2
Антуан говорит, что я не такая крестьянка, как другие. Ему пришлось смастерить специальные приводы к педалям трактора, чтобы я могла дотянуться до них не вставая, что, конечно же, куда удобнее. Особенно с сеном, когда целый день не отрываешь задницу от раскаленного сиденья. И потом, мне приходится заказывать рабочие комбинезоны в Интернете, чтобы найти размер XS. Во Франции таких не существует. А в остальном я читаю «Журнал скотовода» и «Сельскохозяйственную Францию», состою на учете в молочном контроле, центре осеменения, в совете по управлению, в разных коммерческих объединениях, которые, набравшись наглости, обирают нашу глубинку, и еще я плачу взносы в ОСВ. Общество сельскохозяйственной взаимопомощи. Страхование здоровья крестьян. По части умения переложить все траты на наши головы им нет равных. Дефицит средств на покрытие страховки? Они такого не знают. Просто каждый из нас должен вложить свой камень в крепостную стену. И мы прилежно латаем дыры в их бюджете, внося дополнительные взносы на медицину, иначе нам возместят какие-то крохи, и вот денежки, отложенные на старость лет, уходят на то, чтобы оплатить в двойном размере какую-нибудь операцию на бедре, хотя их хватило бы на пятьдесят лет аренды трактора. ОСВ? Общество СверхВымогательства, вот что это такое!
Так что ворчу я, как и все прочие.
Нет, Антуан говорит, что я другая, потому что такой уж уродилась. Я здесь обосновалась не ради принципа, а по естественному влечению души. Как жрица или священник. Иногда, подбив бухгалтерские расчеты и глядя на чистый остаток, я спрашиваю себя, может, я из мистиков или иллюминатов. Но, в сущности, вряд ли я могла бы заниматься чем-то другим.
Антуан большой поклонник «Астерикса». На все времена. Он помнит наизусть все реплики, знает всех персонажей и каждый сюжетный ход. Он утверждает, что, если бы существовал «Астерикс среди коров», я вполне могла бы заменить Обеликса. Только вместо чана с волшебным напитком мне пришлось бы упасть в бидон с молоком. Но у меня не те параметры, что у Обеликса. А у Антуана – в самый раз. Только живот плоский. Вы мне скажете, что Обеликс без живота никакой не Обеликс. А менгиры? Помните про менгиры? Так вот, Антуан легко поднимает стокилограммового теленка. Я бы предпочла, чтобы он сравнил меня с Фальбалой, но не в его духе делать женщинам такие красивые комплименты.
А два дня назад несгибаемая фермерша, каковой я являюсь, также попала на заметку к римлянам.
Терпеть не могу, когда мне мешают во время дойки. Я начинаю путаться и что-нибудь забываю. Так вот, работаю я себе в своем ритме, и вдруг вижу в собственном дворе жандармов во главе с этаким Юлием Цезарем, – весьма неприятный тип, который целится в меня из пистолета, желая срочно выяснить, не гостит ли здесь Жан-Рафаэль. Ну, вернула я ему любезность сторицей. Не будет же он стрелять в меня без всякого повода! При этом я едва не забыла подоить Виолетту. Тогда мне нечего было бы дать ее теленку.
Проблема в том, что они таки обнаружили его у меня в соломе – Жан-Рафаэля, а не теленка. Естественно, у вышеупомянутого типа появились ко мне вопросы. Ну и пусть хоть каждый день сюда катается со своими вопросами. Я не стану обносить ферму колючей проволокой, чтобы воспрепятствовать беглецам греться в моей соломе!
И все же Жан-Рафаэль перешел границы. Все знают, что он не семи пядей во лбу. Но тут его совсем занесло – а все из-за того, что он целыми днями пялится в телевизор, вот и решил взять пример с тех, кто зашибает деньгу одной левой. Но дойти до того, чтобы напасть на кюре, стырить церковную кассу и заявиться на мою ферму! Во-первых, почему на мою?
– Во-первых, почему на вашу ферму?
