Книга: Поверженный демон Врубеля
Назад: Глава 8 Портрет сына
Дальше: Глава 10 К ночи

Глава 9
Азраил

– И что ты об этом думаешь? – Стас заговорил, только оказавшись на улице.
Он отряхивался долго, старательно, будто пытался избавиться не столько от пыли, сколько от самого аромата этого места. Людмила чувствовала его, домашний и… застоявшийся?
Пожалуй, так.
– Это и вправду могло быть рецидивом, – сказала она и, не удержавшись, чихнула.
– Будь здорова.
Стас озирался.
Старый дом, и двор старый, неуютный. Некогда за ним следили и постригали тополя, которые за последние годы разрослись бесстыдно. Темные ветви их переплелись, сцепились шатром, под которым было волгло, сыро.
Голая земля.
Кучи прелой травы. Тропинки редкие. И бродячий кот под грязной лавкой.
– Парень полгода был чист. – Стас присел на лавку и похлопал рядом с собой. – Давай, Люда, не укушу…
Садиться не хотелось. Лавка выглядела столь древней, что Людмила сомневалась, выдержит ли она одного Стаса, а еще и она… она ведь не легкая, шестьдесят шесть килограммов, что непозволительно много даже для немалого роста Людмилы.
Мама всегда сетовала, что она пошла в отца, а женщине пристала хрупкость.
– Полгода – это ничтожно мало, – она все-таки села, с неким мазохистским наслаждением убеждаясь, что лавка не только грязная, но и мокрая.
– Это только кажется, что прошло целых полгода… понимаешь, физическая зависимость – это… это физическая зависимость. Ее снимают. Избавляют. Чистят кровь. Как могут, восстанавливают работу почек, печени… весь организм приводят в норму, точнее, в состояние, близкое к нормальному. Однако избавить человека от психологической тяги невозможно. Только он сам и способен справиться. А он помнит, как хорошо было. Представь, что ты побывал в раю. Раз. Два. И три… а потом тебе закрыли ворота. Мне один пациент именно так описывал… это ведь идеальное место. Нет ни проблем, ни забот. Все, что беспокоило тебя, остается за порогом… одно бесконечное блаженство. Вот только постепенно и оно уходит. Наш мозг хитро устроен. И очередная доза вместо желанного блаженства приносит кошмар.
Сидеть было мокро и холодно.
Куртенка, которую Людмиле пришлось надеть, была слабой защитой от промозглого мартовского ветра. И свитер почти не спасал.
– Они лечатся, чтобы избавиться от кошмаров… а потом, подлечившись, идут искать пропуск в рай. Нет, есть такие, которые держатся. И неделю, и месяц, и полгода… и гораздо дольше. Но срыв для наркомана – это почти неизбежно. Волевой человек способен выдержать эту пытку памятью, а вот остальные…
Стас кивнул, но как-то рассеянно.
– То есть, – он заговорил, не глядя на Людмилу. – Думаешь, что парень сам?
– Мог сам.
– А картина – совпадение?
– Нет.
– Тогда что?
Людмила пожала плечами и спрятала руки под мышки. Еще одна привычка, которую маме так и не удалось перебороть. Приличные женщины носят перчатки.
Где-то и у Людмилы были, красные, вязаные, но потом потерялись.
– Думаю, что если кто-то желал избавиться от парня, то сунуть ему дозу – это самый простой и эффективный способ… а вот дальше… прыгнул ли он с крыши сам, столкнули ли его… скорее всего, сам… галлюцинации – дело такое… но если бы не спрыгнул, то скончался бы от передозировки.
Она потерла кончик носа.
– Тебе его не жаль?
– Жаль, – Людмила поежилась. Вот какого лешего они здесь расселись? Стас явно ждет, но чего?
– Врешь, – он повернулся.
– Не вру.
– Когда жаль, то это слышно. Вот Мишку ты жалеешь, а тут…
– Мишка мне был знаком, – Людмиле стало обидно до невозможности, – а этого парня я не знала, что тоже интересно, потому что работа у меня такая – знать местных наркоманов. И значит, лечили его не здесь. А когда возвращались, то на учет не ставили. Стыдно было. А ведь, чтобы срыва не было, нужна работа, постоянная работа… поддержка психолога, группы…
– Ты зачерствела.
