Локти или коленки

А дальше всё было как в сказке. Только, чтобы эта сказка началась, мне надо было выполнить главное условие – полюбить себя.

И тут я поняла, что это засада. За что мне себя любить? За эти коленки? За локти? Или за что? Короче, тут надо было разобраться, и я решила обратиться к специалисту. А кто у нас главный специалист по любви? Понятно же, даже голову ломать не надо. Зашла в Интернет и стала искать собаку. Мою собаку. Ту самую, о которой мечтала всю жизнь и которую до сих пор не могла себе позволить. Вернее, сначала это мама не могла мне ее позволить, потом обстоятельства, потом еще что-то, пятое-десятое – короче, в жизни всегда так. Открыла страничку собаководов и стала выбирать.

И столько на меня хлынуло оттуда этой любви.

У хаски глаза как две голубые льдинки. Дэниэл Крейг с такими же ходит, и еще Рэй Лиота. Ледяная любовь. Смотрит на тебя как маленький Кай на Герду – и ты таешь, улетаешь, мечтаешь. Потом наткнулась на алабая – огромный и теплый как вагон метро в январе. Можно улечься ему на спину, и он повезет. В общем, было из чего выбрать.

Но денег хватило на небольшую болонку. Маленькая такая, неказистая, но зато моя. И самая красивая на свете.

Короче, принесла Виту домой, и началась у нас с ней любовь. Она ходит за мной, души не чает, а я за ней слежу – анализирую. Как Роберт де Ниро в фильме «Анализируй это»… Или там не де Ниро анализировал? Нет, кажется, он там был гангстер, и анализировал его кто-то другой. В общем, неважно. Главное, было понять – за что меня Вита любит. За какие параметры. Я себе сказала – как только выясню это, сама смогу себя за них полюбить. Задача, надо признаться, не из легких. В смысле – не выяснить, а второе.

Подхожу к зеркалу, смотрю на себя и Виту краем глаза вижу. Та подбежала сзади и уселась, ждет, когда я обернусь. Я говорю – может, волосы, Вита? Она молчит. Я ее спрашиваю – как насчет глаз? Вита зевнула. У нее язычок такой смешной – маленький, розовый, и, когда она зевает, он таким колечком заворачивается. Я говорю – вот и поговорили. И отворачиваюсь от зеркала. А эта дурочка вскакивает на ноги как пружинка и начинает вертеться волчком. Ей радостно только от того, что я к ней повернулась. И какие из этого выводы? Не могу же я сама к себе поворачиваться, а потом вот так вертеться от счастья. Хотелось бы, конечно, но не смогу. В общем, я так и не поняла, за что она меня любит – за что вообще можно меня полюбить.

Тогда я решила идти от противного. Если не можешь понять, за что тебя любят, надо выяснить – по каким причинам тебя не могут терпеть. А потом избавиться от этих причин. Всё просто. Оставалось только найти место, где люди активно не любят друг друга. В принципе, это, конечно, театр, но там всё уже слишком знакомо. Рутина взаимной ненависти уже настолько замылила глаз, что никто и причин этого раздражения не помнит и правду тебе уже, конечно, не скажет, просто в двадцатый раз подтвердят, что ты уродка и бездарь, но при этом не скажут почему.

И я решила пойти на бокс. А что? Хорошее место. Если люди мутузят друг друга по десять раундов, они ведь должны испытывать хотя бы легкую неприязнь. Ну, то есть выходит боксер на ринг, и ему надо бить человека – он ведь не может это делать просто так, без эмоционального участия. Нет, ну понятно, когда тебе долбанут – тогда уже без разницы, какой перед тобой противник, уродливый или симпатичный. Важно, что он тебе врезал, и тут уж не до причин. А вот что делать до того, как он тебя треснул? Я вот лично просто так человека по голове ударить не могу. Надо его сильно не любить за что-то.