– Мне-то откуда знать! Может, потому, что ферма стоит в отдалении. А может, потому, что я не сделала ему ничего дурного, в отличие от многих других.
Лейтенант Деломбр объявился на следующий день после задержания, сразу после полудня. Он явно постарался не попасть на время дойки. Был холоден и отстранен. Ремесло копа ему очень подходит. И все же я предложила ему кофе. У нас не принято принимать людей в доме, не предложив им кофе. Он хмурил брови, как будто пребывая в постоянных размышлениях. Не думаю, чтобы это соответствовало действительности. Ему бы расслабиться немного, а то язву заработает.
Мы поговорили о Жан-Рафаэле. Ушло добрых полчаса на то, чтобы описать его и порассуждать о мотивах его поступка. Он парень ничего. Просто бедный брошенный мальчишка, родившийся под несчастливой звездой. Очень рано его как сироту поместили к Монике, в приемную семью. Ограниченный интеллект, этакий Форрест Гамп, только с ногами все в порядке. Возможно, из-за слабоумия его не усыновили и он так и оставался у нее на протяжении долгих лет. Наверно, ему тяжело было видеть, как другие дети уходят один за другим к новым родителям, а его никто не хочет. И сегодня его по-прежнему никто не хочет, за исключением Моники, которая в конце концов полюбила его, как собственного сына.
Не его вина, если у него дворники заедают.
Повзрослев, он остался у Моники. А куда ему было деваться? Диплома нет, в голове две извилины. С трудом выбили ему крошечную пенсию по инвалидности да пристроили деревенским дворником, сунув в руки метлу, чтобы как-то его занять. Естественно, при виде легких денег у него крыша едет. А поскольку в церкви на воскресной службе он всегда устраивается в задних рядах, то корзиночка с пожертвованиями мимо него проплывает довольно полной. Вот он и польстился…
– Вы хорошо его знаете?
– С детского сада, мы же одного года. И Готье тоже, кстати…
– Да? А мне он сказал, что родом из соседней деревни.
– Так ведь на три деревни один класс. Это вам не город! Что еще он вам сказал?
– Что вы с характером.
– И в чем проблема?
– Нет-нет, ни малейшей. Вы выставили меня на посмешище перед моими людьми, и ваши коровы внесли свой вклад, но все в порядке. Я переживу. Вот моя майка – нет, но это детали.
– А что на вас нашло? Наставили на меня свой пистолет, да еще и рявкнули!
– Такова процедура.
– Ну, если такова процедура… Тогда и у моих коров такова процедура. Протокол дойки, абзац три: Писать, какать надо вдосталь на непрошеного гостя.
Он не реагирует. Брови нахмурены. Холоден. Отстранен. Антипатичен. Язва на горизонте.
– А после детского сада?
– Он остался в деревне, я тоже, ну, более или менее, а значит, мы периодически видимся вот уже лет тридцать. И что ему теперь грозит?
– Возможно, тюрьма. Зависит от заключения психиатра.
– Печально, он ведь не злой.
– Он мог и на вас напасть!
– На меня? Ни малейшего риска. Он разок попробовал, лет в десять, во дворе. Я ему врезала между ног. Он минут пятнадцать простоял на коленях, так его мутило. Больше он никогда меня не трогал.
Даже теперь, когда мы с ним сталкиваемся, я вижу, как его правая рука слегка сдвигается вперед, инстинктивно прикрывая ширинку, как будто у него это в гены впечаталось. Все мальчишки-сверстники были свидетелями той сцены, и больше никто из местных не смел вокруг меня крутиться. Может, поэтому я осталась без мужа…
– А вы живете одна?
Рано или поздно он меня достанет своими вопросами.
– А что, это часть допроса?
– Более-менее. Но еще и предупреждение. Вы женщина, живете одна в довольно уединенном месте…
– И что с того? Или вы планируете поставить палатку и нести караул? Я прекрасно сумею за себя постоять. И Альберт все слышит.
– Альберт?
– Моя собака.
– А почему Альберт?