– Я никогда особой чувствительностью не отличалась.
– Дуешься, – с непонятным удовлетворением в голосе заметил Стас. – Сколько ты таких видела?
– Больше, чем хотела бы.
– И жалеешь не пациентов…
– Родственников.
Людмила оглянулась на дом. Мокрый. Мрачный. Пожалуй, в таком сойти с ума легко. Не сразу, исподволь, проникаясь местною тоской.
– Ты не представляешь, что такое – жить рядом с наркоманом. Особенно когда они утрачивают всякое сходство с человеком… это… это постоянное ожидание беды. Стыд, потому что твой близкий оказался таким вот… и страх, что он сделает сегодня? Украдет. Изобьет. Или сам наконец доколется до смерти. Они уродуют не только себя, но и всех, до кого дотянутся. И поэтому, ты прав, мне не жаль наркоманов. Мне жаль их родителей. И детей, если такие случаются. Дурочек, которые выходят замуж, уверенные, что их любовь поможет избавиться от зависимости…
– Тихо, – Стас сжал руку, и Людмила замолчала.
Она ведь не кричит. Или кричит? Тоже сошла с ума на своей работе, которую мама полагала блажью, бесполезною, а то и опасной. Где это видано, чтобы женщина с наркоманами возилась? Ни почета, ни уважения, ни, что куда актуальней, денег.
– Смотри. – Он указал на подъезд, из которого выскользнула женщина в черной куртке. С первого взгляда Людмила и не признала в ней Настасью.
– Что она…
– Мне вот тоже интересно, что она… – пробормотал Стас, поднимаясь.
Настасья шла быстро, и почему-то подумалось, что направляется она вовсе не в булочную.
– Не спеши, – придержал Людмилу Стас. – Не надо, чтобы она нас заметила…
Беспокоился он напрасно.
Настасья не замечала никого и ничего. Она шла широким мужским шагом. Явно торопилась, но вот куда?
Выбравшись со двора, Настасья двинулась вдоль по улице.
Остановилась на перекрестке.
В темной витрине отражалось некрасивое ее лицо. Губы Настасьи шевелились, будто она говорила сама с собой. Пальцы сжимали дерматиновую сумку, еще более уродливую, чем куртка.
– Она явно подслушивала, – Стас отступил в тень арки.
– С чего ты…
– Когда вышли, она крутилась у дверей. А выпроваживала нас со всею любезностью.
– Это повод?
– Почему нет?
Признавать правоту Стаса совершенно не хотелось. Но Людмила готова была согласиться, что такое поведение домработницы выглядело по меньшей мере подозрительным.
– А если она просто на свидание собралась?
– В таком виде? – фыркнул Стас.
Меж тем Настасья перебежала дорогу и, оказавшись на той стороне, огляделась. Убедившись, что за ней не следят – во всяком случае, Людмиле показалось, что именно это беспокоило Настасью, – она тем же решительным шагом направилась к автобусной остановке.
На остановке было людно.
Время к полудню уже. А транспорт в этой части города ходит нерегулярно. И люди прибывали, теснились, толкались.
Ругались наверняка.
Людмила поежилась. Она ненавидела поездки в автобусе, и не столько сами поездки, сколько ожидание автобуса, когда время ползет медленно, изматывая нервы всей толпе, которая превращается в один сонный раздраженный организм. И кто-то курит, кто-то дышит перегаром, кто-то матерится… толкается… и в тот миг, когда темный силуэт автобуса показывается-таки на горизонте, вся толпа в едином порыве бросается к бордюру.
Кто-то может не влезть.
Не успеть.
Страх этот подстегивает, заставляя растопырить локти, проталкиваясь сквозь плотное человеческое море. И забыть о скромности, о вежливости, вообще обо всем, кроме желания всенепременно попасть именно в этот автобус.
Настасья, впрочем, уезжать явно не собиралась. Она отступила в сторонку, брезгливо скривившись, словно сам факт нахождения в этом месте бросал тень на ее репутацию. Настасья бросила взгляд на часы, и по лицу ее пробежала гримаса раздражения.
– Жених запаздывает? – Стас не упустил случая уколоть.
