4

Этим утром я управилась раньше обычного. Коров на дойке сейчас стало меньше. У большинства уже нет молока, и всего несколько новых телочек, которых нужно приучать к дойке, что всегда занимает уйму времени. А стоит поторопиться и вогнать их в стресс, получается еще хуже. У них не идет молоко, так что я все равно в пролете. Но кто говорит «затишье», говорит и «готовься к череде отелов».

Так что и сырами я занялась раньше намеченного часа. Тем лучше, останется время испечь пирог к полудню. Как всегда, в четверг к обеду пожалует Антуан. Я заранее радуюсь. Мне с ним хорошо. А он обожает мой яблочный пирог. Меняю утешение на выпечку. Это же по-честному, верно?!

Все вроде бы ничего, но когда вытаскиваешь из формы и переворачиваешь пятикилограммовые головки сыра, то вскоре начинают неметь руки. Поэтому я регулярно делаю перерыв, поглядывая в запотевшее окно сыроварни и проигрывая в голове мотивчик из Уолта Диснея. «Однаааажды придет мой Приииииинц». Белоснежка и двадцать семь коров. Вот где романтика!

Однако, подруга, принцы не женятся на крестьянках. Особенно если от них несет коровами и кислым молоком. И что поделать, если принцы водятся только в дальней дали? А сама ты сподобишься хоть ненадолго вылезти из своей затерянной долины? С другой стороны, учитывая расписание доек, не так уж тебе сподручно мотаться по долине. К тому же в последний раз, когда я поверила в волшебную сказку, она плохо кончилась. Я надкусила отравленное яблоко, а когда очнулась, меня здорово мутило. Надо бы повесить табличку на ворота:

Тогда я хоть буду уверена, что больше страдать не придется. И получу очередное нравоучение от Антуана, это точно.

Глядите-ка, лейтенант? Это расследование что, никогда не закончится?

На обычной машине, без всяких там сирен и полицейских раскрасок! Один! Он за сыром или за ответами на очередные вопросы?

Альберт нехотя гавкает. А вот это дурной признак, он начинает привыкать. Стоит сказать о нем доброе слово, почесать пару раз за ушами, и вот он уже пластается перед врагом.

Смотрю, как предполагаемый враг направляется к двери дома и читает записку на двери: «Я на сыроварне». Но он наверняка не знает, где сыроварня.

В конце концов, он коп. Не мчаться же к нему навстречу, еще подумает, будто я его жду, а это совсем не так. Я-то жду прекрасного принца. На сей раз настоящего.

Да ладно, в конечном счете, когда к тебе кто-то заходит, это вносит разнообразие в ежедневную рутину. И потом, может, мне удастся заглянуть в его трещину и посмотреть, не обнаружится ли что-нибудь в глубине. С самыми лучшими намерениями. Не как тот бабушкин окулист. Однажды я наблюдала, как он обследует ее глазное дно своей маленькой лампочкой, светя прямо внутрь, и сказала себе, что там, в самой глубине, наверно, можно разглядеть нашу истинную природу, скрытую за оболочкой. Это как заглянуть на кухню ресторана. Очень познавательно. Только никто этого никогда не делает. Едим, понятия не имея, что там творится, и не задумываясь о тараканах, которые – кто знает? – там ползают.

Когда он наконец пришел к заключению, что ничем не может ей помочь – зрение у бабушки неумолимо снижалось, – я спросила у него, что же он там увидел, может, нужно проконсультироваться еще у кого-нибудь. Он глянул на меня с мерзкой улыбочкой и ответил, что нет, изнанки трусиков он не разглядел.

Скотина!

Мне куда лучше здесь, в моей сыроварне, в часе езды от ближайшего города, чем там, где будешь натыкаться на типов с похотливыми улыбками, которые думают об изнанке трусиков.

– Я вас не отрываю? – спросил он, простояв несколько долгих минут у меня за спиной.

– Если я могу продолжать заниматься своими сырами, то нет, не отрываете. Опять ваше расследование? Оно еще не закончено?

– Нет, то есть да, то есть не совсем, мне еще нужно задать вам один-два вопроса.

– Как дела у кюре?

– Получше, получше, он уже дома и забрал жалобу.

– Вот и хорошо. Жан-Рафаэль больше не будет. Он не опасен.

– Вы слышали о краже в деревне?

– Да, такое случается. К счастью, никто не ранен.

– У вас в доме есть тревожная кнопка?

– Вы шутите? Тревожная кнопка на такой старой ферме, как моя? А где я возьму деньги, чтобы за нее платить? В любом случае, не считая коров и сыра здесь нечего красть.

Или он с луны свалился, или действительно ничего не знает о жизни в деревне и о том, сколько денег на банковском счете у фермера. Тревожная кнопка! Может, мне еще поставить GPS на трактор, ролл-ставни на окна и джакузи с кипящими пузырьками в ванную комнату?! Положим, джакузи с кипящими пузырьками – это было бы здорово. Особенно когда вечером все тело ноет и нет никого рядом, чтобы сделать мне массаж и разогнать молочную кислоту. Иногда у меня ее столько под кожей, что кажется, будто там перекатываются не мускулы, а сыр.

