Глава 10
Мои новые профессии, первые шаги в социуме, шерстяная кофта и билет в один конец.

Потихоньку все становилось еще жестче. Денег почему-то опять стало не хватать. Начались мутные истории типа:

– Мне работать нельзя, потому что я «кормилец», социал выплачивают через меня. Если меня застукают, лишат пособия обоих. Но ты можешь подрабатывать. Например, можешь сидеть с каким-нибудь датским ребенком. Многие это делают. У меня есть знакомые, у которых есть ребенок. Да-да! И они готовы рассмотреть тебя в качестве кандидата в няньки.

Я долго брыкалась, говорила:

– Какая из меня нянька…

В детстве я присматривала за своим младшим братом, у нас разница девять лет. После такого опыта обычно никто не торопится заводить своих детей. Уж тем более, работать нянькой. Но со стороны Алекса было неслабое давление:

– Надо спасать ситуацию, денег нет, пойдем я тебя просто познакомлю с этими людьми.

Как альтернатива мне предлагалось еще одно занятие. Тоже очень популярное в тамошней русской среде: воровать в магазинах. Это типа не считалось зазорным. В этом даже была некая доблесть. Даже, какая-то социальная справедливость. Мы все, выросшие на идеях коммунизма, знали, что «нужно делиться». Мы впитали с молоком матери ощущение, что богатые все что-то «должны» бедным… И вдруг мы попадаем в чудовищно соблазнительную ситуацию: ты – далеко от дома, у тебя ничего нет, а кругом – чужие, у которых есть все. «У них» магазины ломятся от безделушек, а ты экономишь на хлебе. То есть: есть «ты», а есть какие-то «они». Они – безликие, они – враги. Мало того, ты – в новом месте, в какой-то искусственной среде, как будто во сне. И выстраиваешь заново все морально-нравственные ценности. И все критерии – только твои внутренние. Но главное, мне кажется, это ощущение безнаказанности. Что тебе могут сделать? Поймают, выпишут штраф и отпустят. Это знал каждый русский в Копенгагене. И каждый хоть раз делал это.

Здесь это напоминало какое-то задорное хобби, рыбалку с элементом русской рулетки. Воровали все: молодые матери с колясками, питерская фарца, приезжавшая обносить магазины целыми бандами, бедствующие художники, молодежь, которой не хватало на гашик, «семейники» перед социалом… Нет, были люди и принципиальные, возмущенные таким положением дел. Перед ними было стыдно. Но недолго. Один мой суперчестный товарищ – Миша Лисицкий – признавался потом, что в особо голодные дни он ходил читать в Датскую королевскую библиотеку, где стояли автоматы с чаем и кофе. Сахар в них был бесплатным. И мой товарищ пил кипяток с сахаром, но не воровал. Я бесконечно уважаю такое отношение, снимаю шляпу и больше не хожу к нему в гости – мне неловко.

Остальные решали вопрос более прозаично. Не от хорошей жизни. Но и не от плохой. От отсутствия идеалов в душе. Народ обносил магазины. И мой муж первым делом счел себя обязанным обучить меня этому нехитрому ремеслу. Практически через неделю моего пребывания в стране. Я была поражена. Я засмеялась и сказала: «Ты что, я из интеллигентной семьи!» Ха-ха.

Короче, я решилась поехать наниматься нянечкой в датскую семью. Мрачно. Это была окраина города, где только «сабурбан мамы» снуют на своих минивенах за памперсами: до супермаркета и обратно. Заходим в квартиру и я сразу испытываю стресс: люди реально в два с половиной раза больше нас с Алексом. Под два метра ростом, толстые и румяные. Разговаривали они, естественно, только по-датски. По-английски они говорили хуже меня. Простые такие ребята, работяги. И если Алекс еще что-то понимал и мог общаться, то я вообще ловила одни помехи на радио. Они почему-то тут же решили, что я им вполне подхожу, и повели в детскую. И тут я совсем обледенела: там в кроватке лежал огромный датский ребенок. Метр на метр, ей-богу… Даже не помню – был ли он симпатягой. И я такая – 42-й размер одежды. Я беззастенчиво отшатнулась: «Бл…! Да я его не подниму даже!» Вышли мы оттуда, и я говорю: «Нет-нет-нет!!! И еще раз нет! Это ж какая ответственность! Я вообще не понимаю, о чем вы все думаете: они мне будут что-то поручать, а я даже не пойму – что. И буду кивать?» Это я уже в Москве в 2010 году поняла: все гастарбайтеры так и делают. На самом деле у меня тогда был внутренний протест, потому что я совершенно другого хотела от жизни. Я не собиралась никогда работать никакими няньками! Я хотела быть великим художником – Мэпплторпом, Ньютоном, Лейбовиц… И этот шаг назад – вынужденный – меня не устраивал вообще. Я всегда – «здесь и сейчас». А тогда это вообще было страшно: в какой-то датской деревне проводить свои дни с каким-то детенышем лося, которого я наверняка уроню лицом в пол. Это – пике, из которого выбраться будет невозможно. В общем, я как-то отмазалась.

