Аредэль Ар–Фейниэль, Белая Дева нолдоров, дочь Финголфина, жила в Неврасте со своим братом Тургоном и ушла с ним в Тайное Королевство. Но она соскучилась в охраняемом граде Гондолине, и все больше желалось ей вновь скакать по зеленым лугам и бродить в лесах, как привыкла она в Валиноре; и когда со времени воздвижения Гондолина минуло две сотни лет, она обратилась к Тургону с просьбой дозволить ей уйти. Тургон не хотел соглашаться на это и долго отказывался, но наконец сдался и сказал так:

— Ступай, если желаешь, хоть сердце мое и противится этому; я провижу, что злом обернется это для нас обоих. Но уйдешь ты лишь навестить нашего брата Фингона, те же, кого я пошлю с тобой, возвратятся оттуда в Гондолин.

Аредэль, однако, возразила:

— Я сестра твоя, а не служанка, и ты не запретишь мне идти, куда я хочу. Если же отказываешь мне в свите — я уйду одна.

— Я не отказываю тебе ни в чем, что имею, — отвечал Тургон. — Однако я желаю, чтобы никто из знающих дорогу сюда не жил вне этих стен. Тебе я верю, сестра моя, но я не верю, что другие тоже смогут уследить за своими речами.

И Тургон велел троим из своей свиты сопровождать Аредэль и, если они сумеют уговорить ее, отвезти ее к Фингону, в Хитлум.

— Будьте бдительны! — добавил он. — Ибо, хотя Моргота еще сдерживают на севере, есть много опасностей в Средиземье, о коих сестра ничего не знает.

Потом Аредэль покинула Гондолин, и с ее отъездом тяжесть легла на сердце Тургона.

А она, подъехав к броду Брйтиах на Сирионе, сказала спутникам:

— Повернем теперь на юг, а не на север, ибо я не желаю ехать в Хитлум; сердце мое жаждет отыскать моих давних друзей, сыновей Феанора.

И так как переубедить ее не удалось, они повернули на юг и попытались войти в Дориат. Но стражи не впустили их, ибо Тингол не потерпел бы, чтобы нолдоры — кроме его родичей из рода Финарфина — проникли за Завесу, и менее всего друзья сыновей Феанора. Потому стражи границ сказали Аредэль: «В земли Келегорма, куда стремишься ты, дева, нельзя проехать через владения Тингола; придется тебе объехать Завесу Мелиан с севера или с юга. Быстрейший путь — по тропе, что ведет на восток от Бритиаха через Димбар и вдоль северных границ Дориата, пока не минует Моста через Эсгалдуин и не приведет в земли за Холмом Химринг. Там, как нам известно, и живут Келегорм и Куруфин, и, возможно, ты отыщешь их. Но путь этот опасен».

Тогда Аредэль повернула назад и вышла на полную угрозы тропу меж зловещими долинами Эред–Горгорот и северными границами Дориата. Попав в жуткий край Нан–Дунгортеб, всадники заплутали в тенях, и Аредэль отбилась от спутников и потерялась. Они долго и напрасно искали ее, боясь, что она попала в ловушку или напилась из здешних ключей; но жуткие порождения Унголианты, что жили в ущельях, растревоженные, погнались за ними, и они едва спаслись. Когда же они возвратились, Гондолин узнал печальную весть, и Тургон долго сидел одни, молча переживая скорбь и гнев.

Между тем Аредэль, безуспешно проискав спутников, поскакала дальше, ибо была, как все дети Финвэ, бесстрашна и тверда духом; она продолжала путь и, переправившись через Эсгалдуин и Арос, попала в Химлад, между Аросом и Келоном, где в те дни, до прорыва Осады Ангбанда, жили Келегорм и Куруфин. В то время они отсутствовали — ускакали с Карантиром на восток, в Таргелион; но народ Келегорма встретил ее с почетом и просил остаться у них и дождаться возвращения их властелина. Там она какое–то время жила спокойно и радовалась, вольно бродя по лесам, но время шло, Келегорм не возвращался — и непокой вновь овладел ею, и она стала уезжать все дальше, ища новых троп и нетоптаных полян. И однажды, в конце года, Аредэль отправилась на юг Химлада, переправилась через Келон и, не успев понять, что случилось, заблудилась в Нан–Эльмоте.

