Глава 18
За те дни, пока я ждала, когда же Глаша снимет с меня бинты, я слишком много думала, представляла, страдала, и мои нервы расстроились окончательно, несмотря на то что Глаша поила меня различными успокоительными травками, делала различные успокоительные уколы. Эту неделю я жила как под наркозом. Чем ближе подходил момент снятия бинтов, тем больше я впадала в депрессию и теряла последние жизненные силы. Я не чувствовала себя живой, мне казалось, что я вряд ли смогу достойно ответить на брошенный судьбою вызов. Я потеряла способность что-либо чувствовать, кроме горя…
За день до того, как снять с меня эти злосчастные бинты, Глаша села рядом со мной, взяла меня за руку и сказала ласковым голосом:
– Так нельзя. Что бы ты ни увидела завтра, ты просто обязана взять себя в руки. У тебя есть любимый человек?
– Есть.
– Если он тебя по-настоящему любит, то даже в самые страшные и ужасные периоды жизни он будет с тобой. Если он действительно тебя любит, то никогда не отвернется.
– Его отпугнет моя внешность.
– Напротив. Он вместе с тобой будет бороться за твою внешность.
– Тут слишком много сложностей, – со слезами отвечала я. – Слишком много… Мне приснился сон, что я умерла, что меня уже похоронили, что меня нет. Все поверили в то, что меня нет. Никто не знает о том, что я осталась жива. Мне кажется, что это вещий сон.
– Ты можешь позвонить своим близким людям завтра, сразу же после того, как я сниму с тебя бинты. Ты можешь сказать им, чтобы они тебя забрали. Они устроят тебя в лучшую клинику, и я уверена, что все наладится и все пойдет своим чередом.
– В этом же сне мне приснилось, что близкие люди от меня отвернулись. Вернее, от меня отвернулся любимый человек. Он нашел себе другую женщину. Конечно, от меня никогда бы не отвернулся мой брат… Он примет меня любой… Это я знаю точно. Но другие… Мой сон быстро закончился, но я уверена, что, если бы он продолжился дальше, и они бы тоже от меня все отвернулись.
– Это всего лишь сон, – попыталась успокоить меня Глаша.
– Но ведь это вещий сон.
– Это всего лишь сон. И запомни, девочка, Коля оставил тебе деньги, значит, ты можешь восстановить свою внешность. У тебя есть на что ее восстановить. Человеку дано столько страданий, сколько он может вынести.
– Но ведь это неправда! Разве можно вынести столько!
– Поверь, человеку дается именно столько страданий, сколько он может вынести. Каждый сам знает глубину своих страданий. Но пойми, что если Господь вернул тебя с того света, то нужно жить, в этом есть смысл. Ты должна справиться со всеми своими трудностями и страданиями, и у тебя есть на это силы, потому что ты очень сильная женщина. Я это вижу. А я никогда не ошибаюсь в людях.
Я не очень хорошо запомнила момент, когда Глаша сняла с меня эти злосчастные бинты. Я закрыла глаза и ждала. Не хотела видеть это страшное зрелище, к тому же мне было ужасно больно, хотя меня накололи различными обезболивающими. В некоторых местах раны еще не зажили и начали кровоточить. Сначала мне разбинтовали руки, затем ноги, а потом и тело. Я уже не напоминала кокон, и мое тело вновь задышало. Я ощутила прохладный воздух, который лился из соседней комнаты, где было открыто окно. Когда сняли бинты с моего лица и я подошла к зеркалу, я вскрикнула и потеряла сознание… Я даже не могу сказать, что именно я почувствовала в тот момент. Мне показалось, что кто-то взял большой нож, оголил мое сердце и полоснул по нему. Я ощутила это острое холодное лезвие… Я очень хорошо его ощутила…
Прошло не меньше двух недель, прежде чем я смогла привыкнуть к себе такой, какой стала. Но я привыкла. Я смогла, и у меня получилось. Но с этих пор я разлюбила свет и зеркала, потому что от света у меня страшно слезились глаза, а от зеркал мне не хотелось жить, хотелось наложить на себя руки. При свете мне становилось холодно, неуютно и одиноко. Я никогда ранее не могла подумать о том, что придет время, и я полюблю кромешную тьму. Ту тьму, которую боятся нормальные люди. В такой темноте я пила чай, разговаривала с Глашей. Я рассказывала Глаше о том, какой красивой я была раньше, сколько мужчин пытались заполучить мое сердце, скольких я отогнала от себя прочь после того, как поцеловалась с ними всего один раз. Я выбирала мужчин по поцелуям. В одних поцелуях были чувства и страсть, а другие были какими-то пресными. Ведь именно губы рождают слова. А если губы скучны, то с этим человеком будет действительно скучно не только в жизни, но и в постели. Мужчина должен быть приятен во всем. В своих речах, в своих поступках и в своих действиях.