– Возможно…
Настасья меж тем достала мобильный.
– Жаль, подслушать не выйдет, – Стас не позволил Людмиле покинуть убежище в тени арки.
А ведь и вправду жаль.
И не на свидание Настасья собралась, во всяком случае, не на то, которое устраивают в надежде на серьезные отношения.
Настасья была зла.
Она говорила, судя по губам, резко, отрывисто. И рукой свободной взмахивала, точно рубила фразу на слова. На руке этой моталась огромная уродливая сумка…
– Когда мы подойдем? – поинтересовалась Людмила, которую не отпускало предчувствие, что вот-вот произойдет беда.
Какая?
И с кем?
– Не знаю, – Стас вглядывался в дорогу.
Снова дождь зарядил, мелкий, мутный. Серая мгла легла на дорогу, стирая лица людей, размывая сами очертания города. И сквозь эту мглу проступали влажные столбы с мертвыми по полуденному времени фонарями. Блестел водой асфальт.
Ползли редкие машины…
И автобус показался: древний короб о четырех колесах. Он полз неспешно, дразня людей, всем видом своим показывая, что физически не способен уместить всех… и толпа пришла в волнение, засуетилась, хлынула к краю…
Людмила позже пыталась понять, как же получилось все.
Она ведь видела.
Автобус, который еле-еле двигался, верно, водитель его боялся, что, стоит прибавить скорости, автобус просто-напросто рассыплется.
Людей, истомившихся ожиданием.
Настасью с сумкой ее и телефоном. Она отошла в сторону, явно не собираясь никуда уезжать.
Маршрутное такси, вынырнувшее из-за автобуса. Водитель спешил, а дорога была мокрой… прямой участок, с хорошей видимостью. Но куда он спешил?
К остановке, чтобы забрать счастливчиков, бюджет которых позволяет этакую роскошь, как поездка на маршрутном такси… он ездил по этому маршруту не первый день и не первый год и потому был уверен, что все идет по плану.
До последнего.
Он не знал, как и когда под колесами его такси оказалась женщина в черной куртке. Он нажал на тормоз, но… Настасью от удара подбросило.
Отбросило.
Она покатилась по дороге сломанной уродливой куклой. И кто-то закричал… толпа отпрянула, а потом вновь подалась вперед, желая уже иного: разглядеть.
Не упустить ни одной детали…
– Твою мать… – сказал Стас и Людмилину руку сдавил.
– Твою мать, – Людмила повторила слова, в которых больше не было смысла. Почему-то смотрела она не на Настасью, но на уродливую сумку ее, из которой вывалились разноцветные кусочки картона.
Фотографии.

 

– Значит, ты теперь свидетелем… – Иван оседлал стул, облокотившись на спинку его. Вид он имел мрачный, если не сказать, раздраженный.
– Имеешь что-то против?
– Да как я могу? – Он приподнял бровь. – И ты уверен, что это не несчастный случай.
Стас кивнул. Вот на что происшествие не походило вовсе, так это на несчастный случай. Он клял себя за самоуверенность.
Надо было перехватить девицу.
Припугнуть.
Или предложить ей денег. С деньгами бы получилось, теперь Стас почти был уверен в этом.
– А вот другие свидетели утверждают обратное… например, что дамочка сама под колеса маршрутки кинулась… значит, и вправду не несчастный случай, а обыкновенное самоубийство.
– И с чего бы ей самоубиваться?
Иван пожал плечами:
– С несчастной любви. С неудавшейся жизни… да мало ли… вот не поверишь. Бывает, глядишь, у человека все в полном ажуре. Не жизнь, а халва с шоколадом, а он хандрит. И от хандры этой пулю себе в лоб пускает…
– Ты сейчас…
– Я сейчас, Стасик, хочу, чтобы ты понял. Не все всегда идет так, как оно тебе хочется. Ты вот небось уверился, что раз с дамочкою этой несчастье приключилось, то оно имеет прямое отношение к твоему братцу.
– Скажешь, что нет?
Иван злил. Упрямством своим. Нежеланием видеть хоть что-то, помимо старых протоколов, в которых, как Стас был теперь уверен, не имелось и слова правды.