В этом лесу в давние годы, когда молоды были деревья, в сумерках Средиземья бродила Мелиан, и чары жили в нем до сих пор. Но теперь чащи Нан–Эльмота стали выше и гуще всех лесов Белерианда, и солнце никогда не заглядывало туда; и там жил Эол, прозванный Темным Эльфом. Некогда он был родичем Тингола, но ему было неуютно и беспокойно в Дориате, и когда Завеса Мелиан накрыла лес Регион, где он жил, Эол бежал оттуда в Нан–Эльмот. Там и жил он в глубокой тьме, любя ночь и подзвездные сумерки. Нолдоров он сторонился, виня их в возвращении Моргота и нарушении покоя Белерианда; зато гномов любил больше, чем все эльфы древности. От него гномы узнали о многом, что происходило в землях эльдаров.

А надо сказать, что, приходя в Белерианд с Синих гор, гномы пользовались двумя дорогами через Восточный Белерианд, и северный путь, ведя к Аросским Бродам, проходил мимо Нан–Эльмота; там Эол встречал наугримов и беседовал с ними. Когда же дружба их упрочилась, он время от времени уходил в глубинные крепости Ногрод и Белегост и гостевал там. Многое узнал он о работе с металлами и стал в ней весьма искусен; он создал металл прочный, как гномья сталь, но столь ковкий, что мог делаться тонким и гибким — и все же отводил любое копье или стрелу. Эол назвал его га́лворн, ибо был этот металл черен и блестящ, как гагат; и куда бы ни отправлялся Эол, он неизменно облачался в доспехи из галворна. И хотя кузнечный труд согнул его плечи, был Эол не гном, но статный эльф из славного рода тэлери, с лицом благородным, хотя и мрачным; вздор его проницал тени и мрак, и случилось так, что он увидел Аредэль Ар–Феи́ниэль, когда она брела по опушке Нан–Эльмота, подобная светлому лучу средь темных земель. Дивно прекрасной показалась она ему, и он возжелал ее; и опутал он ее чарами так, что она не могла найти дороги назад и подходила все ближе к его жилищу в сердце леса. Там были его кузня, и его темные чертоги, и слуги, скрытые и безмолвные, как их господин. И когда Аредэль, утомленная дорогой, подошла к его дверям, он явился ей и, приветствовав, ввел в дом. Там она и осталась, ибо Эол взял ее в жены, и прошло немало времени, прежде чем родичи вновь услыхали о ней.

Нигде не сказано, что Аредэль оставалась в Нан–Эльмоте против своего желания или что жизнь там была ей ненавистна. Ибо, хоть по велению Эола ей и приходилось избегать солнца, они часто гуляли под бледной луной; либо она одна шла куда хотела — Эол запретил ей только искать сыновей Феанора и других нолдоров. И во мраке Нан–Эльмота Аредэль родила сына и в душе дала ему имя на запретном языке нолдоров — Лбмион, Сын Сумерек. А отец никак не называл сына, пока ему не исполнилось двенадцать лет; тогда Эол нарек его Маэглин — Островзор, ибо увидел, что глаза сына зорче его собственных, а мысль способна проникать в тайны сердец, скрытые словесным туманом.

Когда Маэглин вырос, он оказался нолдор лицом и телом, но нравом и духом — сын своего отца. Говорил он мало, но если дело близко его трогало, голос его наливался силой, способной подвигать тех, кто его слушал, и низвергать тех, кто ему противостоял. Был он высок и черноволос, с белой кожей и глазами темными, но зоркими и лучистыми, как у нолдоров. Часто ходил он с Эолом в города гномов на востоке Эред–Линдона и охотно учился у них всему, чему они могли научить, в особенности же — искусству отыскивать в горах рудные жилы.

Говорят, однако, что Маэглин больше любил мать и, если Эол бывал в отлучке, подолгу сидел с ней, слушая ее рассказы о родичах, их делах в Эльдамаре, о мощи и доблести принцев дома Финголфина. Все это лелеял он в сердце, более же всего то, что слышал о Тургоне и о том, что у него нет наследника, ибо жена Тургона Эленве погибла при переходе Хелкараксэ, и единственным его ребенком была Идриль Келебриндал.