Я рассказала это Глаше и потрогала свои губы или то, что от них осталось. Тяжело вздохнув, я начинала рассказывать Глаше о своих похождениях, о том, как я любила кружить головы мужчинам. Как я по молодости и неопытности вышла замуж, как поняла, что мой брак – это просто ошибка и что в моем браке была не любовь, а влюбленность, которая имеет свойство со временем проходить и навсегда исчезать. Как семейная жизнь стала для меня кошмаром и мучением, но после того, как мой муж избавил меня от этого кошмара, я вместо облегчения почувствовала страшную пустоту и на себе ощутила тягостное одиночество. Однажды, когда я замолчала, Глаша погладила меня по руке и осторожно спросила:
– Саш, а с Колькой-то у вас что?
– С Колей… С Колей у нас ничего…
– Вы с ним просто друзья? – допытывалась она.
– Друзья?! Нет, – покачала я головой. – Мы с ним просто знакомые.
– Просто знакомые, – разочарованно повторила за мной женщина и подлила мне чаю.
– А почему вы спрашиваете?
– Просто когда Коля тебя сюда привез, он сказал мне, что дороже тебя у него никого нет.
– Так и сказал? – Я чуть не поперхнулась вареньем.
– Прямо так и сказал. – Глаша постучала меня по спине. – Сказал, что это самый близкий, родной и дорогой человек.
– Может, он меня с кем перепутал? – подозрительно посмотрела я на Глашу.
– Да нет. Он про тебя говорил. Сказал, что обязательно тебя найдет и на тебе женится.
– Да, это он про меня говорил. – На моих глазах вновь показались слезы. – Это про меня. Он так шутил обычно.
– Тебе казалось, что он шутил, но я сразу поняла, что он тебя любит. По-настоящему любит.
– Да это вам показалось. У нас и не было ничего. Мы всего-то два раза переспали, и все, – выпалила я и тут же прикусила язык.
Глаша расплылась в довольной улыбке и сказала загадочно:
– Два раза переспать с человеком – это не так уж и мало для отношений.
Прошла еще одна неделя, и я собралась в дорогу: оделась в одежду, принесенную Глашей, причесала все, что осталось от моих волос, осторожно, чтобы не повредить те участки, где воспалилась кожа. Затем повязала черную косынку, надела огромные черные очки, почти во все лицо, и взяла пакет с деньгами.
– Ты на монашку похожа, – заметила Глаша, когда мы с ней по обычаю присели на дорожку. – Вся в черном до пола. Ни рук, ни ног не видно.
– Я так и хотела. У монашек менты документов не проверяют. А у меня их как раз и нет.
– Только монашки очки черные не носят.
– Скажу, что глаза больные, на яркий свет смотреть не могу. Так мое страшное лицо меньше видно.
– Может, останешься все же? У меня поживешь? Родным и близким так и не позвонишь?
– Нет, – покачала я головой. – Не могу. Я и домой не могу вернуться с таким лицом… Коля был прав. Мне нужно начать все сначала. Я должна выпасть из обоймы на какое-то время. Спрятаться в клинике, сделать себе новую кожу, новое тело и новую внешность. Что толку, что я у вас жить буду, если мне на улицу выйти стыдно? Я и к своим близким не могу такой вернуться. Они знают меня красивой.
– А как же любимый?
– Боюсь, что любимый меня не поймет. У меня все тот сон из головы не выходит.
– Какой же он тогда любимый, если не поймет? Любимый всегда понимать должен…
– Я и сама не смогу. Сама не смогу переступить через это. Если он действительно меня любит, то обязательно меня дождется. Кто любит, тот умеет ждать. Я обязательно объявлюсь. И к своим близким вернусь, но только после того, как смогу чувствовать себя, как и раньше, нормальной, полноценной женщиной. Я вернусь, но для этого нужно время, а сколько, известно только одному Господу Богу… Только ему одному. Я вернусь, потому что там, в прошлой жизни, у меня остались не только друзья, но и враги, с которыми я обязательно должна рассчитаться. Сейчас я совершенно бессильна, но я наберусь сил и уничтожу их. Я обязательно их уничтожу! Пройдет время, и я вернусь в ту жизнь. Даже если меня похоронили, я все равно вернусь еще более красивой, более интересной и еще более сильной. И если тот сон и в самом деле вещий и меня уже похоронили, я скажу, что я встала из гроба, потому что была обязана вернуться к тем людям, которых люблю, и наказать тех, кто сотворил со мной это зло. Я умею ждать. У меня есть терпение. И я умею платить по счетам.
