Глава 2

Он сделал все свои дела, намеченные на текущую неделю. Заезжал к поставщикам, прорывался сквозь пробки, самоубийственно лавируя в потоке машин. К себе в салон он вернулся около трех часов дня.

И она была там.

Сидела одна за маленьким столиком, бережно взяв в ладони чашку его шоколада. На него нахлынуло необъяснимое, болезненное желание выбить чашку из ее рук и наорать на нее, обозвать потаскухой – мол, она только делает вид, что предпочла его, а утром сомкнула свои похотливые губки на его конкуренте!

Но он усилием воли сдержался. Подавил этот злобный порыв, как подавлял все свои деструктивные выбросы, например, затеять драку с Сильваном Маркизом на каком-нибудь высоком шоколадном показе.

Его безымянная гостья подняла глаза при шорохе мотоциклетной кожи или из-за появления в красивом зале такой большой темной и устрашающей массы. Подняла глаза и слегка нахмурила брови, явно вспомнив, что уже видела утром эту черную глыбу.

Их взгляды встретились; она опять мгновенно замкнулась – наглухо, словно готова была ударить его ножом, если он подойдет к ней ближе.

Он отвернулся и попытался смягчить выражение лица, сделать его более приветливым, дружелюбным. Силы небесные, неужели она не знает, что это он сотворил то пирожное, которым она сейчас лакомится? Ну, разумеется, не этот конкретный кусок, потому что мотался по городу… Но это он придумал рецепт и научил кондитеров делать в точности то, что требуется!

Гийеметта спустилась вниз с двумя тарелками, всем своим видом показывая, что они сбились с ног и зашиваются тут без него, пока он неизвестно где шляется. Доминик поскорее стащил с себя куртку и взбежал по ступенькам наверх, чтобы показать незнакомке, что он здешний. Он даже хотел мимоходом отдать Гийеметте дружеское распоряжение, чтобы гостья увидела, что главный тут – он!

Х-ха, он готов был поклясться: если Сильван Маркиз или Филипп Лионне входят в свои бутики в уличном облачении, их все равно все узнают! Клиенты не пугаются и не думают, что это разнузданный уличный хулиган намерен устроить драку в салоне. Женщины не тянут руку к баллончику с газом.

Наверху, в самой красивой на весь Париж кухне, в лаборатории, наполненной светом из больших окон, с длинными мраморными столами, в этом великолепном, сверкающем чистотой помещении – о таком можно только мечтать! – он переоблачился в куртку кондитера. И, как всегда, его накрыло волной ликования при виде сине-бело-красной ленты, его награды «Лучший мастер во Франции»; он разве что не стиснул ее в кулаке, как ребенок в порыве восторга. Но сдержался. Наоборот, с безразличным видом кривовато набросил ее, словно право носить на шее такую ленту было для него делом самым естественным.

Он снова спустился в зал и подошел к ее столику. Она сидела, наклонив голову.

– Мадемуазель, – проговорил он, глядя в упор на нее, и тотчас отругал себя за свой грубый голос. Почему он до сих пор не удосужился поработать над дикцией и не научился разговаривать с клиентами так же вкрадчиво и обходительно, как Сильван? Когда тот говорил, никто и заподозрить не мог, что он родился на нищей и грязной парижской окраине. Почему у него, Доминика, не получалось ласковое, сексуальное мурлыканье, с каким Филипп обращается к Магали? Нет, вместо этого он говорит грубо и несуразно… ему вдруг помстилось, что от его голоса у незнакомки тело пойдет синяками…

Она посмотрела на него снизу вверх. Ее ресницы затрепетали, глаза настороженно прищурились. Он вспомнил, как кто-то однажды сказал ему, что его огромная фигура пугает сидящих людей, что ему нужно тоже садиться на стул, а то и на корточки, чтобы собеседники чувствовали себя рядом с ним комфортно. В тот раз он подумал – вот и хорошо, пускай они боятся меня.

Но если сейчас он выдвинет стул и усядется напротив этой полупрозрачной худышки в веснушках, получится грубо и неприлично. И он отступил на шаг, хоть это и стоило ему невероятных усилий. Отступать назад он не любил – ни в чем.