Эти разговоры зажгли в душе Аредэль желание вновь увидеть родных, и удивительным показалось ей, что она могла устать от света Гондолина и сверкания Фонтанов на солнце, и зеленых лугов Тумладена под весенним ветреным небом; к тому же она слишком часто оставалась одна во мраке, когда ее сын и муж уходили вдвоем. Эти же рассказы повели к первым ссорам между Маэглином и Эолом. Ибо ни за что на свете не открыла бы Маэглину мать, где живет Тургон, и он выжидал, надеясь выпытать у нее тайну или догадаться по случайной обмолвке; но прежде хотел он взглянуть на нолдоров и поговорить с сыновьями Феанора, своими родичами, что жили неподалеку. Но когда он поведал о своих желаниях Эолу, отец разгневался.

— Ты из дома Эола, сын мой, а не из голодримов, — сказал он. — Все эти земли — земли тэлери, а я не стану якшаться с убийцами нашей родни, пришельцами и захватчиками, и не потерплю, чтобы мой сын якшался с ними. В этом ты должен повиноваться мне, или я закую тебя в цепи.

Ничего не ответил Маэглин, остался безмолвен и холоден; но никогда уже не ходил с Эолом, и Эол не доверял ему.

Вышло так, что на Венец Лета гномы, как то было у них в обычае, пригласили Эола на празднества в Ногрод; и он уехал. Теперь Маэглин и его мать могли какое–то время бродить где хотят, и часто они, томясь по солнечному свету, подъезжали к опушкам леса; и в сердце Маэглина зрело желание покинуть Нан–Эльмот навеки. Потому–то и сказал он Аредэль: «Госпожа, давай уйдем, покуда есть время! На что надеяться нам — мне и тебе — в этом лесу? Здесь мы пленники, мне же нечего делать, ибо я научился всему, что знает мой отец и что соизволили открыть наугримы. Не отправимся ли мы в Гондолин? Ты будешь моим проводником, а я твоей стражей!» Аредэль обрадовалась и с гордостью взглянула на сына; и, сказав Эоловым слугам, что едут искать сыновей Феанора, они помчались и прискакали к северной опушке Нан–Эльмота. Там они переправились через малоструйный Келон в земли Химлада и направились дальше, к Бродам Ароса и на запад, вдоль границ Дориата.

А Эол возвратился с востока быстрее, нежели предполагал Маэглин, и узнал, что жена его и сын два дня как бежали. Так велик был его гнев, что он помчался за ними при свете дня. Но, въехав в Химлад, он сдержал ярость и скакал осторожно, помня об опасности, ибо могучие владыки Келегорм и Куруфин не любили Эола, а Куруфин к тому же был вспыльчивого нрава. Но разведчики Аглоиа видели, как Маэглин и Аредэль проскакали к Аросу, и Куруфин, поняв, что творится странное, вышел из Аглона и встал лагерем возле Бродов, и не успел Эол пересечь Химлад, как всадники Куруфина подстерегли его и отвезли к своему владыке.

Тогда Куруфин обратился к Эолу:

— Куда едешь ты по моим землям, Темный Эльф? Неотложное дело, должно быть, днем погнало в путь такого солнцененавистника?

И Эол, понимая, что ему грозит, сдержал резкие слова, что поднялись в его душе.

— Мне стало известно, Владыка Куруфин, — отвечал он, — что сын мой и моя жена, Белая Дева нолдоров, отправились навестить тебя, покуда я был в отлучке; и показалось мне пристойным присоединиться к ним в этой поездке.

Тут засмеялся Куруфин и сказал:

— Будь ты с ними, быть может, они встретили бы здесь прием не столь теплый, как надеялись. Но это неважно, ибо ехали они не сюда. Двух дней не прошло, как они миновали Ароссиах, а оттуда быстро помчались к западу. Кажется, ты пытаешься обмануть меня, если только сам не был обманут.

И Эол ответил:

— Тогда, Владыка, вероятно, ты дозволишь мне уехать и разузнать правду.

— Ты получишь мое дозволение — но не мою любовь, — молвил Куруфин. — Чем быстрее покинешь ты мои земли, тем больше обрадуешь меня.

Эол вскочил в седло, говоря:

— Отрадно, Владыка Куруфин, встретить в нужде родича столь доброго. Я вспомню об этом, когда вернусь.

— Впредь не щеголяй передо мною именем своей жены, — ответствовал Куруфин, мрачно взглянув на него, — ибо те, кто похищают дочерей нолдоров и женятся на них без дара и дозволения, не становятся родней их родне. Я дал тебе дозволение уехать. Пользуйся этим и убирайся. На сей раз, по законам эльдаров, я не могу убить тебя. И вот еще какой совет добавлю я: возвращайся в свое жилище во тьме Нан–Эльмота, ибо сердце упреждает меня, что, если отправишься ты вдогон за теми, кто более не любит тебя, никогда тебе не вернуться домой.

