Когда Манвэ услышал, куда направился Мелькор, показалось ему несомненным, что тот замыслил укрыться в старых своих твердынях на севере Средиземья; и Оромэ с Тулкасом поспешили на север, чтобы, если удастся, перехватить его — но не нашли ни следа, ни слуха о нем за берегами тэлери, в незаселенных пустошах у границ Льдов. Потому стража на северных рубежах Амана была удвоена, — но напрасно, ибо еще до начала погони Мелькор повернул назад и тайно перенесся далеко на юг. Он все еще был одним из валаров и мог изменять облик или ходить без покровов, как его братья; хотя близилось время, когда он лишится этой возможности навсегда.

Так, невидимым, пришел он наконец в мглистый Аватар. Край этот узкой полосой протянулся к югу от Эльдамарского залива, у подножия восточных Пелоров, и его долгий сумрачный берег был неизведан. Между отвесными горными стенами и черным холодным морем залегли самые глубокие и непроглядные тени в мире; и там, в Аватаре, в тайне и неизвестности жила в своем логове Унго́лианта. Эльдары не знают, откуда она взялась, но кое–кто говорит, что бессчетными веками раньше, когда Мелькор впервые с завистью взглянул на Владения Манвэ, ее породила тьма, окружающая Арду, и она была одной из тех, кого Мелькор растлил и привлек к себе на службу. Но она отреклась от своего Господина, ибо желала быть хозяйкой своих вожделений, поглощая все, дабы насытить свою пустоту; и бежала на юг, спасаясь от валаров и охотников Оромэ, потому что их бдительность была направлена к северу, а на юг они долгое время не обращали внимания. Оттуда она подбиралась к свету Благословенного Края, ибо жаждала света и ненавидела его.

Она жила в глубоком ущелье, приняв облик чудовищного паука, и плела в расселинах черную паутину. В нее ловила она весь свет, какой могла, — и вплетала в темные сети удушающей мглы, покуда свет не перестал проникать в ее логово; и она голодала.

Мелькор пришел в Аватар и нашел Унголианту; и вновь принял образ, что носил тираном в Утумно, — обличье Владыки Тьмы, высокого и ужасного. В этом облике он и остался навек. Там, в черных тенях, коих не прозревал даже Манвэ со своего высокого трона, Мелькор с Унголиантой измыслили месть. Поняв замысел Мелькора, Унголианта разрывалась между вожделением и великим страхом, ибо не желала она испытывать мощь владык и оставлять свое укрывище ради опасностей Амана. А потому Мелькор сказал ей: «Делай, как я велю. И если, когда все исполнится, голод твой не уймется, я дам тебе полной горстью все, чего пожелает твое вожделение».

Он поклялся легко, как клялся всегда; и смеялся в глубине души. Так старый вор соблазняет новичка.

Перед выступлением Унголианта окутала себя и Мелькора покровом тьмы: Бессветием, которого не прозреть ничьим глазам, ибо оно — пустота. Потом медленно стала плести сети — вервие за вервием, с обрыва на обрыв, со скалы на утес, все выше и выше — покуда не добралась наконец до вершины Хиа́рментира, высочайшего пика в той области мира, далеко на юге от великой Таникветиль. За тем краем валары не следили; западнее Пелоров земли были пусты и сумрачны, а восточнее гор, кроме позабытого Аватара, лежало лишь безбрежное море.

Но сейчас на вершине горы залегла Унголианта; она сотворила лестницу из сплетенного вервия и сбросила вниз — и Мелькор поднялся и встал рядом с ней на вершине, глядя на Хранимый Край. Под ними лежали леса Оромэ, а западнее золотилась высокая пшеница полей Йаванны и мерцали травы ее пастбищ. Но Мелькор взглянул на север — и увидел вдали сияющую равнину, где серебряные крыши Валмара блистали в смешенье лучей Тельпериона и Лаурелин. Тут Мелькор громко захохотал и помчался вниз по долгим западным склонам, и Унголианта неслась рядом, тьмою своей прикрывая их обоих.

А надо сказать, что то было время праздника, и Мелькор знал это. Хотя все времена года во власти валаров и в Валиноре нет ни зимы, ни смерти, жили они, тем не менее, в Арде, а это лишь малая песчинка в Чертогах Эа, чья жизнь — Время, текущее неостановимо от первой ноты до последнего хора Эру. И поскольку валары любили тогда облачаться, как в платье, в обличье Детей Эру — так сказано в Айнулиндалэ, — равно они ели и пили, и собирали плоды Йаванны, выросшие на Земле, сотворенной по воле Эру.

Потому Йаванна установила время цветения и созревания всего, что росло в Валиноре; и каждый раз в начале сбора плодов Манвэ устраивал великое празднество во славу Эру, когда все народы Валинора пели и веселились на Таникветиль. Теперь был тот самый час, и Манвэ объявил праздник более пышный, чем все бывшие со времени прихода эльдаров в Аман. Ибо, хотя бегство Мелькора предвещало грядущие труды и печали и воистину никто не мог сказать, какие еще раны могут быть нанесены Арде, прежде чем Врага одолеют снова, — в то время Манвэ решил исцелить лихо, родившееся среди нолдоров; и все были приглашены в его чертоги на Таникветиль, дабы отбросить рознь, что легла между их вождями, и навсегда позабыть об уловках Врага.