Впрочем, это сработало. Напряженность ушла с ее черт. В глазах зажглось любопытство. Их голубизна напомнила ему вечереющее небо, еще не темное, но и не очень яркое, с легкой примесью серого – человек не слишком внимательный и не поймет, что они синие. На незнакомке был легкий свитер цвета граната с широким вырезом, капюшон был наброшен на голову. Из-под него выбивались пряди волос цвета его темных, красноватых карамелей или, может быть, плодов маракуйи. Широкие рукава свитера были завернуты на запястьях, подчеркивая мешковатостью их изящество.

– Месье? – Ее акцент удивил его. К ожидаемому английскому примешивалось что-то еще, что-то напомнившее ему акцент иммигрантов из французской Западной Африки. Он общался с ними, когда в бедности рос под Парижем, а его голова была полна самых невероятных прожектов.

– Вкусно? – Он кивнул на крошки, оставшиеся от его изделия. Крошек было мало. Неужели она подбирала их кончиком пальца и слизывала? Значит, я угодил вам? Вам нравится? – говорил его взгляд.

Ее тело немного обмякло, ладони вновь сомкнулись вокруг опустевшей чашки. К ней вернулось то, что изначально привлекло его внимание, – она словно впитывала в себя каждую секунду того удовольствия, которое он доставил ей своими шоколадными произведениями и еще мог ей дать.

– Да.

Он ждал, слабо надеясь услышать «спасибо» или «вы замечательный, пожалуйста, я хочу еще». Но она лишь с любопытством взирала на него. По-прежнему снизу вверх. Что ж, теперь хотя бы не кажется, что она готова направить на него баллончик.

– Вы работаете тут кондитером? – неожиданно спросила она.

Оп-ля! Вот тебе и удовольствие. И это несмотря на ленту на шее. Впрочем, эта тряпочка не очень-то помогала донести до клиентов идею о его успехах. Прямо хоть обшивай весь китель воплями: «Я лучший, самый лучший, лучший в мире шоколадный мастер!» Ну, формально награда говорила о том, что он лучший во Франции; но в его области это все равно что в мире.

– Я Доминик Ришар.

Ему удалось произнести это мягко, почти ласково, и он обрадовался. Итак, он сумел говорить с ней так, как и хотел – словно лаская словами ее кожу.

И был вознагражден. У нее загорелись глаза, вызвав у него очередной приступ головокружения.

– Правда? Месье Ришар, мне очень приятно познакомиться с вами.

Она протянула руку. Наверняка американка, подумал он, почувствовав твердость ее рукопожатия. Но ее рука показалась ему почти игрушечной в его огромной лапе! И твердость рукопожатия лишь подчеркивала это. И еще ее акцент – он был какой-то нетипичный для американской туристки. Откуда в нем раскатистые «р»? Может быть, она приехала из «креольского штата», Луизианы? Что это, акцент каджунов, франкоязычных жителей этой местности?

– Спасибо, – поблагодарила она, показав жестом на пустую тарелочку.

Его грудь распирало от ликования. Он казался себе зефиром собственного изготовления, нечаянно оказавшимся слишком близко от печи. Он раздувался, вспухал, делался мягким и терял форму, расплывался…

– Вы надолго в Париж? – не удержался и спросил он. Ему нужно было знать.

Ее глаза заволокло дымкой. Она спрятала руки в складках огромных рукавов, и этот жест напомнил ему то, как черепаха прячет голову в панцирь.

– Не знаю.

Он мысленно ругнул себя за то, что позволил ее руке ускользнуть. Он не ожидал, что она ее спрячет. Еще ему безумно хотелось поднести ее руку к губам и поцеловать. Черт, она же американка. Скорее всего она бы подумала, что этот жест – дежурный для всех французских мужчин. Что они непременно целуют даме руку, а при поцелуе в губы непременно пускают в ход и язык.

Он впился взглядом в ее губы и с огромным трудом сохранил на лице выражение невозмутимости и покоя.

– Ну… вот… – пробормотал он, кляня себя на чем свет стоит за то, что не способен продлить их диалог. И это он, всегда мгновенно ставивший перед женщиной выбор – секс или до свидания… Тут он не мог приблизиться к ней ни на полшага, из боязни, что и ноги ее в его зале больше не будет. – Я надеюсь, что мы увидимся завтра. – Он небрежно, весело улыбнулся, словно просто выстраивал добрые отношения с милой клиенткой, хотя на самом деле не имел представления, как это делается. Потом направился к стойке, чтобы спокойно переговорить с Гийеметтой, не зная даже, что скажет ей. Его молодая элегантная зальная менеджерица внимательно воззрилась на него и пару раз даже кивнула, словно он говорил ей что-то толковое. Пожалуй, она заслужила прибавку жалованья.

