3
Билет на поезд
Un Biglietto per il Treno
Лето в Миннесоте оказалось столь же чудесным, что и лето в Итальянских Альпах. Озеро Лонгийр сверкало как сапфир, отражая безоблачное небо цвета марокканского шелка. Горизонт окаймляли вечнозеленые деревья, а заросли пестрели первыми цветами сладкой ежевики. Утром по воде разносились крики гагар, окликавших друг дружку с противоположных берегов.
Энца распахнула все потолочные окна в доме. Последние недели своей беременности она словно вила гнездо. Перемыла каждое окно, отскребла полы и довела до совершенства детскую. Сшила приданое для младенца – из снежно-белой замши и мягкого хлопка. Прошила конверт лентами из белоснежного шелкового поплина, а подкладку для капюшона сделала из атласа. Чиро сколотил кроватку и тоже выкрасил ее в белый цвет. Стены он покрасил в полоску, чередуя кремовый с песочным, чтобы создать эффект обоев. Подобный прием Энца переняла у декоратора Метрополитен-опера, Нейла Мацелла.
Этим утром, когда звякнул дверной колокольчик, Чиро поднял взгляд… и с грохотом уронил ножницы.
В дверях стояла Лаура Хири – в темно-синем костюме из крепа, такого же цвета шляпке и белых перчатках, с саквояжем в одной руке и шляпной коробкой в другой.
– Я не собираюсь позволить твоей девушке обзавестись ребенком без моего участия, – широко улыбнулась она.
Чиро обнял ее и крикнул Энце, чтобы та поскорее спускалась вниз. Гостья сняла перчатки и убрала их в сумочку. Пока Чиро бегал за женой наверх, Лаура изучила мастерскую Чиро и сквозь окошко заглянула в швейную мастерскую. Энца неловко спустилась по лестнице, увидела Лауру и аж взвизгнула от радости. Лаура кинулась к ней, и вскоре обе упоенно рыдали. Наконец Лаура отстранилась и оглядела Энцу – зрелую красоту ее поздней беременности.
В лавку было сунулся какой-то покупатель, увидел плачущих женщин и поспешно ретировался.
– Девушки, ваши завывания распугают мне всех клиентов, – строго сказал Чиро. – Энца, может, покажешь Лауре нашу квартиру?
– Ты, должно быть, очень устала, – сказала Энца, пока они поднимались по лестнице вслед за Чиро, несшим багаж.
– Нет-нет, меня просто распирает от энергии. В поезде я чуть с ума не сошла от безделья. Надеюсь, здесь для меня полно работы.
– Нет уж, отдохни, посиди, вытянув ноги, глядишь, и женушка моя с тебя возьмет пример, – сказал Чиро.
– У нас уже все готово, и я ужасно рада этому, потому что смогу посвятить все время тебе, – сказала Энца, открывая дверь гостевой спальни. – Располагайся как дома, а я сварю кофе.
– Мне тут ужас как нравится! – с энтузиазмом воскликнула Лаура и принялась устраиваться.
Энца вышла, закрыла за собой дверь и замерла, будто во сне. Чиро обнял ее.
– Ты знал? – спросила Энца.
– Да я не смог бы столько дней держать что-то в тайне от тебя!
Энца достала из рукава носовой платок и промокнула глаза.
– Насколько я рада ребенку, настолько же боялась оказаться одна. И я счастлива, что Лаура здесь.
– Ну, я могу остаться навсегда! Мне нравится моя комната! – сказала Лаура, присоединяясь к ним.
– Ладно, надо мне все-таки заняться работой, – сказал Чиро. – Девушки, вы знаете, где меня найти.
– Пойдем, покажу тебе детскую, – предложила Энца.
– Девочки из костюмерного цеха сшили кое-что для малыша. – Лаура скрылась в комнате и тут же появилась с коробкой.
Они с Энцей прошли через хозяйскую спальню в детскую. Энца устроилась в кресле-качалке, а Лаура вручила ей коробку и придвинула себе стул.
Энца развернула атласное одеяльце. Еще в коробке оказались связанные вручную шапочка и варежки из хлопковых ниток, а также черная подушка для кроватки в форме ноты с вышитыми словами «От твоих друзей из Метрополитен-опера».
– Как Колин? – спросила Энца.
– Кто-кто?
– Что-то не так?
– Он до сих пор не сделал мне предложение, и я не думаю, что дождусь.
– Почему?
Лаура пожала плечами, явно с трудом удерживая слезы:
– Я в неведении.
– Ты не говорила с ним?
– Очень трудно завести об этом речь. Помнишь, что бывает с девушками, которые ставят ультиматумы? Они так со своими ультиматумами и остаются. Колин замечательно относится ко мне на работе. Думаю, его сыновьям я тоже понравилась. Я старалась. Водила их в парк и в кино. Когда они приходили в Мет, я освобождала место в мастерской и усаживала их делать уроки, если Колин был занят в кассе. Я к ним по-настоящему привязалась.