Эол поспешно отъехал, и ненависть ко всем нолдорам переполняла его, ибо он понял, что Маэглин и Аредэль бежали в Гондолин. Влекомый гневом и стыдом унижения, он переправился через Броды Ароса и погнал коня по пути, которым раньше скакали те двое; но, хотя они не знали, что их преследуют, а его скакун был очень быстр, Эол ни разу не увидел их до самого Бритиаха, где они оставили коней. Там злая судьба предала их: кони громко заржали, и скакун Эола, услыхав зов, поспешил к ним; и Эол увидел издалека белое одеяние Аредэль и заметил, каким путем она шла, отыскивая тайную тропу в горы.

А Маэслин с Аредэль подошли к Внешним Вратам Гондолина, и Темные Стражи под горами радостно встретили Аредэль; и, миновав Семь Врат, она взошла с Маэглином на Эмон–Гварет, к Тургону. Там король с удивлением выслушал ее повесть; и с приязнью смотрел он на племянника своего Маэглина, видя, что тот достоин зваться принцем нолдоров.

— Воистину рад я, что Ар–Фейниэль воротилась в Гондолин, — молвил он. — И теперь мой град вновь станет прекраснее, чем в те дни, когда я считал ее пропавшей. Маэглину же в моей державе будут воздаваться высочайшие почести.

Тут Маэглин поклонился и признал Тургона своим владыкой и королем, и дал обет исполнять его волю; но после он стоял молча и смотрел, ибо пышность и краса Гондолина превосходили все, что представлялось ему по рассказам матери; мощь и многолюдство города поразили юношу, и много невиданного и дивного узрел он. Но сильнее всего притягивала его взор Идриль, дочь короля, сидевшая подле отца, ибо волосы ее были золотыми, как у всех ваниаров, родичей ее матери, и она казалась Маэглину солнцем, озарявшим королевский чертог.

Тем временем Эол, последовав за Аредэль, нашел Сухую Реку и тайную тропу и, крадясь по руслу, был схвачен стражей и допрошен. Слыша, что он называет Аредэль женой, Стражи удивились и послали в город быстрого гонца; и он явился во дворец короля.

— Владыка! — воскликнул он. — Стража схватила пленника, подкравшегося к Темным Вратам. Он зовет себя Эолом; это эльф, он мрачен и темноволос, и синдар по крови, однако он заявил, что Владычица Аредэль — его жена, и требует, чтобы его привели к тебе. Гнев его велик, и усмирить его трудно; но мы не убили его, как велит твой закон.

— Увы! — вздохнула Аредэль. — Эол последовал за нами, как я и боялась. И был он хитер: мы не видели и не слышали погони, когда вступали на Тайную Тропу. — Она обратилась к гонцу: — Все это правда. Он Эол, а я его жена, и он отец моего сына. Не убивайте его, а ведите сюда, на суд короля — если будет на то королевская воля.

Так и сделали. Эола привели в чертог Тургона, и он встал пред высоким троном, гордый и мрачный. Хотя он не меньше сына дивился тому, что видел, это только переполняло его душу гневом и ненавистью к нолдорам. Но Тургон встретил его с почетом, поднялся и взял его за руку.

— Добро пожаловать, родич — ибо родичем я считаю тебя. Здесь будешь ты жить в довольстве, но ты должен поселиться в моих владениях и не покидать их, ибо таков мой закон: всякий, нашедший дорогу сюда, не может уйти.

Но Эол отдернул руку.

— Я не признаю твоего закона, — сказал он, — ни у тебя, ни у твоей родни нет прав владеть в наших краях землей и накладывать запреты — здесь ли, там ли. Это земли тэлери, куда вы принесли войну и непокой, гордыню и несправедливость. Мне нет дела до твоих тайн, и не шпионить за тобой пришел я, но потребовать свое: жену и сына. Однако, если сестру свою, Аредэль, ты не хочешь отпустить, — пусть она остается; пусть птица вернется в клетку, где скоро захворает опять, как хворала прежде. Но не то — Маэглин. Сына моего ты у меня не отнимешь. Идем, Маэглин, сын Эола! Отец приказывает тебе. Покинь дом врагов и убийц нашей родни — или будь проклят!