Короче, пришла я на бокс. Они на меня так посмотрели и говорят – мы болонок боксу не обучаем. Я говорю – это не Вита драться будет, а я. Они усмехнулись – вот мы и говорим, что болонок боксу не обучаем. И я сразу начала понимать, почему я их не люблю. Почему они меня не любят, я еще не понимала, а вот свои чувства мне были предельно ясны. Поэтому я попросила у них перчатки и сказала, что раз я заплатила за их дурацкие уроки, то я хочу кого-нибудь немедленно избить, и пусть мне покажут, как это делать, а Вита будет сидеть привязанная к скамейке. Они сказали – ну хорошо, и, когда я на этой скамейке очнулась, Вита действительно сидела, привязанная к ней. Я сказала им большое спасибо и на следующий день принесла фотоаппарат. Поставила его на штатив, а когда они спросили – зачем, я ответила – что хочу сделать фотосессию. Они говорят – мазохистка, что ли? Я говорю – нет, я в театре работаю. Просто мне надо увидеть выражение своего лица, когда по нему будут бить тяжелой перчаткой, мне для одной роли нужно. Они говорят – вообще-то перчатка не тяжелая, это просто Настя «Наковальня» так умеет бить, а синяки ваши после вчерашнего надо было лечить бодягой. Я говорю – извините, но я не знаю, что такое бодяга. А вот фамилия Наковальня очень подходит для бокса. Они смеются и говорят – «Наковальня» это не фамилия, хотите еще разок в пару с ней встать?

В паре с Настей оказалось прикольно. Правда, об этом я уже потом узнала, когда видео свое смотрела, потому что там на ринге было не очень прикольно. Настя, видимо, серьезная девушка, занятая, и времени для меня у нее было немного. Наверное, она торопилась куда-нибудь. Короче, пара наша быстро распалась, но на видео ее удар правой смотрелся эффектно. Круче даже, чем мои вскинутые ручонки и подогнутые коленки, и вообще, чем вся жалкая я, скрюченная как запятая, падающая, а потом лежащая там посреди ринга. В принципе, конечно, падала очень смешно, даже Вита, сидя у монитора, несколько раз так радостно тявкнула, что у меня поднялось настроение.

Я ей говорю – нравится? И она снова лает. Я говорю – хочешь еще? Вита от радости даже завертелась. То есть получалось, что она не одну меня любит, но еще и кино.

И я решила сделать для Виты фильм. А раз уж ей так понравился бокс, то и кино должно было стать боксерским. Клинта Иствуда с «Малышкой на миллион» мне, конечно, было не переплюнуть, но свою маленькую темку я вполне могла замутить. Правда, идея самой входить в ринг меня больше как-то не посещала. Никакой бодяги в аптеке не хватит, если так сильно любить кино. И я решила – пусть звездами будут другие. Ну, не получилось у меня – ну, и ладно. В общем, я щедро отдала главную роль Насте по прозвищу Наковальня. Правда, она не сразу узнала, что играет в кино. Она мне потом сказала, что даже и не замечала меня с этим моим фотоаппаратом. Мало ли кто там трется за канатами во время тренировки.

Но я не только на тренировках снимала. Как-то незаметно начала ездить за ней по всей стране. Сама не знаю, как увлеклась. Меня просто завораживали ее движения. Это уже потом критики мне объяснили, что я как бы заново открыла стилистику Лени Рифеншталь. Но тогда я про Лени даже не знала. Мне просто нравилось, как работает Настино тело. Как она выстреливает правой почти без подготовки и как красиво и твердо в этот момент занимают позицию ее ноги. Я все смотрела и смотрела на эти бесчисленные видео, снятые на разных соревнованиях, а потом они как-то взяли и сами собой смонтировались. У меня, если честно, до сих пор такое ощущение, что это не я монтировала весь фильм. Ну, то есть, конечно, не ангелы там, не высшие силы, но совершенно точно – не я. Я бы так не смогла. Ни за что в жизни.

Когда один знакомый случайно у меня этот материал увидел, он сказал – надо на какой-нибудь фестиваль отправить. Я ему говорю – ты смеешься, что ли? А он отвечает – нет, не смеюсь. Ты, Машка, не актриса, ты режиссер. Офигительный режиссер, каких мало.

И вот я теперь стою тут на сцене перед вами, и это настоящий международный кинофестиваль, и у меня целых две золотых статуэтки – за документалистику и за лучший дебют, а я, дура, так и не выяснила – за что мне себя полюбить.

За локти или за коленки?