав глянул на Мо из ее светлых глаз.

Осторожно, Мортимер.

— Я знаю, ты думаешь — она всего лишь женщина, почти девочка, у нее нет власти, нет мужа, нет солдат. Да, большинство моих солдат лежат мертвыми на Змеиной горе, потому что мой муж поторопился выступить войной против моего отца. Но я не глупа. Я сказала: Бальбулус, распусти слух, что ищешь нового переплетчика. Может быть, на эту приманку мы поймаем Перепела. Если он действительно таков, как описал его Таддео, он придет только ради того, чтобы взглянуть на твои рисунки. И когда он окажется здесь в замке, моим пленником, как прежде он был пленником Змееглава, я спрошу его, согласен ли он помочь мне убить моего бессмертного отца.

Виоланта насмешливо улыбнулась, перехватив быстрый взгляд, брошенный Мо на солдат.

— Не беспокойся! Мои солдаты мне верны. Люди моего отца убили их отцов и братьев.

— Вашему отцу уже недолго оставаться бессмертным.

Слова вырвались у Мо против его воли. "Дурак, — обругал он сам себя. — Ты что, забыл, с кем говоришь, только потому, что в ее лице что-то напомнило тебе Мегги?"

Виоланта улыбнулась.

— Значит, правда то, что сообщил мне библиотекарь моего отца, — сказала она так тихо, словно мертвецы в склепе могли ее подслушать. — Когда мой отец почувствовал себя плохо, он подумал сначала, что его отравила одна из служанок.

— Мортола. — Каждый раз при этих звуках Мо видел перед собой ружейное дуло.

— Ты ее знаешь? — Похоже, Виоланта тоже не любила произносить это имя. — Мой отец велел ее пытать, чтобы она назвала яд. Она не призналась, и тогда он бросил ее в тюрьму, глубокий застенок под замком, но в один прекрасный день она исчезла. Надеюсь, она погибла. Говорят, это она отравила мою мать. — Виоланта расправила складку на платье, словно говорила о качестве шелка, а не о смерти матери. — Как бы то ни было, сейчас моему отцу известно, по чьей вине он гниет заживо. Таддео вскоре после твоего ухода заметил, что книга стала странно пахнуть. Потом страницы вздулись. Застежки некоторое время скрывали это как ты, вероятно, и задумал, но вскоре они уже с трудом удерживали доски переплета. Бедный Таддео чуть не умер со страха, когда увидел, что творится с книгой. Таддео был единственным, кроме моего отца, кто знал, где спрятана книга, и имел право к ней прикасаться… Он знает даже три слова, которые нужно туда вписать! Любого другого мой отец казнил бы за такое знание. Но он доверяет старику больше всех на свете, может быть, потому что Таддео много лет был его учителем и часто защищал отца, когда он был еще ребенком, от моего деда. Кто знает! Таддео, конечно, ничего не сказал отцу о состоянии книги. За такие новости тот и старого учителя велел бы тут же повесить на месте. Поэтому Таддео тайком зазывал в замок каждого переплетчика, какого мог отыскать от Непроходимой Чащи до моря, а когда выяснилось, что ни один из них ничего сделать не может, он по совету Бальбулуса велел переплести еще одну книгу, на вид неотличимую от первой, чтобы показывать отцу, когда тот пожелает ее видеть. А отцу тем временем с каждым днем становится хуже. Сейчас это уже всем известно. Дыхание у него вонючее, как гнилая вода в болоте, и его постоянно знобит, словно он уже ощущает ледяное прикосновение Белых Женщин. Какая месть, Перепел! Бесконечная жизнь в бесконечных страданиях. Не похоже на замысел ангела, скорее — очень умного дьявола. Так кто ты — ангел или дьявол?

Мо не ответил. "Не доверяй ей!" — подсказывал ему разум. Но, как ни странно, сердце говорило другое.