– Я скажу, что бывает так, Стасик, что одно дело и другое никак не связаны… – Иван вздохнул и поскреб щеку. – Я уже начинаю жалеть, что позволил тебе ввязаться в это дело… закрыть бы тебя…
– За что?
– Да за что-нибудь… ладно, иди… из города пока не уезжай, свидетель…
Людмила ждала на улице. Сидела на лавочке, скукожившись, явно замерзшая и с виду совершенно несчастная. Она напоминала Стасу взъерошенную синицу.
– Почему домой не ушла?
– Да… вот как-то… – Она пожала плечами. – Ты на рынок меня отвезти обещал.
И глянула так, с вызовом.
Прежняя Людочка не могла себе позволить глядеть с вызовом. Она редко отрывала взгляд от пола, а когда случалось заговаривать, то голос ее дрожал. Она безумно злила Стаса этой своей покорностью судьбе, смирением, готовностью исполнить все, что требовала матушка. Та Людочка никогда бы не осмелилась и намекнуть на то, что Стас ей что-то должен.
Хорошо, что она выбралась все же из нелепых плиссированных юбок, из безразмерных белых блуз, которые подошли бы скорее ее матушке, нежели Людочке. И стрижка эта, пусть и уродливая, но куда симпатичней тощенькой косы, на конце которой болтался кривобокий бант.
– Если так, то поехали, – он вдруг понял, что безумно устал. Настолько устал, что еще немного, и заснет прямо в машине. И поддавшись собственной слабости, Стас положил руки на руль, уткнулся лбом в холодную кожу.
Людочка сидела тихо.
– Я мог бы ее остановить, – Стас заговорил, понимая, что должен выговориться. А Людочка выслушает. И спорить не станет. И обвинять. – Я мог бы…
– Тогда уж мы бы могли. – Людмила откинулась на сиденье. И глаза прикрыла. – Я тоже в этом участвовала. Но, во-первых, мы не были уверены до конца, что она и вправду имеет отношение к смерти Мишки… или не Мишки, но того парня. Во-вторых, что мы могли ей предъявить?
Это все верно.
Стас и сам себе уже говорил. Пока полицию ждал. Пока названивал Ивану. Пока дожидался… давал показания… говорил с Иваном…
– Твой друг, – Людочка подула на белые руки.
А ведь продрогла до костей.
Упрямая женщина.
И тут же стало страшно. Что, если тот, кто избавился от Настасьи, доберется и до нее? Он ведь предупреждал. И теперь порезанная куртка вовсе не гляделась происшествием пусть пугающим, но в целом безобидным.
С этого человека, кем бы он ни был, станется изрезать и лицо.
Или по горлу полоснуть.
А Иван скажет, что Людочка сама виновата, что профессия у нее такая, располагающая к конфликтам, что пациенты не особо благодарны за помощь врачебную. И вообще, если подумать, то сама виновата, нечего шляться в темное время по переулкам.
– Мой, чтоб его, бывший друг считает, что Настасья самоубилась.
– Она не была похожа на самоубийцу, – заметила Людмила. – Да и способ странный… под машину бросаются не так уж часто. Ненадежно это, высока вероятность остаться живым, но искалеченным. Вены вот режут. Таблетки глотают. Уксус пьют… премерзкое, кстати, дело… с крыши опять же или с моста… но под колеса…
Стас кивнул.
Не было самоубийства. Настасья явно шла на встречу… с кем?
С кем-то, кому она позвонила…
– Если принять за аксиому, что она действительно подслушивала тот наш разговор… – Людмила говорила спокойно, и Стас поймал себя на мысли, что сам звук ее голоса действует на него умиротворяюще. – Тогда получается следующее. Она знала что-то о смерти Егора, что держала при себе… возможно, не считала важным, а может, по иной какой-то причине… главное, что наше появление и разговор заставил Настасью переосмыслить все, что она знала… и прийти к каким-то выводам… к каким?
– Она поняла, что не было самоубийства… точнее, что мы не готовы в него поверить. Более того, явно собираемся копать дальше.
– Именно… и у нее было что продать нам. Или не нам… она позвонила человеку, который…
– Замешан?
– Определенно. И пригрозила ему, что расскажет нам, если не получит денег… – Людмила встрепенулась, – Стас, напомни, пожалуйста, в его мастерской что-нибудь находили? Не в Мишкиной, а в…
– Героин.
