Глава 16
Открыв глаза, я попыталась понять, где нахожусь. Увидев девушку в белом колпаке и таком же халате, я поняла, что в больнице. Кажется, в больнице... Значит, я осталась жива...
Минут через пять в палату вошел папик. Сев на стул, он нежно поцеловал мою руку.
«Бедный Григорий Давидович, – подумала я. – Совсем сдал... Похудел, осунулся... От красивого, уверенного в себе мужчины не осталось и следа...»
– Как дела, Дашенька? – улыбнулся папик.
– Я жива...
– Моими молитвами.
– Таню уже похоронили?
– Да, неделю назад, – опустил голову папик.
– Где? – заплакала я.
– На Ваганьковском. Хотел поставить памятник, а эти гады сказали, что надо ждать целый год. Земля должна осесть. Но я все же поставлю памятник к Таниному дню рождения. Они уговаривают меня подождать, но я не могу ждать. Я хочу сделать ей подарок на день рождения. Хотел подарить ей хороший джип, а теперь придется дарить памятник. Больно смотреть на простой холмик. Я хочу, чтобы она была как живая, в куске черного мрамора. Таня любила черный цвет, он шел ей... Я за Таню спокоен. Теперь о ней позаботится мать. Она там не одна. Если бы я только знал, на что способен Танин муж...
– Он хотел убить вас. Сунул в замок спичку, чтобы вы не смогли закрыть дверь на ночь. Я сидела у окна и видела две тени, кравшиеся к дому, но и подумать не могла, чем это кончится.
– Я продам этот дом. Он будет напоминать мне о Тане, о ребятах, погибших той же ночью. Я проверил тех двоих, которых нанял Вадим. Обычные мясники, профессиональные ликвидаторы, волки-одиночки...
– Один из них убил моего отца. Заколол заточкой. Отец сделал ему операцию, а тот его убил, чтобы не платить деньги. Мою подругу по бару тоже убил он.
Я рассказала папику о своем знакомстве с «боксером», о том, как он преследовал меня, обещая прикончить за нечаянное любопытство. Как только я замолчала, папик взял мою руку и несколько раз поцеловал ее в раскрытую ладонь.
Молодой организм брал свое, и я постепенно поправлялась. Папик приезжал ко мне каждый день на пятнадцать-двадцать минут, иногда оставался подольше. Мы болтали о пустяках, старались шутить... Папик постепенно приходил в себя, стал более собранным, начал следить за собой. В один из дней он принес огромную корзину алых роз. Я посмотрела на цветы и улыбнулась.
– А завтра меня выписывают...
– Вот и замечательно, – просиял папик. Сняв пиджак, он повесил его на спинку стула, затем потер ладонью плечо и, вздохнув, сказал: – Иногда пошаливает. Особенно когда погода плохая. Начинает ныть так сильно, что хоть волком вой. Пулю вытащили сразу, в тот же день, а болит до сих пор.
Папик достал из кармана брюк пачку таблеток, выдавил одну на ладонь, быстро проглотил и запил стаканом воды, стоящим на моей тумбочке.
– Что это? – поинтересовалась я.
– Обезболивающее.
– Может, надо еще раз врачу показаться?
– А-а, что там показывать? Все и так ясно! Это у меня третье ранение уже по счету. В прошлый раз было покушение, так в меня три пули подряд всадили, еле выжил. Эти пули здоровье мне ох как сильно подорвали! У меня жизнь такая, с постоянным риском связанная. Вроде и охраны немерено. За дверью вон ребята мои сидят, а от пули все равно не убережешься. Она может в любом месте нагнать, особенно когда меньше всего ее ждешь. За Танюшку свою я боялся, да, как видишь, не уберег. Надо было ее в Америку отправить. Там у меня дом хороший. Жила бы себе спокойненько, там до нее никто бы не добрался.
Я посмотрела на кобуру, надетую поверх рубашки, и удивленно спросила:
– А это зачем? У вас же охрана есть...
– Это так, для страховки. Я без пистолета не могу, да и пацаны мои тоже. Пистолет у них продолжением члена служит. Они без него даже в туалет сходить не могут. Он им уверенности прибавляет. Я, конечно, к оружию отношусь более-менее спокойно, не так, как мои головорезы. Оно мне нужно не для того, чтобы крутизну свою демонстрировать, а на самый крайний случай. Пистолет спасения не гарантирует, но шанс все-таки дает.
– Вам, Григорий Давидович, по-моему, одного взгляда достаточно, чтобы ослушавшийся вас человек испугался и засунул свой поганый язык туда, откуда он его вытащил. Я и сама робею, когда вас вижу.
– Не надо, не робей. Не такой уж я страшный.
Папик наклонился и жадно поцеловал меня в шею. Затем положил руку на грудь и слегка погладил ее. Почувствовав, как затвердели соски, я резко убрала его руку. Он смутился и отошел к окну.
– Извини, – глухо произнес папик. – Не сдержался.
– Ничего страшного, – с трудом улыбнулась я и закрыла глаза.