Маэглин, однако, смолчал.

Тут Тургон воссел на трон, сжимая судебный жезл, и голос его был суров:

— Я не стану спорить с тобой, Темный Эльф. Лишь мечи нолдоров защищают твои бессолнечные леса. Свободой бродить в них ты обязан моей родне; если бы не они — давным–давно был бы ты рабом в подземельях Ангбанда. А здесь король — я. И, хочешь ты тoro или нет, — воля моя здесь закон. Лишь один выбор есть у тебя: поселиться здесь или здесь умереть. И тот же — для твоего сына.

Тогда Эол взглянул в глаза Тургона и не смутился, но долго молчал и не шевелился, пока мертвая тишь не окутала зал; и Аредэль испугалась, ибо знала, что он опасен. Вдруг, быстрый, как змея, он выхватил кинжал, что скрывал под плащом, и метнул его в Маэглина, крича:

— Смерть выбираю я — за себя и за сына! Ты не получишь того, что принадлежит мне!

Но Аредэль бросилась под клинок, и он вошел ей в плечо, Эола же связали и увели, пока прочие хлопотали вокруг Аредэль. Но Маэглин, глядя на отца, не проронил ни слова.

Было решено, что на другой день Эол вновь предстанет перед королевским судом; Аредэль и Идриль молили Тургона о милости. Но вечером, хотя рана и казалась легкой, Аредель стало хуже; она лишилась чувств и ночью умерла: лезвие кинжала было отравлено, хотя никто не знал этого, пока не стало поздно.

И потому, когда Эол предстал перед Тургоном, он не нашел милости; его повели на Карагдур, уступ на черной скале с северной стороны Гондолинского холма, чтобы сбросить с отвесных стен города. И Маэглин стоял там и молчал. Но перед смертью Эол крикнул:

— Ты отказался от отца и родни, злополучный сын! Да обратятся в прах все твои надежды, и да погибнешь ты тою же смертью, что и я!

Тут Эола столкнули с Карагдура, и он погиб. Все в Гондолине сочли это справедливым, однако Идриль была потрясена и с тех пор не доверяла новоявленному родичу. А Маэглин процветал и стал величайшим из гондолинцев, и все прославляли его; Тургон же высоко ценил, ибо, если Маэглин легко и быстро обучался, чему мог, многому мог он и научить. Он собрал вокруг себя всех, кто имел склонность к кузнечному и горному делу, и, обыскав Эккориат (что значит Окружные Горы), нашел богатые залежи разных металлов. Более всего ценил он твердое железо ангабарских копей на севере Эккориата и оттуда добывал металл, пригодный для стали, так что оружие гондолинцев делалось все острее и крепче, и в грядущие дни это сослужило им добрую службу. Маэглин был мудрым и осторожным советником, а в нужде — стойким и доблестным воином. Это увиделось после, когда в год Нирнает Арноэдиад Тургон выступил на север, на помощь Фингону. Маэглин не остался в Гондолине наместником короля, но пошел на войну и бился рядом с Тургоном, показав себя яростным и бесстрашным в бою.

Итак, казалось, судьба улыбалась Маэглину, ставшему одним из самых могучих среди принцев нолдоров, а по славе — вторым в их державах. Однако он был замкнут, и хотя не все шло так, как ему хотелось, он сносил это молча, скрывая свои мысли, так что немногие могли прочесть их; но Идриль Келебриндал — могла. Ибо с первых дней в Гондолине жила в его сердце печаль, что росла с годами и прогоняла радость: он любил красу Идриль и желал ее — безнадежно. Неслыханным делом было у эльдаров, чтобы столь близкие родичи вступали в брак. И к тому же Идриль совсем не любила Маэглина, а зная его мечты о ней — не могла полюбить. Ибо эта любовь казалась ей извращенной и странной, и так же думали о ней и все эльдары. Считалась она лихим плодом Резни, через который проклятие Мандоса затмило последнюю надежду нолдоров. Но годы текли, Маэглин глядел на Идриль — и ждал, и любовь в его сердце становилась тьмой. И тем более старался он настаивать на своем в других делах, не отвергая никакого труда или бремени, если мог таким образом стать сильнее.

Вот что случилось в Гондолине: среди благости этой державы, в сиянии ее славы было посеяно темное семя зла.