– Героин… а парень был чист, если верить отцу…
– Ты же не верила?
– Я сомневалась, – уточнила Людочка, и глаза под нелепою челкой ее блеснули. – Если предположить ненадолго, что Егор и вправду пытался завязать. И сидел дома… а в городе его сопровождала повсюду матушка, то возникает закономерный вопрос, где он доставал дозу. И вот если снова предположить, что был в доме человек, который потихоньку… помогал парню.
– Помогал? – Стас хмыкнул. – Какая ей выгода?
– Пока не знаю, но… кроме Егора, у них детей нет, верно…
– Наследство?
Людочка кивнула.
– Егор Станиславович ведь упоминал, что она – племянница его жены, так? Не самое близкое родство, но при отсутствии других наследников… квартира в городе, да и деньги, полагаю, имеются.
Стас, подумав, согласился.
– А еще он говорил, что у Настасьи есть дочь, – медленно продолжила Людмила. – И если так, то… быть может, она знает, чем занималась матушка. И кому она могла звонить… еще кое-что…
Она вытащила из кармана нелепой своей куртейки мятый квадрат.
– Там их много было, – оправдываясь, произнесла Людочка. – И я подумала, что… все равно ведь никто не станет с ними возиться, а нам…
Стас взял фотографию осторожно, опасаясь, что стоит прикоснуться к бумаге, и та рассыплется. Не рассыпалась. Холодной была. Чуть влажноватой. С отпечатком чужого ботинка и рваным углом, но все-таки… все-таки сделанный явно на скорую руку, снимок завораживал.
Синие пятна.
Красные.
Желтые и белые. И в первое мгновенье Стас подумал, что ничего-то, помимо пятен, и нет, но затем они непостижимым образом сложились в полотно.
Изломанное поле иного мира. И демон, такой знакомый, проклятый демон, который лежит… он повержен? Скорее уж сам утомлен войной. Вот и решил отдохнуть столетие-другое. Он не спит, хотя и пребывает в полудреме, но все одно смотрит на Стаса сквозь длинные ресницы. От взгляда этого становится не по себе.
Стас с трудом удержался, чтобы не отшвырнуть снимок.
– Впечатляет, правда? – тихо спросила Людочка. – Он был талантлив. Как и Михаил… я не знаю о том, третьем, но у Егора и вправду могло бы получиться.
– Что получиться?
– Все. Завязать. Устроить выставку. Стать знаменитым… и тогда Настасья не получила бы наследства.
– Думаешь, она…
– Если она подмешала наркотики в еду или питье, то это убийство.
Доказать которое не выйдет. Стас понимал это и чувствовал, что Людочка тоже понимает. И это обоюдное понимание связывало их.
– Его лицо, – Людочка вновь нарушила равновесие тишины, – кажется мне знакомым…
– Мишка…
– Нет, Мишкины демоны были иными. Но тоже… в них всех есть что-то общее.
– Оригинал.
Она покачала головой и протянула руку. Стас фотографию отдал, не сомневаясь, что у Людочки она сохранится.
– Мне надо взглянуть на все…
– Позже, – Стас завел машину. – Нам еще на рынок…
– Рынок уже закрыт.
И вправду темнело. Весна на дворе, а темнеет все одно безобразно рано, главное, что темнота эта подбирается исподволь. А раньше Стасу нравились эти вот затяжные сумерки, которые уже и не день, но еще и не ночь.
Прогулки по той же набережной в компании таких, как Стас, подросших, диковатых пацанов, которые мнили себя взрослыми. Сигареты. Портвейн. Килька в томате. Газета, разостланная на камнях. Машка-Космонавтка, которую почитали почти своей. Она пила и курила наравне, и в хату свою, когда той случалось пустовать, сама зазывала… Машкины предки любили погулять, и она не представляла себе иной жизни. Тогда Машка казалась свободной.
Теперь… что с ней стало-то?
– Ничего, – Стас тронулся с места. – Магазин открыт…
Назад: Глава 8 Портрет сына
Дальше: Глава 10 К ночи

Олег
Перезвоните пожалуйста по телефону 8 (812) 200-42-39, Олег.