– Так в чем же дело?
– В его матери. Она не хочет, чтобы ее сын женился на швее из костюмерной.
– Не может быть, – прошептала Энца.
– Еще как может. Я «нищая ирландка». И ты знаешь, откуда это мне известно? Помогала ей на кухне в ее доме на Лонг-Айленд. И, моя тарелки, подслушала разговор.
– Ты рассказала Колину?
– Не могла дождаться. Сообщила ему в машине на обратном пути. Он извинился. Сказал, что у нее характер Эдит Уортон. Она задирает нос и уже не изменится. Чтобы я не принимала это на свой счет.
– Как же не принимать это на свой счет?! – воскликнула Энца.
– Так ему и сказала. Но я не знаю, что делать. Я люблю его.
– А он любит тебя.
– Но у меня нет родословной. Моя фамилия не Вандербильт и не Форд.
Энца подумала, что трудолюбие, упорство и верность Лауры сделают честь любой родословной. Она собственными руками проложила себе путь через Гудзон и получила место в Метрополитен-опера. А это что-нибудь да значит.
– Форды были ирландскими фермерами, а Вандербильты родом со Стэйтен-Айленда. Они разбогатели потому, что работали как проклятые. Так что просто скажи миссис Чапин, что звезда Хири только восходит и ты, так уж и быть, возьмешь их с собой к высотам.
– Она уже присмотрела для него другую, – тихо сказала Лаура, – и Колин в эти выходные везет ее на регату в Ньюпорт.
– Откуда ты знаешь?
– Он сам сказал мне. И ровно тогда, когда я решила взять отпуск, чтобы помочь тебе. В Нью-Йорке меня ничего больше не держит. Все кончено.
Перед сном Энца убедилась, что Лаура устроилась в гостевой, вернулась к себе и забралась в кровать. Чтобы Энце было удобно, Чиро обложил ее хорошо взбитыми подушками, как укладывал в траншее мешки с песком.
– Эмилио и Ида предлагают свозить вас с Лаурой на озеро Бемиджи.
– Не уверена, сможет ли хоть что-то вернуть Лауре радость.
– Я не знал, что американцы так же сватают своих детей, как некоторые родители в Италии.
– Еще хуже. С помощью женитьбы ты обязательно должен подняться вверх по лестнице, и никак иначе. Твой партнер должен быть не только богатым, но и образованным. Лаура такая умная, но она даже не окончила школу. А я думаю, это необходимое условие, чтобы выйти за Чапина.
– Я не хочу, чтобы ты так волновалась.
– Ничего не могу поделать. Она моя лучшая подруга. И она несчастна.
– Так попробуй ее развлечь. До рождения малыша еще есть время. Скоро Сербские дни, а еще ты можешь показать ей Канаду, озера… Здесь есть чем заняться. – Чиро поцеловал Энцу на ночь.
Откинувшись на подушки, Энца смотрела в потолок. Лаура старше ее. И уже считает себя старой девой, хотя меньше всех на свете на нее похожа. Конечно, когда малыш появится, она почувствует себя полезной и нужной. Но ведь и загрустит еще сильнее, размышляя о том, что саму ее ждет впереди.
Во время Сербских дней к хребту Месаби стекались гости со всей северной части Миннесоты, Висконсина и даже из Чикаго. Многие семьи воссоединялись на время этого праздника, специально приберегая летний отпуск к неделе фестиваля. Население Хребта удваивалось, а магазины Вест-Лейк-стрит переживали свои лучшие дни в году. Даже Энца решила внести свою лепту: устроила распродажу детских одежек, одеялец для колыбелек и фланелевых конвертов, которых нашила вдоволь. Лаура, пораженная скоплением народа, поклялась к следующему году вместе с девушками из костюмерной завалить городок отменной продукцией собственного производства.
На берегу озера Лонгийр, под вековыми деревьями, соорудили летнюю эстраду, на которой каждый вечер играл оркестр. Над водой вспыхивали фейерверки, освещая представления, на которых отбирались лучшие номера для танцевального состязания. Оно должно было завершать фестиваль.
Паппина, Луиджи и пятимесячный Джон приезжали каждый день.
В тот вечер Лаура и Энца расстилали на траве одеяло, ожидая Чиро, который отправился за сербскими пирогами и содовой.
– Я начинаю привыкать, – улыбнулась Лаура. – Свежий воздух, озеро, друзья.
– Так оставайся! – воскликнула Паппина.
– Ты знаешь, как трудно удержать за собой комнату в «Милбэнк-хаус»?