Так что о ванне с пузырьками не стоит и мечтать. Те крохи, что мне удалось отложить, пойдут на замену трактора, который заводится через раз. Антуан больше ничего не может для него сделать. Так что в скором времени – прости-прощай, мой старенький «Дейц» без кожуха. Антуан расчленит его, как лабораторную мышь, чтобы отобрать несколько запчастей и избавить нас таким образом от дополнительных трат – бессовестный владелец гаража за один день работы выставляет мне счет как за две дойные коровы.

Новый трактор мне нужен еще до наступления зимы, иначе я не смогу расчистить от снега коммунальные дороги и контракт с мэрией уплывет у меня из-под носа. Мой кусочек масла на хлеб, а иногда и просто хлеб – год на год не приходится.

Даже самый простенький трактор стоит целое состояние. И однако здесь, в горах, стремятся приобрести нечто практичное, солидное, удобное. Не просто для понтов, как парни из долины. Можно подумать, для них трактор – главное в жизни. Они обхаживают его усерднее, чем собственную жену, если только им удалось ею обзавестись. Антуан говорит, что у крестьян размер трактора обратно пропорционален размеру пениса. Большой трактор – маленький член. Чтобы чувствовать себя во всеоружии. Надо же. Под одеялом это ничего не меняет, зато спасает репутацию и придает тебе вес. Эти типы могут гарцевать в полях, гордые, как павлины, с лишними лошадиными силами вместо перьев.

У Антуана трактор совсем маленький.

Значит, на его теорию можно положиться.

И тут я ловлю себя на том, что задаюсь вопросом, каким трактором обзавелся бы лейтенант, будь он крестьянином. Может, в жандармерии то же самое с оружием. Большой калибр – маленькая пиписька.

Притормози, подруга, слышишь?! Тебя вроде заинтересовала его пещера наверху, а не его горный удав, обретающийся куда ниже.

– У вас есть какая-нибудь вычислительная техника, телевизор? – продолжает он.

– Нет, только ноутбук.

– Но вы сами…

– Меня трудно продать из-под полы. Моя рыночная стоимость невелика.

– Я говорил о вашей…

– Да хватит вам беспокоиться о моей безопасности. Вы повсюду видите зло. Здесь не город.

Тут он мне вываливает целый ворох статистических данных о сельской преступности, о серьезных правонарушениях, совершенных на уединенных фермах. Кошмарные вещи, должна признать. Я не мешаю ему говорить, кажется, его это действительно тревожит. Мне-то плевать, я не боюсь. Я знаю, что против судьбы не попрешь. И потом, я сумею за себя постоять.

Пока он расписывает мне всякие ужасы, я размышляю о яблочном пироге. Если уж я забрала что-то в голову, не люблю менять планы. А потому предлагаю продолжить разговор в доме. Пусть почистит яблоки, пока я приготовлю тесто. Только старики не могут делать два дела одновременно. Когда я прогуливала бабулю по дороге, она всякий раз останавливалась, если хотела мне что-то сказать. А я не понимала. Пока не прочла однажды в научном журнале, что это связано с возрастом и с умственной деградацией. Они могут упасть, если будут разговаривать на ходу.

С ножом в руке он спрашивает меня, где живет моя семья? Я рассказываю о матери, которая произвела меня на свет, позабыв полюбить, и предпочла собрать чемоданы, лишь бы не заниматься стиркой, а потому отбыла не знаю куда, не знаю с кем. Мне было шесть месяцев. Или около того. Никто мне так и не рассказал подробности.

– И вы никогда не пытались найти ее?

– А зачем? Она меня больше не хотела видеть.

– Ну да, конечно.

– В мире всем найдется место, в том числе и женщинам, которым не нужны их дети.

– И детям, которые тем не менее с этим справляются? – спросил он без особого убеждения, как если бы был уверен в обратном.

– Конечно справляются. Разве я кажусь несчастной?

– Нет.

– Неуравновешенной?

– Вовсе нет.

– Потенциальной самоубийцей?

– Нет. Хотя жить одной в горах – это в чем-то похоже.

Забавно, он чистит яблоки, начиная с верхушки и ведя нож кругами, чтобы шкурка получалась как можно длиннее. Я в это тоже играла. Мы даже соревновались с дедом. У него неплохо получается. Он это делает без всяких раздумий, как если бы по-другому и не мыслил. По крайней мере, руки у него растут из правильного места. Успокоительная мысль, учитывая его манеру наставлять на людей пушку!

Я рассказываю и об отце, которого вижу слишком редко. Сколько себя помню, он мотался по миру с дипломатическим чемоданом, так что удобных случаев представляется немного, один-два раза в год. А с тех пор, как он, влюбившись, обосновался в Таиланде, встречи стали совсем уж нечастыми. По крайней мере, он подождал, пока и я не сделаю то же. Обоснуюсь, а не влюблюсь!