Были там и ваниары, и нолдоры Тириона, и майары собрались вместе, а валары облачились в красу и величие; они пели пред Манвэ и Вардой в их высоких чертогах и плясали на зеленых склонах Горы, обращенных к Древам. В тот день улицы Валмара были пусты и сходы Тириона безмолвны: земли дремали в мире. Лишь тэлери за горами по–прежнему пели на морских берегах; ибо времена года мало трогали их, они не задумывались ни о заботах Правителей Арды, ни о Тени, что пала на Валинор, — ведь покуда она не коснулась их.

И лишь одно омрачало замысел Манвэ. Феанор пришел, ибо ему — единственному — Манвэ повелел прийти, но ни Финвэ, ни кто иной из нолдоров Форменоса не явился. Ибо сказал Финвэ: «Покуда сын мой Феанор в изгнании и не может войти в Тирион, я считаю себя лишенным трона и не стану встречаться с моим народом». А Феанор не надел праздничных одеяний — ни вышивок, ни серебра, ни злата, ни драгоценных каменьев не было на нем; и он лишил валаров и эльдаров света Сильмарилов, оставив их под замком в Форменосе, в железной палате. Тем не менее он встретился с Финголфином пред троном Манвэ и был дружелюбен — на словах; а Финголфин предал забвению обнаженный меч и протянул руку, говоря так:

— Что я обещал — то и делаю. Я прощаю тебя и не помню обид. — Феанор молча пожал ему руку, но Финголфин промолвил: — Полубрат по крови, истинным братом по духу буду я. Ты станешь вести, а я следовать. И да не разделят нас впредь никакие печали!

— Я слышал твое Слово, — отвечал Феанор. — Быть по сему. — Но не ведали оба, чем обернутся их речи.

Говорят, что в тот самый час, когда Феанор и Финголфин стояли пред Манвэ, настало смешенье света, когда сияли оба Древа, и безмолвный Валмар был залит золотым и серебряным блеском. И в тот самый час Мелькор и Унголианта пронеслись по–над полями Валинора, подобные тени от черной тучи, что ветер гонит над залитой солнцем землей; и остановились у зеленого холма Эзеллохар. Тут Бессветие Унголианты поднялось до корней Древ, и Мелькор вступил на холм; и черным копьем он пронзил оба Древа, нанеся им глубокие раны. Сок их лился, как кровь, и орошал землю. Унголианта же слизывала его, а потом стала переходить от Древа к Древу, погружая черный хобот в их раны, пока не осушила их; и яд Смерти, что жил в Унголианте, проник в их тела и ветви, в крону и корни, и они умерли. А ее все томила жажда, и, подползши к Прудам Варды, она выпила их до дна; пока же Унголианта пила, она выдыхала испаренья столь черные, и рост ее стал столь огромен, а облик так ужасен, что Мелькор устрашился.

Так великая тьма пала на Валинор. О делах того дня много сказано в Альдуде́ниэ, Плаче по Древам, что сложен ваниаром Элеммире и известен всем эльдарам. Однако ни песня, ни повесть не передаст всей скорби и всего ужаса, что настали тогда. Свет погас, но наставшая Тьма была больше, чем просто потерей света. В тот час родилась Тьма, что казалась не пустотой, а живой тварью — ибо она порождена была злой силой из Света и владела мощью проницать взор, входить в сердце и душу и покорять волю.

Варда взглянула с Таникветиль и увидела Тень, воздвигшуюся внезапно бастионами мрака; Валмар погрузился в глубокое море ночи. Вскоре Благая Гора стояла одна — последний остров в затонувшем мире. Песни смолкли. В Валиноре царила тишь, ниоткуда не доносилось ни звука, лишь издали, из–за гор, сквозь ущелье приносил ветер рыдания тэлери, подобные леденящим воплям чаек. Ибо с востока потянуло холодом и морская мгла накатывалась на высокие берега.

Но Манвэ с высокого трона обозревал дали, и взор его — единственный — проникал в ночь и узрел Тьму чернее ночи, непроницаемую, огромную, но далекую, быстро мчащуюся на север; и понял Манвэ, что Мелькор приходил и ушел.

Тогда началась погоня; землю сотрясали кони воинства Оромэ, и огонь, что высекли копыта Нахара, был первым светом, вернувшимся в Валинор. Но едва достигнув Тучи Унголианты, всадники валаров ослепли, растерялись, рассеялись и поскакали, сами не зная куда; и глас валаромы захлебнулся и смолк. А Тулкас словно запутался в черных тенетах ночи — силы оставили его, и он тщетными ударами осыпал воздух. Когда же Туча ушла, стало поздно: Мелькор насладился местью и ушел невредимо.