— Так вот, мой отец долгое время подозревал только Мортолу, — продолжала Виоланта. — Он даже отвлекся от поисков Перепела. Но в конце концов один из переплетчиков, к которым обращался Таддео, рассказал отцу, что происходит с книгой, — наверное, в надежде получить награду за донос. Змееглав велел его казнить — ведь никто не должен был знать, что его бессмертие под угрозой; но новость быстро распространилась. Сейчас, кажется, по ту сторону Чащи не осталось в живых ни одного переплетчика. Всякий, кто безуспешно пробовал спасти книгу, оказывался на виселице. А Таддео отец велел бросить в подземелье. "Пусть гниет так же медленно, как я", — сказал он при этом. Не знаю, жив ли он еще. Таддео стар, а застенки Дворца Ночи убивают даже молодых.

Мо почувствовал дурноту, как в те дни, когда переплетал эту книгу, чтобы спасти Резу, Мегги и себя. Уже тогда он предчувствовал, что выкупает их и свою жизнь ценой многих других. Бедный робкий Таддео. Мо представил себе, как он сидит в темном сыром застенке. Потом перед его глазами возникли переплетчики, очень отчетливо: темные фигуры, раскачивающиеся высоко в воздухе от порывов ветра… Мо прикрыл глаза.

— Смотри-ка. В точности, как поется в песнях: "И сердце жалости полно в груди его широкой". Ты и впрямь страдаешь оттого, что дело твоих рук навлекло на других гибель. Не глупи. Мой отец любит убивать. Не подвернись ему переплетчики, он вешал бы кого-нибудь другого. Но спасти книгу сумел в конце концов не переплетчик, а алхимик. Говорят, способ, которым он этого добился, очень неаппетитный, а урон, уже нанесенный книге, оказалось невозможно исправить, но, по крайней мере, процесс распада остановился. Мой отец теперь ищет тебя с удвоенным усердием — ведь по-прежнему верит, что ты один можешь снять проклятие, искусно вплетенное между пустыми страницами. Не дожидайся, пока он тебя найдет! Опереди его! Давай заключим союз! Ты и я — его дочь и разбойник, который однажды уже перехитрил его. Мы сумеем его погубить Перепел! Помоги мне убить его! Вместе нам это будет легко!

Как она смотрит на него! С надеждой, как ребенок, высказавший свое заветное желание… Перепел, давай вместе убьем моего отца! Как нужно обойтись с дочерью, спрашивал себя Мо, чтобы заслужить такую ненависть?

— Не все дочери, Перепел, любят своих отцов! — Виоланта, похоже, читала его мысли не хуже Мегги. — Твоя дочь, говорят, очень тебя любит и ты ее тоже. Но мой отец убьет и ее, и твою жену — всех, кого ты любишь, а под конец и тебя самого. Он не позволит снова выставить себя на посмешище перед подданными. Он найдет тебя, как бы ты ни скрывался, потому что каждая минута, каждый вздох напоминают ему о твоем коварстве. Его кожа не переносит солнечного света, ноги так опухли, что он не может ездить верхом. Ходить ему тоже трудно. Днем и ночью он рисует в воображении, каким пыткам подвергнет тебя и твоих близких, когда поймает. Он велел Свистуну сочинить песни о твоей гибели, до того страшные, что люди, слышавшие их, говорят, теряют сон. Скоро он пришлет Среброносого к нам, чтобы петь их и здесь и чтобы тебя найти. Свистун долго ждал этого приказа — и он тебя отыщет. Тебя поймают на твое сочувствие к беднякам. Их будут убивать в таких количествах, что невинная кровь в конце концов выманит тебя из леса. Но если я стану твоей помощницей…

Виоланту прервал донесшийся сверху голос — детский голосок, привыкший командовать взрослыми.