Вскоре до Алекса дошло, что меня бесполезно отправлять на такие работы. Поэтому он попробовал отправлять меня на другие: на Истед-геде, под красные фонари. Там, где драгдилеры и секс-шопы, стоят и уличные проститутки. Ну, они не то чтобы стоят, они иногда стоят, иногда ходят, что-то мутят, полиция иногда курсирует. Стоять нельзя, потому что уличная проституция нелегальна. Ведь налоги-то никто не платит! А налоги в Дании священны. Есть бордели, профсоюз проституток, вся эта структура, все есть, но на улице – нельзя. В бордели еще и попасть непросто. Там медкомиссия, общежитие, им пенсии платят – целая система. И это – уже судьба. А на улице можно между делом подработать. Там стоят только маргиналки и наркоши. Неучтенка. К тому же Алекс уже досконально изучил порочный мир этой улицы, и он вожделел стать моим сутенером. И он повел меня туда, чтобы попробовать поработать.

Не то, что б прям взял за руку и повел, но у нас были жесткие игры. «Комплексы» представлялись тяжелым пережитком советского воспитания, а к ним относились любые немотивированные «не хочу». Нужно было доказать самой себе и Алексу, что у меня нет каких-то глупых предубеждений. Ну, и любопытство, конечно… В глубине души, честно говоря, я не верила в то, что что-то выйдет из этой затеи, но была ко всему открыта… И мы поехали. Я надела ботфорты и бабушкину шубу, от которой иностранцы еще в Москве, в ресторане «Арбатский» млели – натуральный «минк»! Ботфорты к короткой шубе – очень неплохо. В Москве такие ботфорты – вышак, а в Дании в таких сапогах как раз ходили только уличные девки… Наконец-то сапоги были к месту! Всю дорогу муж рекламировал мне возможности профессии, особенно напирая на то, что есть там на улице очень крутые телки: одна – панк даже есть, с серьгой в носу и зелеными волосами. Пользуется большим спросом. Развеивал мои сомнения: типа что не только лохушки себя продают. Мы приехали из Роскильде, вышли из поезда на вокзале и от вокзала пошли пешком по этой улице. Алекс шел рядом и инструктаж давал: «Ты иди, делай вид, что гуляешь, и, если полиция подъедет, скажи, что по-датски ничего не понимаешь, а если подойдут мужики знакомиться, спрашивай сразу сколько… по времени строго: полчаса – 100 крон, а час – 300 крон. Хотя ты новенькая, свеженькая… 500 – нормально. Но минет все равно 300, больше никто не даст. Так что ты сразу иди». Он меня инструктировал, а я думала: ого, приключуха! Я вообще на приключухи велась всегда… Адреналин что ли? Будь что будет! Мы шли, а он – то на другую строну перейдет, наблюдает, то вперед пройдет, то сзади подождет, кругами ходит. И только мы вышли – ко мне сразу подошел парень, молодой совсем. Сильно моложе меня, лет шестнадцать ему: такой датский юноша, румяный (они все такие), крупный, глаза голубые. Он ко мне подошел – и сразу к делу, но очень вежливо:

– Здравствуйте, извините пожалуйста…

И что-то мне говорит, а я уже начинаю пугаться и съеживаться:

– Я не говорю по-датски.

А он:

– О'кей, я по-английски могу. Вы знаете, я первый раз здесь…

Я ему говорю:

– Я тоже.

Он обрадовался:

– Ой как здорово, пожалуйста-пожалуйста, можно вы будете моей первой женщиной?

Я уже совсем съежилась. Думаю, может врет, а может и нет. И представила себе на минутку этот секс: будем там колупаться с ним, как осенние мухи на варенье…

– Нет, я не могу быть твоей первой женщиной, ну, просто не могу!

– Ну пожалуйста, пожалуйста!