– Потому что тогда был год имен на «А». Был бы год на «Э», назвала бы Эйнштейном. Альберт отлично умеет пригнать двадцать коров с поля, и ни одна не отобьется от стада.
– Я всегда мечтал о бордер-колли. То, на что они способны, просто потрясающе.
– В квартире им плохо, им нужно стадо.
– Знаю, поэтому у меня и нет собаки.
Стоило нам заговорить о собаке, морщинка между бровями исчезла – словно маска спала. Особенно когда я упомянула о единственном недостатке Альберта: он ест пауков. Само по себе это скорее достоинство, ведь обычно без пылесоса не обойтись. Проблема в том, что если попадется здоровый паук, то пса надо заставить выплюнуть его. Поначалу я думала, что он постепенно отучится, но ничего не поделаешь, это сильнее его. А на ферме крупных пауков пруд пруди. Тогда я приучила его блевать на улице. Уже кое-что. Лейтенант, казалось, разрывался между отвращением и восхищением геройством моей собаки. Мне даже почудилась легкая улыбка. Такая же мимолетная, как падающая звезда. Если не смотреть в нужный момент в нужную точку, то пропустишь.
Слово за слово, мы проговорили больше часа, постепенно удаляясь от темы расследования. Собака, коровы, как устроена ферма, что я делаю с молоком. Странно. Этот на первый взгляд неприятный коп сумел перевести разговор на другую тему, заставив меня забыть и что он коп, и что он неприятный. У меня почти из головы выветрилось, что накануне он наставил на меня пистолет. Но что за игру он затеял?
После его ухода я, налив себе кофе, попыталась определить, какое впечатление он на меня произвел. И долго не могла нащупать. Он похож на полый кирпич с начинкой из миндального крема. Внешне серый, жесткий, шершавый – словом, почти отталкивающий тип, но с богатым внутренним содержанием. А главное – он показался мне уязвимым. Из-за вечно озабоченного вида у него на лбу прорезалась трещина – как на стене за домом, у огорода. Стена грозит обрушиться, так что в один прекрасный день мне придется ее чинить. Я с этим все тяну и тяну, потому что не люблю работать с бетоном; после такой строительной деятельности у меня три дня все тело ломит.
А полый кирпич может сколько угодно считаться кирпичом, но, если по нему пошли трещины, он нагрузки не выдержит. Есть такие люди: вроде и неприятные, и тоску наводят, и симпатии не внушают настолько, что пропадает всякая охота иметь с ними дело, и однако, иногда совершенно невольно, взглядом или жестом они умудряются вас чем-то зацепить, как ни отгораживайся. Они уходят, а вы вдруг ловите себя на том, что думаете о них с теплотой.
Не знаю, означает ли трещина у него на лбу начало обрушения или тот факт, что свои стены он возводил без должной сноровки. Или же это отметина куда более глубокого разлома. Узенький проход в гигантскую каверну, хранящую нежданные сокровища. Теперь я представляю его пещерой Ласко. Что только в голову не лезет! Вообще-то, кирпич с миндальным кремом не многим лучше. Не удивляйтесь, есть у меня такая особенность: вечно выдумываю всякие несуразности.
Я по-прежнему кручу ложечкой в кофе, хотя сахар должен был раствориться минуты две назад, погрузившись в размышления об этом типе – влез в мою жизнь неожиданным и неприятным образом и все же кажется мне трогательным. Наверняка только мне. Бабуля вечно ворчала, что я так и норовлю притащить домой какую-нибудь покалеченную зверушку, найденную на обочине. А теперь, на ферме, больные животные всегда тянутся ко мне.
Словно я их притягиваю.
Мари Берже, обреченная подбирать беззащитных израненных крошек. С такого рода наклонностями она далеко пойдет…
А кто позаботится обо мне? Я тоже уязвима и изранена. Вот уже шесть лет, а все не проходит.
К счастью, рядом Антуан.
Когда я задаюсь вопросом, что бы я без него делала, он отвечает: То же самое, но по-другому. Зато вопрос а ты без меня? даже не приходит ему в голову.