— Он наверняка у нее, вот увидишь! — Якопо захлебывался словами от возбуждения. — Бальбулус — искусный лжец, настоящий мастер вранья, особенно, когда старается для моей матери. Но он теребит рукав, когда лжет, и делается еще заносчивее, чем обычно. Мой дед научил меня замечать такие вещи.

Солдаты у дверей вопросительно глядели на свою госпожу. Но Виоланта не обращала на них внимания. Она прислушивалась. Когда раздался второй голос, Мо увидел испуг в ее бесстрашных глазах. Он тоже узнал этот голос, хотя слышал его прежде только сквозь лихорадочное беспамятство, — и рука его потянулась к ножу, спрятанному в поясе. Коптемаз говорил хрипловато, словно огонь, с которым он так и не сумел подружиться, обжег ему голосовые связки. "Голос у него — предупреждение, — сказала однажды Реза. — Предупреждение не доверять красивому лицу и вечной улыбке".

— Да-да, Якопо, ты очень сообразительный мальчик! — Интересно, слышит ребенок насмешку в голосе Коптемаза? — Но почему же мы идем не к покоям твоей матери?

— Потому что она не так глупа, чтобы прятать его там! Моя мать — умная женщина, намного умнее вас всех!

Виоланта шагнула к Мо и схватила его за руку.

— Убери нож! — прошептала она. — Жизнь Перепела не закончится в замке Омбры. Такая песня мне не по вкусу. Иди за мной.

Она подозвала солдата, стоявшего у Мо за спиной высокого, широкоплечего юношу, державшего меч так, словно ему не часто приходилось им орудовать, — и торопливо зашагала среди каменных гробов. Виоланта шла уверенной походкой — похоже, ей не впервые приходится прятать кого-то от своего сына. В склепе было с полтора десятка гробов. Большинство из них было украшено изваяниями умерших, с мечами на груди, собаками в ногах, мраморными или гранитными душками под головой. Виоланта остановилась перед саркофагом, чья простая, без скульптуры, крышк треснула ровно посередине, как будто мертвец пнул ее изнутри.

— Если Перепела здесь нет, пойдем пугнем Бальбулуса! Ты зайдешь к нему в мастерскую и пожонглируешь огнем на его книгах! — Имя Бальбулуса Якопо произносил с такой ревностью, словно говорил о старшем брате, которого мать любит больше, чем его.

Юный солдат, покраснев от натуги, сдвинул нижнюю половину крышки. Саркофаг был пуст, но Мо почувствовал, что задыхается в холодном узком гробу. Покойник явно был меньше ростом. Интересно, это Виоланта выбросила его останки, чтобы прятать сюда своих шпионов? Когда солдат задвинул крышку, Мо обступила тьма. Лишь маленькие отверстия в виде цветочного орнамента пропускали немного воздуха и света. Дыши спокойно, Мортимер! Он все еще сжимал в руке нож. Как жаль, что изваяния вооружены мраморными, а не булатными мечами! "Ты действительно думаешь, что стоит рисковать собственной шкурой ради расписных клочков козьей кожи?" — поинтересовался Баптиста, когда Мо попросил сшить ему одежду переплетчика и пояс для ножа.

До чего же ты глуп, Мортимер! Так до сих пор и не поверил до конца, что этот мир смертельно опасен! Но расписные клочки козьей кожи были по-настоящему прекрасны…

Стук в дверь. Скрежет засова. Голоса стали слышнее. Шаги… Мо напряженно вглядывался в цветочные отверстия, но видел только соседний гроб и подол черного платья Виоланты, исчезнувший, когда она отошла. Нет, глаза ему тут не помогут. Он опустил голову на холодный камень и стал прислушиваться. Как шумит дыхание! Более подозрительного звука в этом царстве мертвых не придумаешь!

"А что, если Коптемаз пришел сюда не случайно? — мелькнуло у него в голове. — Что, если Виоланта только его и дожидалась? Не все дочери любят своих отцов. Что, если Виоланта все же решила преподнести отцу желанный подарок? Смотри, кого я тебе поймала! Перепел. Он вырядился вороном и вообразил, что я его не узнаю!"

