46

После нескольких месяцев такой жизни возвращение на равнину начало действовать на нервы. Проделывать весь путь каждое утро, чтобы добраться до участка, – это было немыслимо. А видеть их только по выходным мне было катастрофически мало. Заставить Мари перебраться в город – просто невообразимо. Словно выкопать огромный дуб и надеяться, что он приживется в кадке с песком посреди сквера. Оставаться рядом с ними, сохранив свой пост в жандармерии, представлялось невозможным по чисто организационным соображениям. Бросить все, чтобы соединиться с ней, – соблазн, искушавший меня ежедневно, но на что тогда жить? На жалкую пенсию, которую я получу, если уйду в отставку сейчас, явно не протянешь. А Мари и так еле-еле сводит концы с концами. Я подумывал обосноваться вместе с ней, выращивать бордер-колли для крестьян, сдавать в аренду горные велосипеды горожанам, соскучившимся по свежему воздуху, и проложить маршруты по окрестным горам, но все это требовало инвестиций. И что лично я могу вложить в дело? Мой банкир, рассевшийся на своей ветке мертвого дерева, никогда не согласится помочь. Дом Мадлен не стоит ничего. Одна комната и крошечная пристройка, без удобств. Выручка с продажи не стоит той эмоциональной ценности, которую этот дом для меня представляет.

Для Мари все обстояло проще. Ей ничего не приходилось менять в своей жизни, чтобы разделить ее со мной. Она оставалась при своей ферме, своей работе, своем ритме, своих привычках. Приспосабливаться должен был я. А еще я чувствовал, что в эмоциональном плане она более независима. Если мы не виделись неделю, потому что были слишком заняты, я просто заболевал. И сходил с ума в ожидании, когда увижу ее в субботу после рынка. Мари была куда более уравновешенна. Она умела ждать и обходиться без моего присутствия. Меня это нервировало. Я задавался вопросом, любит ли она меня так же, как я люблю ее, и настолько ли я нужен ей, как она мне. Я привязался, а она казалась свободной от меня. Сидя в одиночестве за пианино в моей городской квартирке, я снова начинал чувствовать себя жалким типом. Иногда у меня возникало желание заставить ее подождать, чтобы посмотреть, как она отреагирует. Но даже это я не мог заставить себя сделать. Она была для меня всем, а я для нее, как мне казалось, ничем. Когда я с ней об этом заговаривал, она отвечала, что конечно же нет, я ей дорог и мы найдем выход, нужно только проявить терпение. Наверняка я впал в депрессию, потому что в тот период заполнял рисунками тетрадь за тетрадью. И знал, что мне потребуются годы, чтобы скопить достаточно и задуматься о радикальных переменах. Но я не был уверен, что продержусь так долго при подобной жизни – неустроенной и неудобной.

А потом наступил тот ноябрьский вечер, когда я приехал на ферму, воспользовавшись завтрашним свободным днем.

Она была какой-то необычной. Позволила ласкать себя, домывая посуду. Я хотел ее. Сюзи уже легла. Но я чувствовал, что мысли ее где-то витают.

– Что-то не так?

– Нет-нет.

Мари не умела лгать. Но не желала этого признавать.

– Ладно тебе, говори, что случилось. Тебе не хотелось меня увидеть?

– Конечно же хотелось, что ты!

– Может, предменструальный синдром?

– Отстань от меня с этим!

В дни перед месячными и во время она бывала в отвратительном настроении. Длилось это недолго, но лучше было вести себя аккуратно и не лезть под руку. Вопрос прозвучал глупо, ее цикл я знал наизусть. Эти дни всегда приходились на начало выходных. В перспективе – весь уик-энд воздержания, потому что она не терпела ни малейшего прикосновения, даже если я просто хотел ее обнять. Но в тот вечер до месячных было еще далеко.

– Тогда говори, в чем дело.

– Я получила письмо от нотариуса из Монпелье.

– И что нотариусу из Монпелье от тебя надо?

– Моя мать умерла. И я единственная наследница.

– И ты знаешь, сколько она тебе оставила?

– Да. В письме говорится о ста пятидесяти тысячах евро деньгами. Но мне все равно, я откажусь.

– Что?

– А с какой стати я должна их принимать? Она передала мне только свои гены, не любовь. Я не хочу этих денег. Они дурно пахнут. Меня от них тошнит. Сначала бросают дочь, а потом успокаивают свою совесть, оставляя ей деньги? Кстати, может, это даже не она так решила. Наверняка так положено по закону. Что еще хуже.

Меня охватила ярость. Я-то всю жизнь видел, как бьется Мадлен, чтобы выжить и позволить мне сделать то же самое. Я, который отчаянно и безуспешно искал способа переехать к ней и знал, что единственным настоящим препятствием является отсутствие денег. Я действительно был вне себя от ярости. Для меня эти деньги означали новую жизнь, любовь с Мари, счастье осуществления мечты и ежедневного существования рядом с теми, кого я любил. Мать и дочь.

– Ты не можешь так поступить!

– Почему бы и нет?! Это мое наследство, и я могу делать с ним что хочу.

– Ты прекрасно знаешь почему! Это же счастливый случай, о котором только мечтать можно, чтобы я смог перебраться к тебе. И ты поставишь на этом крест?

– Не вижу связи. Я не хочу строить наше будущее на ее деньгах.

– Забудь ты про свою историю и подумай о нашей, о Сюзи!

– Обойдемся и без них.

– Разумеется, тебе-то легко. Тебе не нужно ничего менять в жизни. Это мне приходится выкладываться, чтобы приехать к тебе, чтобы найти способ жить здесь. А ты спокойно ждешь.

– Ты не обязан ничего делать, если тебе это так в тягость.

– Что мне в тягость, так это твой эгоизм. Только ты одна и страдаешь в этой жизни. У меня тоже не было матери, она забыла меня в больнице. Мой отец был скотом. Но если бы я получил письмо от нотариуса, я бы взял деньги.

– Ну а я нет.

– Совершенно неуместная гордыня. Ты окопалась в своем мирке и забываешь о других. Но тогда и другие про тебя забудут, и в результате ты останешься одна в своей тмутаракани, без денег, без друзей и, уж конечно, без меня.

Я ушел, не обернувшись. В крайнем раздражении. Поверить невозможно. Собственный крошечный пупок ей важнее, чем я. Она предпочитала забыть о нашем будущем, лишь бы не вспоминать о своем прошлом. Отказываясь от этих денег, она все равно что отказывалась от нас. Жизнь преподнесла нам на блюдечке выход, а она не пожелала взять.

Я орал, сидя в машине, и давил на газ – плевать мне было на риск и на деревья, которые я едва не задевал. Плевать мне было на все, даже на Мари. Я бросился, не раздеваясь, на постель и проплакал до утра.

На работу я не пошел, но воспользовался свободным днем, чтобы скачать прошение о переводе. Не важно куда. В любом случае, никто меня нигде не ждал. Я хотел уехать как можно скорее и как можно дальше. Я действительно был жалким типом. Ей я был не нужен.

Несколько дней спустя я написал письмо Антуану, чтобы предупредить, что уезжаю, что попросил о срочном переводе, а значит, все могло произойти в ближайшее время. Я просил его позаботиться о Сюзи, потому что она потрясающий ребенок, и объяснить ей, что мой отъезд вовсе не означает, что я ее больше не люблю. А еще я написал, как мне жаль, что мы с ним больше не увидимся, потому что он отличный парень, но на ферме мне отныне места нет.

Он знал о моих мечтах, мы с ним о них говорили. Мари оставалось только объяснить ему, как она их разбила.