– Будь осторожна, дочка! Будь осторожна.
– Я буду стараться. Я всегда буду помнить о вас, Глаша. Давайте я оставлю вам немного денег. Вы ведь столько меня выхаживали и вытащили меня с того света. Я обязана вас хоть чем-то отблагодарить.
Глаша тут же переменилась в лице, и оно стало суровым.
– Ты мне деньги предлагаешь, что ли? – Она моментально разозлилась.
– Да, конечно.
– Зачем меня так обижать?! Что плохого я тебе сделала? Почему ты все измеряешь деньгами?! Я же делала от души! Для меня слово Коли закон! Да как ты можешь такое мне предлагать?! Ты ж мне как дочь!
Увидев на глазах Глаши слезы, я поняла, что сделала большую глупость, и попросила у нее прощения.
– Глаша, ради бога, простите. Сейчас жизнь такая…
– При чем тут жизнь?
– Мне действительно стыдно. Нужно знать, кому предлагать деньги.
– Для меня большей наградой будет, если ты приедешь ко мне еще раз, если навестишь меня. Ты должна знать, что здесь твой второй дом. Здесь тебя всегда ждут. Пообещай мне, когда выполнишь все свои задачи, обязательно ко мне приедешь. Я буду ждать, что когда-нибудь откроется дверь моего дома и на пороге появишься ты.
Я вытерла выступившие слезы и обняла мою спасительницу.
– Я обещаю. Глаша, родная, я обещаю. И еще…
– Что?
– Если Колька объявится, передавайте ему огромный привет и поцелуйте его за меня.
– Обещаю, – улыбнулась старушка.
Как только мы вышли из дома, Глаша постучала в соседнюю калитку к своему соседу, который должен был отвезти меня в город на своем небольшом грузовике.
– Щас, иду! – донеслось из соседнего дома.
– Сань, я с соседом договорилась, – прошептала мне Глаша. – Он тебя до города довезет. Ты на него внимания не обращай, он немного чудной. Между прочим, бывший журналист.
– Бывший журналист?!
– Да, – важно ответила Глаша. – Юрка Стройков. Не слышала про такого?
– Нет, – покачала я головой.
– Оно и понятно. Хоть он и хвалится, что был когда-то известным, но никто у нас про него не слышал, несмотря на то что ему скоро полтинник. Ты не пугайся, он выглядит на все восемьдесят. С молодости такой страшный. А сейчас вообще лучше не смотреть. Бывают люди страшные, но добрые, а у этого внутри злоба кипит. И все из-за того, что он так себя и не нашел нигде. Говорят, в районном центре даже на телевидении немного поработал. Так погнали его. Сама посуди, куда с такой рожей в ящик! С такой рожей только на огороде ворон отпугивать. Вот этим и занимается в последнее время. Неудачник, одним словом. Неудачником был, им и остался. Когда самогонки выпьет, себя в грудь начинает бить и кричать на всю деревню, что он журналист с большой буквы, что в свое время большие статьи в «Сельских вестях» писал. Белая горячка начнется, так он материт, ненавидит всех, кто чего-то в этой жизни добился и из села уехал. У неудачников всегда зависти выше крыши. Он сам про себя слухи распускает, будто он ВГИК закончил, да только куда с такой внешностью?! Одних леших да сумасшедших играть. Закончить можно все, что угодно. Короче, ты его не пугайся. Он чудной, но, когда трезвый, спокойный.
– А меня до города живой довезет? – подозрительно посмотрела я на Глашу.
– Не переживай, он за рулем не пьет. На днях из запоя вышел. Значит, какое-то время без стакана продержится. Приставать к тебе не будет, его мужчины больше интересуют.
– А он что, этот Стройков, гей?
– Он самый.
– И как к нему в вашей деревне относятся? Ладно бы в городе… А в деревне?
– Привыкли уже. Он гей пассивный. Губы накрасит, бусы наденет, пуговицы на рубашке расстегнет и давай перед механизаторами задом вилять. Наши мужики привыкли, внимания не обращают. Бывает, кто со злости ему пинка даст, а кто спьяну его по этой самой заднице и погладит. Человек все-таки, хоть и с отклонениями. Теперь, когда он совсем не у дел, осталось только наших трактористов соблазнять.
К калитке подошел здоровенный детина колхозной национальности с рыжей бородой и помятым лицом. Он действительно выглядел намного старше своих пятидесяти. Я обратила внимание на его накрашенные губы и слегка улыбнулась.
– Юр, что так долго?! – поругала его баба Глаша.
– Я заметки писал для «Сельских вестей», – деловито объяснил спившийся горе-журналист Стройков и направился к своему грузовику.
– Кому ты писал, если твои заметки никому не нужны?