— Ваше высочество! — Голос Коптемаза гулко раздавался под низкими сводами — казалось, он стоит у самого гроба, где прятался Мо. — Простите, что мы помешали излияниям вашей скорби! Ваш сын посоветовал мне непременно встретиться с гостем, которого вы принимаете сегодня. Он уверяет, что это мой старый и чрезвычайно опасный знакомый. Я должен предостеречь вас…

— Гость? — Голос Виоланты звучал холодно, как камень у Мо под головой. — Единственный гость здесь — смерть. От него, мне кажется, предостерегать бесполезно.

Коптемаз смущенно хохотнул:

Это верно, ваше высочество, но Якопо рассказывал о госте из плоти и крови: переплетчике, высоком, темноволосом…

— К Бальбулусу приходил сегодня новый переплетчик, — ответила Виоланта. — Он давно ищет кого-нибудь поискуснее, чем халтурщики из Омбры.

Что это за звук? А, понятно. Якопо прыгает по каменным плитам. Видимо, иногда он все же ведет себя как нормальный ребенок его возраста. Прыжки стихли где-то неподалеку. Как же хочется просто встать! До чего трудно удерживать тело в неподвижности, когда ты еще жив! Мо закрыл глаза, чтобы не видеть каменных стенок гроба. Мортимер, дыши неглубоко, беззвучно, как феи.

Прыжки приближались.

— Ты его спрятала! — Голос Якопо проникал в саркофаг, словно мальчик говорил специально для Мо. Давай поищем в гробах, Коптемаз!

Якопо, похоже, очень привлекала эта идея, но Коптемаз нервно усмехнулся.

— Я думаю, в этом не будет необходимости, если мы объясним твоей матери, с кем она имеет дело. Возможно, этот переплетчик — тот самый человек, которого так давно ищет ваш отец.

— Перепел? Перепел здесь, в замке?! — Даже Мо, слышавшему ошеломленный голос Виоланты, верилось, что она поражена до глубины души. — Конечно! Я всегда говорила отцу: в конце концов этого разбойника погубит собственное безрассудство! Не вздумай рассказать Зяблику! Я хочу поймать Перепела, чтобы мой отец понял, наконец, кто должен сидеть на троне Омбры! Ты усилил стражу? Послал солдат в мастерскую Бальбулуса?

— М-м… нет… — Коптемаз был явно сбит с толку. — Дело в том, что… От Бальбулуса он уже ушел, и…

— Что? Болван! — Виоланта умела говорить железным тоном своего отца. — Немедленно опустить решетку в воротах! Если отец узнает, что Перепел побывал здесь, в замке, в моей библиотеке, и никто не задержал его… — Как грозно раздавались ее слова под сводами склепа! О да, она умная женщина, прав ее сын.

— Сандро! — Это, видимо, один из солдат. — Скажи страже у главных ворот, чтобы опустили решетку. И никого не выпускать из замка. Ни единой души, слышишь? Надеюсь, еще не поздно! Якопо!

— Что?

В детском голоске звучали страх, упрямство — и недоверие.

— Куда спрячется Перепел, когда поймет, что ворота заперты? Ты ведь знаешь все укрытия в замке.

— Еще бы! — Якопо был явно польщен. — Я могу тебе все их показать.

— Отлично! Возьми с собой троих стражников из тех, что охраняют тронный зал наверху, и проведи к самым надежным укрытиям, какие знаешь. А я пойду поговорю с Бальбулусом. Перепел! У меня в замке!

Коптемаз промямлил что-то. Виоланта резко прервала его и велела следовать за собой. Шаги и голоса удалились. Но Мо еще долго казалось, что он слышит, как они поднимаются по бесконечной лестнице, уводящей из склепа в мир живых, к дневному свету и свежему воздуху…

Когда все стихло, он еще несколько мучительных мгновений лежал не шевелясь и прислушивался. В конце концов ему начало казаться, что покойники вокруг дышат. Тогда он уперся руками в каменную крышку… — и схватился за нож, услышав шаги.