Внезапно он понял, что незнакомка стоит прямо возле его локтя, почти касаясь его, и едва не задохнулся от нахлынувшего волнения.

Он взглянул на нее – сверху вниз, – надеясь, что не слишком очевидно оборвал на середине свою лишенную смысла фразу, обращенную к Гийеметте. Незнакомка была рядом с ним. По собственной воле. А ведь могла подождать, когда он уйдет, и уж после этого подойти к прилавку. Значит, ей хотелось стоять вот так близко, почти касаясь его.

Либо ей было абсолютно безразлично, что она делает… Но почему-то он подозревал, что это не так. Женщина, которой безразлично ее личное пространство, не смотрит на мужчину так, будто прикидывает, как ловчее его ударить, если он подойдет ближе – а ведь именно такими были два ее первых взгляда на него.

– Мне нужно коробку шоколадных конфет, – сказала она Гийеметте.

Он не удержался. Его губы растянулись в широкой ухмылке.

– С предыдущей вы уже справились?

Она сверкнула глазами. Ну кто, кто тянул его за язык? Он только что проговорился, что наблюдал за ней; по крайней мере, знает, что она купила два дня назад коробку его шоколада.

Я не преследую тебя, клянусь. Чистое совпадение, что я видел тебя у Филиппа. Плюс к этому он не мог преследовать ее в собственном салоне, это само собой разумеется. Просто он… жутко большой. У него руки мясника. Как теперь она придет сюда и сядет за столик? Ей же будет мерещиться, что какой-то негодяй шпионит за ней. Оттуда, сверху, смотрит на нее голодными глазами, прижав к стеклу огромные пятерни. Слава богу, что он еще сообразил побриться.

– Да, – ответила она. – И те конфеты мне очень понравились.

О, громы небесные, снова на него нахлынула эта сентиментальная, зефирная волна! Что с ним творится?

Гийеметта тем временем натянула на руку белую хлопковую перчатку и выдвинула одну из металлических коробок с низенькими бортами.

Незнакомка повернулась к Доминику.

– Что вы мне посоветуете? – тихо спросила она.

Он еле унял дрожь во всем теле. Его потрясло, каким беспомощным он оказался перед смутившей его волной восторга и страсти, он почти утонул в ней. Женщины и раньше обращались к нему с таким вопросом; обычно это означало, что в ближайшие часы он переспит с ними. Возможно, такова была его единственная реакция на этот вопрос: как у собаки Павлова. Но тогда-то он знал, как плавать в тех водах. Тогда он полностью владел ситуацией.

Но женщины с лицом, припорошенным веснушками, еще ни разу не задавали ему такого вопроса. Его произносили холеные особы, уверенные в себе до полной неуязвимости, либо смазливые неженки с пирсингом в носу и пупке, разыгрывающие из себя «плохих девочек»; либо это были неверные жены, этим нужна была скорость.

Не глядя, он протянул руку к Гийеметте, и та вложила в нее белую перчатку. Он ловко надел ее и прошел за стойку. Ему пришлось совершить над собой некоторое усилие, чтобы оторваться от незнакомки, стоящей так близко, но теперь между ними была стойка, и он почувствовал себя спокойнее. Теперь он не мог ненароком задеть ее и сделать ей больно. Еще он мог улыбнуться ей чуть более проникновенно, не оскорбляя ее чувств.

Улыбка смягчила его губы; он на секунду дольше, чем требует приличие, не отводил своих глаз от ее, чтобы она увидела в них тепло его души.

– Скажите мне… какие вкусовые нюансы вы предпочитаете?

Он не узнавал себя. Неужели это он, с его пренебрежительным, даже властным подходом к женщинам? Неужели это он, сейчас такой кроткий и нежный? Тише, тише, не торопись, осадил он себя. Тише. Представь себе, что она – это кондитерский крем, или тесто, или шоколад, которые нужно немного выдержать, чтобы они созрели. Спешка здесь все испортит. Тииише.

Дай ей время, чтобы она распробовала тебя. Распробовала так же, как в предыдущие дни, когда она сидела здесь день за днем и пробовала все твои изобретения, пробовала так, словно это для нее самое интересное в жизни.