Я уже почти плачу, чувствую, что попала в мелодраму и сейчас нахожусь в самой кульминации. Он говорит:

– Ну мне тогда придется снять какую-нибудь старуху страшную или наркоманку. Вам меня не жалко?

Я подумала: «Боже! Что за диалог!» Сказала «Нет!» и дала деру. Как-то не честно пытаться давить на жалость еще не оплаченной женщине. Но больше всего мне жалко стало, что у него почему-то проститутка должна стать первой женщиной. А я должна почему-то из-за него стать проституткой! Бред какой-то! Я тогда про карму еще ничего не знала. Но поняла всю эту дикую логическую цепочку именно так: сейчас я что-то сломаю в его судьбе, а он – в моей. Да ну на х-й! Я от него убежала, но лицо хорошо запомнила. Алекс когда все это услышал, аж задохнулся:

– Ты что, дура?! Это лучший вариант, который здесь мог быть вообще! Ты с ума сошла! Надо было соглашаться!

А я уже чувствую: все, харэ, меня все это обламывает. Наверное, я надеялась, что будет весело. А раз не стало, то хрен вы меня заставите… Так я проверяла свои морально-нравственные устои. Эмпирически. На передовой, на линии фронта духовных баталий.

Но Алекс не унимался:

– Ну все, сейчас мужик какой-нибудь подойдет, и ты давай, глупостями не занимайся.

И сразу – чик: от меня отбежал и спрятался за угол. Тут же подходит какой-то мужик и говорит:

– Сколько?

А я – все. Амба! Щелкнуло что-то, как будто костяшки на счетах откинула чья-то рука в черном нарукавнике. И я говорю ему:

– Вы меня не за ту приняли, я вообще здесь гуляю.

А он такой:

– Что? Гуляет она здесь! Здесь неправильное место для прогулок! Сука! Туристка, ё!

И начинает меня хватать за грудки и приподнимать над тротуаром. Обиделся. На вопли опять прибежал сутенер – Алекс:

– В чем дело?

А я говорю:

– Ни в чем, все нормально, он меня принял за проститутку, а я здесь совершенно случайно – просто гуляю.

И смотрю на мужа сурово так, как жене положено. Алекс как-то сразу скис:

– Так, я все понял, с тобой каши не сваришь.

В общем, оказалось, что я бестолочь и никак не могу помочь семье материально. Но такую позицию занимать было опасно. И политически, и стратегически. Я чувствовала, что этот брак больше нужен мне, чем Алексу. Нужно было иметь хоть какое-то «вэлью» для этого союза. Социальную значимость, в конце концов. Поэтому я пошла в секонд-хенд и украла там шерстяную кофту. Просто засунула ее в сумку и вышла. Дрожа и обливаясь потом. Кофта была на редкость уродливая и поюзанная. Растянутое коричневое уродство. Но на ней не было звенелки. Этим и определялся мой выбор. Я принесла трофей Алексу. Пусть гордится мною, учитель. Он был немного удивлен: никак не хотела, а тут повелась на такую уродскую вещь? «Я ж тебе показывал, как звенелки снимать. Могла бы себе джинсы какие-нибудь взять!» Он не понимал, что это была не уступка соблазну, а вынужденное насилие над собой. Самостоятельное лишение себя невинности. Дальше пошло как по маслу. Из возможного спектра профессий было выбрано наименьшее из зол: стать проституткой, нянечкой, посудомойкой, наркоманкой или домохозяйкой? Лучше уж стать воровкой! Тем более с моим основным пороком: гордость не давала мне согнуть спину в трудах праведных. И я напевала под нос:

 
«Воровка никогда не станет прачкой,
А вор не будет спину гнуть.
Не лучше ль это дело кончить мирной стачкой,
Мы это дело перекурим как-нибудь…»
 

Этим актом был проложен путь в социум. Тот, который я видела вокруг себя. С приличными людьми я познакомилась гораздо позже. А вначале свобода улыбнулась мне вот такими вот гнилыми зубами.

Я все еще думала, что мы как-то сможем жить вместе, найдем общие интересы… Ну, как раньше: выдавали девушку замуж на кого-то незнакомого из соседней деревни: совет да любовь! И ничего, жили всю жизнь. Искали консенсус, привыкали. Но после этого поняла: «фу, не хочу больше». Еще попряталась немножко в ванной, а потом сказала: «Дорогой, знаешь когда девушки выходят замуж в другом городе за кого-то, им надо потом маму навестить». И взяла билет в один конец обратно, в Москву.