Я вспоминаю дедушку с бабушкой, которые вырастили меня как свою дочь, на ферме, пытаясь возместить отсутствие матери и непоседливость отца. Бабушка всегда говорила отцу тайком от меня, что ребенку нужна стабильность, чтобы выстроить себя. А я умела прятаться лучше, чем они. И все слышала.

Стабильность? Я стартовала в очень невыгодных условиях. Свою стабильность я обрела здесь, на ферме, с коровами, ритмичной сменой времен года и периодическим переворачиванием сыров. Только подростком я испытала желание последовать по стопам отца. Возраст, когда все возможно и хочется открыть для себя мир. Когда дедушка с бабушкой начинают казаться безнадежно устаревшими. Я уехала с отцом в Японию, на целый год. Это послужило отличной прививкой. После этого мне хотелось только одного: вернуться на ферму. И я больше не считала дедушку с бабушкой устаревшими, ни на йоту. Я их считала нормальными. Именно их. Мне не хватало моих гор, а жизнь в Японии казалась совершенно безумной. Столько людей, повсюду. Я была как ежик в «Галери Лафайет» в первый день летних распродаж. Мои колючки отросли именно тогда – чтобы меня не затоптали.

Тогда-то я впервые подумала, что неправильно выбрала время, чтобы появиться на свет. Подходила к концу моя юность, а у меня складывалось впечатление, что следует жить ценностями поколения дедушки и бабушки. Поколения, которое не боялось работы. Которое было способно полностью себя обеспечить и ни от кого не зависело. Сдобное тесто, которое подходит у плиты. Варенье в буфете. Кружочки сушеных яблок на веревочках в сарае. Лук в риге. Погреб, полный домашних заготовок. Свежие яйца. А еще это было время, когда старикам позволяли умирать дома, и соседи приходили на ночное бдение.

Когда давали себе время жить, и жить всем вместе. И во взаимном уважении.

А потом дедушка заболел. Естественно, ежедневный уход был на мне. За несколько дней до смерти он заставил меня пообещать, что я возьму на себя и его ферму, потому что знал, что там я чувствую себя в своей стихии. А еще чтобы не распалось стадо, которое он столько лет составлял, отбирая лучших коров, случая их с хорошими быками, проводя всю жизнь в поле или рядом со своими животными. Его стадо было итогом целой жизни. Он и представить себе не мог, чтобы его смерть все разрушила. Как если бы целая коллекция Пикассо должна была отправиться на помойку. Разумеется, его коровы имели меньшую ценность в глазах мира, чем полотна великого художника. Никакой ценности. Но не в его глазах. Вот уж точно, не в его.

Когда он умер, бабушка замкнулась, как устрица. Она еще улыбалась мне, мы немного разговаривали, она готовила еду, но за занавесками больше никого не было. Она ушла вместе с ним. Ее суть, то, что скрывается за глазами, если уметь правильно смотреть. Не как этот козел. Душа, дух, внутренняя сущность, содержательная основа – называйте, как хотите. Я называю это пещерой, потому что нужен свет во лбу, чтобы найти ее, третий глаз, как у спелеологов, и к тому же никогда не знаешь, что там обнаружишь. Она может скрывать сокровища, а может быть пустой и холодной. Мало людей, чьи пещеры интересно исследовать. У Антуана это пещера Али-Бабы.

Бабушка умерла три года спустя. От горя, сказал врач.

– А ваш дедушка был прав относительно фермы?

– Я тут счастлива. Здесь есть все, что мне нужно. И я сохранила его стадо. Потомство его лучших коров.

Я поставила подогреваться жаркое, приготовленное накануне. Хватило бы и на троих, но мне не хотелось его приглашать. Четверг был посвящен Антуану. И потом, я его недостаточно хорошо знаю, этого копа. Мы вместе овец не пасли.

Услышав, как подъезжает внедорожник, он осознал, что я кого-то жду.

– Оставляю вас. Звоните мне без колебаний, если возникнут хоть какие-то проблемы.

И он протянул мне свою визитную карточку. Я дала ему с собой небольшой кусочек сыра. Все-таки он почистил яблоки.

Я видела, как они мельком пересеклись во дворе. И это сработало. Антуан даже «здрасте» не сказал, а сразу заговорил о нем:

– Эй! У тебя хоть номер его есть?

– Хочешь его визитку? Лейтенант Деломбр. Это по поводу дела Жан-Рафа. Забудь! Он холоден, как бидон с молоком.

Но в коровьем вымени молоко теплое. Оно стынет, когда оказывается снаружи. Может, и с ним так же. Кто сказал, что когда-то и он не был теплым, а время, жизненные испытания и…

Может, уже хватит моему мозгу пытаться исследовать чужие пещеры? И подыскивать ему оправдания? Может, в этом типе ничего хорошего и нет.

– У него остались к тебе вопросы?

И тут я осознаю, что ни одного вопроса относительно расследования он мне так и не задал. Надо держать ухо востро, ведь известно, как копы умеют манипулировать людьми, чтобы добиться всяких признаний.

Антуан находит его очень соблазнительным. Обратное меня бы удивило.

А я нахожу его притягательным. Обратное удивило бы бабушку.