Он терял рассудок. Уже не знал, кто он такой – под напором непривычных эмоций, побуждавших его на непривычное поведение. И не знал, кто же такая она, эта хрупкая женщина, которая неделю назад появилась в его салоне, тихо сидела одна за столиком и поглощала его – ежедневно, утром и вечером.

– Ну, что-нибудь из вашего наиболее необычного, – искренне и доверчиво отвечала она, и его сердце сдавила тревога. Ну, беда, подумал он, как человек, который увидел на горизонте надвигающееся цунами и понял, что ему не спастись. Это добром не кончится.

– Я во всем полагаюсь на вас, – между тем спокойно продолжала она. – Выберите для меня. Мне понравится. Для меня это будет большая честь.

Большая честь? У него перехватило дыхание. Он почувствовал себя школьником, над которым наклонилась сексуальная математичка, проверяя его контрольную работу. Впрочем, он бросил учебу еще до полового созревания, так что это сравнение пришло к нему из книг, сам он ничего подобного на школьной скамье не испытывал. Он вдруг занервничал и был несказанно рад, что его вспотевшая ладонь скрыта белой перчаткой. Весь его шоколад был темный, таящий в себе страсть, а вкусовые оттенки будоражили рецепторы. Этим-то он и славился. Ну, к примеру, тот шоколад с дымком – он может показаться ей резковатым. Хотя, возможно, понравится. Или выбрать что-нибудь более мягкое? К примеру, вон тот незамысловатый темный натуральный шоколад – но он такой темный, такой поначалу горький, хотя и с долгим, медленным послевкусием, постепенно смягчающимся… Вдруг он окажется для нее слишком горьким? Что, если она не дождется заключительного аккорда?

Впервые в жизни ему захотелось, чтобы у него нашелся хоть бы один нейтральный какой-нибудь шоколад, сделанный наполовину из старого доброго какао и щепотки таитянской ванили.

– Какая шоколадка понравилась вам больше всего в предыдущей коробке? – с надеждой прощупал он почву.

На ее лице вспыхнула улыбка, грустная и счастливая.

– Мне все понравились.

Его захлестнула новая волна тревожной радости. Да, подумал он при виде вплотную приблизившегося цунами. Добром это не кончится.

Он беспомощно опустил голову и уже начинал на себя злиться. Это его изделия. Почему же он нервничает? Почему не смеет предложить их незнакомке? Это же самое лучшее, что есть в его жизни!

Но раз он не может их ей предложить, зачем же они нужны?

– А что вот это? – Она указала пальцем на квадрат с неясным узором, чуть более темный, чем ее гранатовый свитер.

Более неоднозначный шоколад трудно было бы выбрать, честное слово!

– Это карибский темный шоколад, а внутри карамель с бальзамическим уксусом.

Ее глаза стали еще более синими, и в них вспыхнул интерес.

– С бальзамическим… уксусом?

Он порозовел от смущения и был готов удавиться. Что с ним такое? Ведь это просто его шоколад!

– Если вы хотите чего-нибудь более традиционного… – Сказать по правде, у него не было ничего традиционного, но, может быть, ее устроит шоколад с лимоном и тимьяном, он более мягкий?.. Позавчера ей понравился на эту же тему эклер. К тому же если она разбирается в шоколаде, то, возможно, привыкла к таким вкусовым сочетаниям. Шоколатье всего мира копируют теперь его изделия, и, хотя у них получается не так хорошо, как у него, некоторые вкусовые сочетания, казавшиеся немыслимыми поначалу, когда он их только что изобрел, постепенно делались нормой. Возможно, подражание – лучшая форма лести, но все это до жути его раздражало. Если все будет идти так и дальше, ему придется перейти на молочный шоколад с ванилью ради сохранения бунтарского духа. Он и свои экстравагантные рецепты придумывал для того, чтобы не прослыть молочно-ванильным субъектом.

– Нет, я хочу попробовать, – твердо заявила она. – Раз вы сделали такой шоколад, он должен быть интересным.

Его душа наполнилась вдохновением, и это стало для него еще более пугающим и мощным потрясением, чем прилив страсти. Но все же его пальцы не без колебаний сомкнулись вокруг гранатовой плитки. Вдруг он обманет ее ожидания? В этом-то и загвоздка: создавая новые вкусовые нюансы, ты всегда рискуешь кому-то не угодить и даже кого-то задеть. Впрочем, ему нравилось задевать людей. Так почему же ему внезапно захотелось стать автором традиционного шоколада?