– Прости, Даша, бога ради. Ты молодая, красивая девушка. У тебя вся жизнь впереди, а я стал тебя домогаться, как последний извращенец. Совсем на старости лет крыша поехала. Ведь я таких девчонок, как ты, могу пачками каждый день заказывать. Я тебя опекать должен, а не приставать к тебе. Просто нервы, пойми меня правильно. Ведь я совсем в другом мире вращаюсь. В мире, где деньги определяют все. Ты бы знала, Дашенька, какие там царят волчьи законы! Когда между людьми встают деньги, тогда заканчивается дружба. Отсюда и заказные убийства, и самые страшные предательства. Вадим меня убить хотел тоже из-за денег. Думал со мной расквитаться и встать на мое место. Я ведь ему ни в чем не отказывал, а он жадность проявил, хотел все деньги к рукам прибрать. Понимаешь, Даша, когда человек достигает высокого положения, у него не может быть преданных друзей. Ему следует опасаться даже мухи, пролетающей рядом. И знаешь почему? Потому что в любой момент в спину тебе может выстрелить вчерашний товарищ, партнер, друг, с которым ты много лет ел за одним столом, пил из одной бутылки и трахал одних и тех же проституток. Этот Иуда в один прекрасный момент спокойно закажет тебя и будет причитать на похоронах: «Убили, гады! Такого мужика хлопнули! Совсем, сволочи, распустились, и куда только милиция смотрит?! Хороший был человек!» А в душе будет ликовать, что конкурента убрал... Нет, Дашенька, как ни крути, главное в жизни – это деньги. Нет людей, безразличных к деньгам. Деньги делают человека состоятельным, уверенным в себе. Имея деньги, ты сможешь увидеть весь мир, ходить в лучшие театры, посещать дорогие рестораны, одеваться у модных кутюрье, в сорок лет выглядеть двадцатилетней. Разве найдется дурак, который откажется от всего этого? Просто одни знают цену деньгам, а другие нет. Я цену деньгам знаю и знаю, сколько нужно заплатить за то, чтобы их иметь. Я достиг такого уровня, что мне о деньгах беспокоиться не надо. Я уже даже не помню, кто у меня за что платит. Одна фирма моим ребятам мобильники оплачивает, поэтому разговаривать они могут спокойно, на время не смотреть и минуты не засекать. Другая – ремонт и мойка машин, третья продукты поставляет, как будто мы на государственном обеспечении находимся, четвертая мебель оплачивает, пятая – одежду. Всю эту кухню мой помощник ведет.
– А если кто-то откажется платить? – перебила я папика.
– Находятся такие фрукты... Тогда мой помощник звонит и культурно говорит, что, мол, вышло досадное недоразумение, второго предупреждения не будет. Вот так и живем, Даша. В наше время трудно сказать, кто страшнее – бандит или коммерсант. Коммерсы тоже заказывают друг друга без разбора, палят нещадно, за деньги мать родную предадут. У них вообще никаких понятий нет. Все они твари продажные. А бандит за любой проступок перед группировкой ответ держать должен, за каждое свое слово отвечать... Сам я смерти давно уже не боюсь. Мне, Дашенька, жить не для кого. Хочу рядом с дочкой быть, только теперь уже в ином мире. Я ведь, как Таню похоронил, хотел взять пистолет и пустить себе пулю... Одумался потом... Нельзя мне распускаться... На кладбище, на поминках в ресторане я старался держать себя в руках. Ведь вместе с Таней ребята мои погибли. Для их семей это тоже страшное и огромное горе. Слезы к глазам подступали, но я старался их никому не показывать. Я уже давно уяснил, что твои личные чувства и эмоции никому не интересны, кроме тебя одного. Я свой дом закрыл и больше ни разу в нем не был. Покупателя сейчас трудно найти с этим чертовым кризисом, а жить там я больше не могу. В этом доме все напоминает о Татьяне. Кругом ее вещи. Я в первые дни сильно пил, так сильно, что несколько раз засыпал в кресле. Иногда по дому бродил, Таню искал... Приказал все ее вещи спрятать, но все равно – нет-нет да на что-нибудь наткнешься. Иногда спущусь в гараж, сяду в дочкину машину и сижу как ненормальный, пытаясь уловить запах ее духов. И все же рассудка я не потерял, смог взять себя в руки и выстоял. – Папик замолчал, надел пиджак и направился к выходу.
Я приподнялась и тихо спросила:
– Вы уже уходите?
– Да, мне пора, – небрежно бросил он и взялся за ручку двери. – Приеду завтра, к выписке.
– Вы даже не попрощались...
Папик повернулся, посмотрел на меня так, что по коже пробежали мурашки, и подошел к кровати. Переборов страх, я бросилась к нему на шею. Папик удивленно раскрыл глаза и жадно меня поцеловал. Затем отстранился и дрогнувшим голосом произнес:
– Я остался жить только потому, что выжила ты.
...Папик вышел, не попрощавшись и даже не оглянувшись. Я улыбнулась и смахнула выступившие слезы. Если я не ошибаюсь, он влюбился. Его любовь для меня – настоящая награда после всех лишений, мучений и наказаний. Я закрыла глаза и спокойно уснула.
