51

Даже лучшему другу никогда всего не расскажешь. Ну, или не сразу. Чтобы защитить его. Чтобы защитить себя, отрицая мерзкую реальность.

То, что я хранила глубоко в себе, Антуану я не сказала. Я подправила правду, чтобы сделать ее менее болезненной, менее серьезной в его глазах. Понимала, что, узнав ее, он будет с ума сходить – со всеми возможными вытекающими последствиями. Он был мягким, ласковым, чувствительным, но с некоторыми вещами просто не мог смириться. Я это знала.

Но я ощущала, что эта запрятанная правда рано или поздно прорвется, как горный поток. Прогуливаешься себе по леднику, солнышко, чудесный горный воздух, прекрасные виды, а под тобой он рокочет, подтачивает, вьется, тащит камни и куски льда, острые, как ножи.

Я не сомневалась, что, резко отталкивая Оливье в ежемесячные легко предугадываемые дни, я рано или поздно вызову у него желание разобраться, в чем тут дело. Теперь, когда он жил со мной и мы делили наши ночи, он, скорее всего, захочет глубже меня понять.

Я не выносила, когда он меня трогал во время месячных. И теперь он тем более не мог такого не заметить – ведь когда я забеременела, эти моменты отторжения исчезли.

Однажды вечером он спокойно попросил меня объяснить.

– Мари, я же чувствую, что что-то неладно. Если раз в месяц у тебя болят груди или живот, потому что в тебе бродят гормоны, – это я допускаю, но то, что ты не выносишь даже моего прикосновения к твоей руке или поцелуя в шею, мне нужно понять.

Больше ты убегать не можешь, Мари. Игра в прятки закончилась. Он поднес тебе тазик, выверни же в него ту правду, которая тяжестью лежала в желудке столько лет. Будет на мгновение тяжело, но потом тебе станет легче.

Он держал меня в объятиях. Мы были одни на ферме. Сюзи ночевала у Антуана. Идеальный момент, чтобы все выложить начистоту.

Мне потребовалось время, чтобы выдавить хоть звук. Но он терпеливо ждал, поглаживая мою щеку. А что он потом скажет? Не впадет ли в ту же ярость, какой я опасалась у Антуана?

– Ну же, Мари, скажи мне, кто причинил тебе боль.

– Жюстен.

Это Жюстен причинил мне боль. В тот день, когда я позвонила ему, чтобы сказать, что у одной из моих коров течка, я решила, что мы поговорим за чашечкой кофе, и пусть то малое время, которым он располагал, будет потрачено на что-то другое, а не на любовь, ставшую почти механическим и ожидаемым ритуалом. Когда он приехал, то бросился на меня, как и во все предыдущие разы, задрав майку и запустив руку в мои брюки.

– Не надо, Жюстен, не сегодня.

– Но почему?! Ты меня больше не любишь?

– Люблю, но сегодня не надо. Мы же не обязаны делать это каждый раз…

– Но я-то хочу!

– А я не хочу. Не сегодня, – сказала я чуть резче, чувствуя, что его жесты становятся настойчивей.

– Ну же, расслабься немного.

– Жюстен, у меня месячные. Я не хочу этим заниматься во время месячных.

– А, в этом все дело?! Вот чепуха. Во время месячных лучше скользит, сама увидишь…

– Нет, Жюстен!

Я не хотела и все же уступила. Я боялась, что он больше не вернется. Я думала, что это я такая ненормальная, что отказываю ему во время месячных, и все же это внушало мне отвращение. Он уложил меня на пол, прямо на кухонный кафель, и сделал свое дело, даже не заметив, что я молча плачу. Конечно, ему было плевать на несколько пятнышек крови на его брюках, он всегда мог сказать, что это от коровы. А я себя коровой и чувствовала. Той, в которой копаются с полным безразличием. А потом он поднялся и пошел к раковине, чтобы тщательно обтереться бумажным полотенцем. Я заперлась в туалете и оттуда услышала, как он бросил, что ему пора, сегодня день тяжелый.

– Видишь, было неплохо?

И ушел.

Выйдя из туалета, я поднялась принять душ. В слезах. Намылила кончики пальцев и запустила их себе в вагину, стремясь уничтожить все следы его пребывания. Я чувствовала себя грязной, позорной. Лучше б все вокруг было в крови, но я бы не уступила. Что заставляет человеческое существо делать что-то против своей воли? Страх. Преданность. Трусость. Откуда берется чувство, что ты влюблена, если другой – всего лишь образ того, что ты хотела бы любить? Образ. Мы любим любить. И не всегда того, кто согласен взвалить на себя эту роль. Я так и не поняла, почему у меня не выбило предохранители, когда я начала осознавать, что он приезжает только потрахаться, что ни на какие разговоры он не способен, что нежность ему была так же неведома, как мыло хряку. Значит, я была в таком отчаянии, что бросилась в его объятия, как бросаются со скалы?

Возможно, потому я и разбилась вдребезги у подножия этой треклятой скалы, а пятно крови тому свидетельство. Спустившись, я его вытерла и закрыла тему. Но не закрылась рана. Можно положить доски на колодец, поверх навалить строительные блоки в три слоя, потом толстый слой бетона, насыпать землю и засадить ее цветочками, он все равно останется там, глубокий, влажный и холодный.

Я думала, он приедет извиниться, что в следующий раз будет весь в раскаянии, более ласковым, более нежным и я забуду этот случай.

Ты полная дура, Мари.

Я его больше не увидела. И я поняла, что он попросил о переводе в другой район еще до того, как приехал в тот день на ферму. Он хотел трахнуть меня напоследок перед отъездом. А значит, это было преднамеренно.

– Почему ты не рассказала Антуану?

– Потому что он бы его изничтожил. А ты знаешь, что потом случается с убийцами.

– Почему ты не подала жалобу?

– Подать жалобу? Он был моим любовником! Кто бы мне поверил, если б я явилась с надутым видом и заявила, что меня изнасиловал мой собственный любовник? Это как с проститутками, некоторые мерзавцы думают, что могут творить с ними что угодно, раз уж это их ремесло, верно?

– Ну, не совсем.

– Девять раз ты согласна, а на десятый это изнасилование? Что-то мне слабо верится. В любом случае, уже слишком поздно.

– Никогда не поздно, это часть процесса выздоровления.