Он заставил свои пальцы взять гранатовую плитку и положил ее в угол ящика. Блеснула необъятная металлическая поверхность коробки, которую еще предстояло заполнить. Его устрашала ее огромность – как скоро коробка окажется целой?

Доминик, остановись, хватит, одернул он себя. Держи себя так, будто ты – это ты, то есть человек, который верит в себя даже тогда, когда больше никто в тебя не верит.

– Может быть, вот это? – Он взял пальцами плитку шоколада с вытисненным на ней контуром нежного белого лепестка. – Жасмин. – Он испытал неловкость, предлагая ей этот жасмин, и показался себе дровосеком, протянувшим принцессе в корявой ручище букетик цветов.

Но ей это непременно понравится, решил он. Жасмин расцветет у нее во рту, расскажет о волшебстве летней ночи в Провансе.

Но вдруг шоколад покажется ей слишком уж парфюмерным…

– Жасмин… – неуверенно произнесла она. – О да…

Он поднял на нее глаза, его губы беспомощно приоткрылись.

– И вот это. – Самоуверенность, словно птица Феникс, зашевелилась в ворохе пепла. Почему эта незнакомка сожгла его, Доминика Ришара? Пока он не мог ответить на этот вопрос. Она с самого начала была такая непонятная. Вовсе не похоже, чтобы она сознательно старалась перевернуть его жизнь, оставив от него, огромного парня, лишь кучку невесомого пепла – такая тихая и спокойная. – Тут в середине тончайший полужидкий карамельный слой, пряный, со вкусом лайма. Он тает на языке, когда вы раскусите слой темного горького шоколада.

У нее все сильнее разгорались глаза, устремленные то на его лицо, то на руки.

– Как заманчиво это звучит. – Она проговорила это так, словно ее язык уже смаковал шоколад и карамель со вкусом лайма.

Доминик почувствовал, как в нем борются страсть и тепло; они смешивались, образуя волнующий сплав, до сего момента ему незнакомый. Возможно, обычный для многих людей, наподобие шоколада с ванилью, вот только он почувствовал такое впервые.

– Вы должны хотя бы попробовать еще и вот это. – Он взял квадратик с золотым рисунком, слегка напоминающим море пшеницы, колышущейся под ветром. – Ганаш и…

Она растерянно заморгала, и он сообразил, что второе слово ей незнакомо. Несмотря на почти нулевой английский, он давно научился описывать свой шоколад бесчисленным клиентам-туристам.

– Овес.

От восторга она громко расхохоталась.

– Ганаш… с овсом? Да. Я определенно хочу это попробовать.

После ее смеха он, можно сказать, растаял и растекся лужицей за прилавком. Пришлось ему лепить себя заново. Он очень надеялся, что она ничего не заметила, и усмехнулся ей.

Подобно зеркалу, она вся засверкала, зажглась в ответ на эту усмешку. Все эти дни она сидела в его салоне, погруженная в себя, незаметная. И вот теперь он пробудил ее.

Триумф бурлил в его душе, пенился.

– И этот вот шоколад. – Он показал на новую плитку. – Очень темный. С ним нельзя торопиться. Если откусить кусочек, вы не почувствуете сладости. Нужно дождаться, когда он растает у вас на языке, дождаться послевкусия, и только тогда постепенно во рту станет слаще и слаще.

Ее губы слегка приоткрылись. Ее взгляд медленно поднялся по его телу, впился в лицо, задержался на губах. Вернулся к его глазам, словно ей хотелось понять, кто он такой. Но только это трудно. Его глаза были почти черные и совсем не такие, как ее глаза – чистые, мерцающие, с расширенными зрачками.

Йессс! Победа! От радости ему захотелось стукнуть кулаком по ладони.

Тише, Доминик. Тихо, тихо, тихо. Но он все равно весь сиял, рассказывая о своих творениях; да и она зажигалась с каждой новой шоколадкой, жаждала каждую попробовать. Он тут же предложил ей отведать там, на месте, одну из более спорных, сославшись на то, что ему интересно узнать ее мнение. Она смутилась и стала что-то ему возражать, лепеча, но он, довольный и счастливый, настоял на своем. Она взяла лакомство из его пальцев, а он не мог решить, то ли ему радоваться перчатке, скрывавшей его огромные руки, то ли огорчиться, ведь он не мог ощутить мимолетное прикосновение к ее коже.