— Перепел! — донесся еле слышный шепот.

Разбитая крышка сдвинулась. Над саркофагом склонился тот самый солдат, что помогал ему спрятаться.

— Надо спешить! — прошептал он. — Зяблик объявил тревогу. Повсюду расставлена стража, но Виоланта знает выходы, которых даже Якопо еще не обнаружил. Будем надеяться, — добавил он.

Мо вылез из саркофага, с трудом двигая занемевшими конечностями. Нож он все еще сжимал в руке.

Юноша смотрел на него во все глаза.

— Скольких вы уже убили?

В его голосе звучало преклонение. Как будто убивать — высокое искусство, вроде миниатюр Бальбулуса. Сколько лет этому мальчику? Четырнадцать? Пятнадцать? Он выглядел младше Фарида.

Скольких? Что он мог на это сказать? Всего несколько месяцев назад он бы не затруднился с ответом. Он бы, наверное, даже рассмеялся от души на такой абсурдный вопрос. Теперь же Мо проронил только:

— Меньше, чем здесь лежит.

И даже не был уверен, что говорит правду.

Юноша обвел взглядом склеп, словно считая покой ников.

— Это легко?

Судя по любопытству в голосе, он этого действительно еще не знал, несмотря на меч в руке и кольчугу на груди.

"Да, — подумал Мо, — да, легко, когда в груди забьется второе сердце, холодное, с острыми краями как меч у тебя в руке". Толика ненависти и гнева, несколько недель страха и беспомощной ярости — и вот оно просыпается в тебе. Когда приходится убивать, оно отбивает такт, стремительный, страстный. Другого своего сердца, мягкого и теплого, ты в это время не чувствуешь. А оно ужасается тому, что ты сделал под биение второго сердца. Оно болит и трепещет… Но это приходит потом.

Юноша все еще смотрел на него.

— Легко, — ответил Мо. — Умирать тяжелее.

Хотя мраморная улыбка Козимо утверждала обратное.

— Мы, кажется, спешим?

Юноша покраснел под блестящим забралом.

— Да… да, конечно!

Одну из ниш в стене склепа охранял каменный лев с гербом Омбры на груди — вероятно, последний экземпляр, еще не разбитый по приказанию Зяблика. Солдат вставил меч между его ощеренных зубов — и стена приоткрылась ровно настолько, чтобы в проем мог протиснуться взрослый мужчина. Кажется, у Фенолио где-то описан подобный тайник? Мо вспомнились давным-давно прочитанные слова об одном из предков Козимо, нередко спасавшемся таким образом от врагов. "А теперь эти слова спасут Перепела", — подумал Мо. Почему бы и нет? Он ведь тоже из них возник. Мо провел по камню рукой, словно убеждая себя, что стены склепа состоят не из бумаги.

— Подземный ход выходит наружу выше замка. Вашу лошадь Виоланта не могла вывести из конюшни — это было бы слишком заметно. Но вас там будет ждать другой конь. В Чаще сейчас полно солдат, будьте осторожны. И еще я должен передать вам вот это.

Мо сунул руку в седельную сумку, которую протянул ему юноша.

Книги.

— Виоланта дарит вам это в надежде, что вы не отвергнете предложенного ею союза.

Подземный ход казался бесконечным и почти таким же тесным, как саркофаг. Мо не помнил себя от радости, когда наконец увидал дневной свет. Выход оказался еле заметной расселиной в скале. Под деревьями дожидался конь, а внизу Мо увидел замок Омбры — стражу на стенах и солдат, устремлявшихся из ворот, словно рой саранчи. Да, придется быть осторожным. И все же он открыл седельную сумку, спрятался за скалу и открыл одну из книг.