– Я прославиться хотел.
– Завидуешь, значит?
– Завидую, – не скрывал своих чувств Стройков. – Я раньше рубрику вел «Наши люди в Москве». Вот сейчас что-нибудь интересное напишу и опять буду ее вести.
– Что это за название такое придурковатое? Наши люди на селе, а те, кто в Москве, уже давно не наши люди, а москвичи, – поправила Стройкова Глаша. – Улавливаешь разницу?
– А чем такие люди лучше меня?!
– Тем, что у них крылья есть, а ты чурбан бескрылый и от зависти из тебя желчь брызжет. Таких людей уважать нужно, они смогли вырваться, изменить свою жизнь и достигнуть того, что тебе даже во сне не приснится. Пользуешься тем, что тебе никогда не дотянуться до них, и обливаешь всех грязью. Благо, сынок, что ты не в Москве, а то бы тебе ой как по рукам досталось, да и не только по рукам, но и по заднице твоей развратной, которую ты при любом удобном случае подставляешь. Смотри, сынок, с огнем играешь, а то пробьет час, разозлишь какую-нибудь звезду и без задницы своей точно останешься. Нечего тебе для дальнейшей работы подставлять будет.
– И все же я не могу успокоиться. Я целыми днями жизнь звездных людей изучаю и думаю, где бы в них изъяны найти и как бы для них хоть маленькую гадость сделать.
– Юр, да кому ж твои пакости-то нужны? Известные люди привыкли к своей публичности, и им на твои дешевые заметки наплевать. Их и так различными статьями донимают, и от этого они еще более толстокожими становятся и вообще ни на что не реагируют.
– Зато я стану знаменитым и денег заработаю, – мечтательно произнес Стройков. – Почему одним все, а другим ничего?! Ненавижу я этих звезд! Чем я хуже их?!
– Юр, ну куда тебе с такой неудачной внешностью знаменитым быть? Ты бы забыл про свою идею и огород копать начал. Все люди уже землю возделывают, а ты все заметки строчишь про известных людей, все думаешь, как нагадить. Гаденышем в этом возрасте нехорошо, Юра, быть.
– А я и в семьдесят буду гадить, – заржал рыжий безобразный великовозрастный детина. – Ну что, Глаша, я с собой могу поделать, если я по жизни гаденыш. Раньше был совсем маленьким, а теперь немного подрос, – вновь дико заржал Стройков. – Почему в жизни такая несправедливость?! Почему кто-то из нашего села уехал и стал звездой?! За какие заслуги?! Почему я, журналист «Сельских вестей» Юра Стройков, навсегда остался журналистом «Сельских вестей»?! Я ведь для нужных людей и на ласки никогда не скупился…
– Потому что люди, которые стали известными, заработали себе славу непосильным, кропотливым трудом и талантом! И знай, настоящим талантливым людям в этой жизни можно простить все за их талант. А ты, Юра, мало того что личиком не вышел и талантом никогда особенным не отличался, так еще не тем местом попытался свою никчемную карьеру двигать. Ты давай лучше смирись со своей участью, забудь про известных и великих, потому что твои заметки ничего, кроме приступа смеха и стыда за тебя как несостоявшуюся личность, копающуюся в грязи своим рыжим пятаком, не вызывают. А грязь эту создали и придумали точно такие же журналюги, как ты, только намного повыше рангом. С завтрашнего дня бери лопату и начинай заниматься посевными. В деревне работы непочатый край. Ты ведь всю жизнь гаденышем был, так постарайся хоть свой остаток жизни прожить более достойно, чтобы не пакостить и не гадить.
– Я с этим сам разберусь… – Бывший горе-журналист Стройков достал из кармана платок и смачно высморкался.
Я не смогла сдержать своего отвращения и отвернулась.
– А губы-то зачем накрасил?
– Затем, что я мужчина одинокий и мне ничто человеческое не чуждо.
– Смотри, осторожно! В городе нынче заразы много всякой!
– Где наша ни пропадала! Я ж с кем попало не знакомлюсь, а только с людьми, имеющими отношение к средствам массовой информации.
Глаша покачала головой и произнесла себе под нос:
– В семье не без урода, и в нашей деревне тоже.
Спившийся журналист-неудачник Стройков завел мотор, и я тут же села в машину. Глаша заплакала и перекрестила меня.
– Глаша, не плачь, все будет хорошо, – пыталась я успокоить старушку и сама заревела навзрыд.
– Да хранит тебя Бог! Только дал бы тебе силы вынести все, что легло на твои хрупкие плечи. Возвращайся, дочка. Буду ждать.
Высунувшись из окна, я поправила очки и крикнула:
– Кольке привет!!! Поцелуй его за меня!
– Береги себя, дочка…