Почувствовав необычный вкус, она широко раскрыла глаза и тут же закрыла, чтобы лучше сосредоточиться и получить максимум удовольствия.

– Это походит на увлекательное приключение. Только оно происходит не где-то, а у тебя во рту. Целый мир внутри тебя, а ты сидишь сама в тепле и покое. – При словах «в тепле и покое» она повела рукой, и ее рука показала на весь салон и, как бы совсем случайно, на него, Доминика. Да, его салон был элегантным местом, но пока еще никто и никогда не ассоциировал с персоной его хозяина тепло и безопасность!

Хм, приключение во рту – что ж, он может его обеспечить.

– Вот, попробуйте еще. – И он сунул плитку ей в руку. – Нет-нет, непременно попробуйте.

Она вся зарделась, и ее веснушки почти исчезли. Но тут же улыбнулась опять и взяла шоколадку. Ее энтузиазм или, может быть, даже смущение побудили его оставить эту среднюю коробку и выдвинуть самую большую, наполненную доверху. Но он немедленно спохватился. В его интересах, чтобы запасы у нее поскорее закончились, и она вернулась бы к нему за следующей порцией.

В коробке, поначалу казавшейся такой необъятной, места уже не осталось. Доминик нарочито долго играл с последней пустой металлической ячейкой; дразня клиентку, он перечислял различные вкусовые оттенки, чтобы она выбрала парочку шоколадок, которые еще могли уместиться в коробке. Но постепенно игра закончилась.

Он аккуратно и точно уложил последние шоколадки и посмотрел ей в лицо, пытаясь оценить момент. Может быть, пора перейти в атаку? Пригласить ее куда-нибудь? Но если она откажется, если это вызовет ее недовольство, он больше никогда ее не увидит!

Гораздо проще договариваться с женщиной, если тебе наплевать, увидишь ты ее снова или нет. Куда делись его уверенность и напор? Неужели он просто-напросто испугался, как новичок в вечной игре между женщиной и мужчиной, впал в ступор? На этот раз ему было что терять.

Но почему он решил, что ему есть что терять? Он даже не знал ее имени.

А у нее горели глаза, на щеках начинал полыхать румянец, когда Доминик дольше обычного задерживал на ней взгляд. Казалось, она не на шутку заинтригована. Но он с ней пока еще даже не флиртовал, во всяком случае, его действия нельзя было со всею определенностью назвать флиртом. Все это время его поведение укладывалось в рамки, приемлемые для общения шоколатье с клиентом, если вспомнить о его профессии… ну, разве что в них можно было разглядеть несколько больше страсти, однако речь шла о творчестве…

– Вы должны прийти к нам завтра же утром, – проговорил он наконец. – Тогда вы мне наиболее точно скажете, понравилась ли вам моя продукция.

Она улыбнулась, словно он ее осчастливил. Да, пожалуй, именно эти слова он и должен был ей сказать. Или все-таки надо было как-то форсировать ситуацию? Может быть, она бы и согласилась на что-то еще? Черт побери, почему все так сложно?

– Я приду, – лаконично пообещала она.

Он усмехнулся, довольный. Лучше уж сделать один надежный шаг к цели, чем большой прыжок с пустым выхлопом.

Эта фраза всплыла в его сознании впервые за долгое время. Он не вспоминал ее с восемнадцатилетнего возраста и чаще всего полагался именно на прыжки.

Гийеметта сунула коробку в фирменный мешочек, на котором просматривались инициалы ДР, и шагнула за кассу. Доминик нахмурился, когда незнакомка достала кошелек. Ему не хотелось, чтобы она платила за его шоколад. Он охотней подарил бы его. Но если он заикнется об этом, не будет ли это чрезмерной щедростью? Тогда ей будет неловко вернуться к нему на следующий день.

Царица Небесная, так он скоро сойдет с ума! Столько рефлексии!

Он с досадой отвернулся, чтобы не смотреть, как она расплачивается. Вся радость от разговора и от выбора шоколада была безнадежно испорчена.

Клиентка взяла в руки покупку, с улыбкой взглянула на Доминика и заметила его хмурый взгляд. К ней тут же вернулась ее первоначальная холодность, словно ей нравилась его улыбка и совсем не нравился гнев.

– Огромное спасибо, месье, – вежливо проговорила она.

И вышла на улицу. А слово «месье» еще долго кололо и ранило его душу, словно колючка на терновом кусте.