– Да, они на вес золота, – кивнула Энца.
– Я никогда не работала и немного об этом жалею. Прямо из материнского дома переселилась в квартиру, которую мы сняли с Луиджи. Расскажите, что я потеряла?
– Если ты готова к тому, что не будешь знать, где получишь следующую зарплату, если ты способна шить себе невероятные туалеты из фабричных остатков и если тебе нравится теплое шампанское из бумажных стаканчиков на премьере в опере, то жизнь работающей девушки для тебя.
– Понятия не имею, на что это похоже, но я люблю слушать ваши рассказы, – ответила Паппина.
– Видимо, девушки всегда любят то, чего у них нет. – Лаура вытянула длинные ноги, разгладила юбку. – Я бы хотела быть миниатюрной брюнеткой, а похожа на нить красной лакрицы. Я была бы не прочь держать на коленях собственного ребенка, но я не замужем – не по доброй воле, но по воле обстоятельств. Так что мы не всегда получаем все, о чем мечтаем. Хорошо бы – хоть что-нибудь.
Энца рассмеялась – как всегда, когда Лаура принималась философствовать. Она старалась не думать, что будет, когда Лаура вернется в Нью-Йорк. Это были замечательные две недели, каникулы скорее для Энцы, чем для Лауры, которая везде сопровождала подругу, предугадывала ее желания и уговаривала отдохнуть.
Чиро поставил на одеяло ящик с холодной содовой, рядом положил пакет с пирогами. Внезапно у Энцы тянущей болью свело низ живота. Она привстала, решив, что это от неудобной позы, но через несколько минут приступ повторился.
– Что с тобой? – встревожилась Лаура.
Грохнули тарелки, вступили духовые, оркестр заиграл патриотический марш.
Лаура подтолкнула Чиро. Он оглянулся, перевел взгляд на Энцу, и лицо его сделалось пепельно-серым.
– Уже? – глупо спросил он.
Энца кивнула. Лаура передала Паппине малыша Джона.
Чиро помог жене встать, и под звуки оркестра они с Лаурой медленно повели Энцу к границе парка, где обратились за помощью к полисмену. К счастью, офицер полиции по фамилии Гросси в свободное от службы время имел привычку играть в покер в «Итальянской обувной лавке» и вызвался самолично доставить роженицу в только что открывшуюся в Чисхолме больницу.
Чиро вошел в палату Энцы и замер. Жена в белой больничной рубашке лежала, прижимая к груди голубой сверток. После того как она стала матерью его первенца, красота Энцы точно обрела глубину. 28 июля 1919 года – эту дату он будет помнить до конца жизни, сколько бы подробностей ни изгладилось из памяти.
В тот день они с Энцей окончательно стали la famiglia.
Лаура, тоже находившаяся в палате, улыбнулась и вышла, дружески коснувшись плеча Чиро. Они остались втроем. Чиро подошел к кровати, одну руку положил Энце на талию, а другой привлек к себе обоих. От сына пахло свежим тальком и непередаваемым младенческим духом. Он был такой длинный и такой розовый, маленькие пальчики сжимались, будто хотели ухватить воздух.
Энца хотела назвать его Чиро, но у мужа были другие мысли. Он думал, не назвать ли мальчика Карло, в честь своего отца, или Марко, в честь отца Энцы, или Игнацио, в честь Игги, который всегда был добр к нему, или Джованни, в честь Хуана Торреса, который погиб в окопах. Но, представляя всех этих людей, он предложил назвать первенца Антонио – в честь святого, который помогает найти путь тем, кто потерялся в лабиринтах жизни.
Он вспомнил тот вечер, когда впервые встретил Энцу. Сирота, он всегда смутно ощущал свою заброшенность, отдельность, неприкаянность. Внутри точно зияла какая-то сосущая пустота, так было всегда, – Чиро полагал, что и будет всегда. Но Энца все изменила. И вот он отец…
Энца осторожно, точно чашу из тончайшего фарфора, передала Чиро ребенка.
– Антонио, я твой отец. Я никогда тебя не покину, – прошептал он и прижался губами к бархатистой младенческой щечке.
– Он похож на тебя, – сказала Энца. – Представь, в мире вас теперь двое, ты и твоя копия.
Дома их ждала Лаура. Она сварила кастрюлю густого овощного супа с картошкой, который, как она считала, мигом придаст Энце сил. Она вылизала квартиру, так что Энце оставалось лишь кормить ребенка и отдыхать.
Первую ночь Лаура не спала, следила, как Энца кормит, затем забирала у нее малыша, укладывала и помогала Энце добраться до постели. Рядом с подругой Энца острее ощущала свое счастье. Но однажды утром пришла пора прощаться.
Энца сидела с ребенком на руках и наблюдала, как подруга укладывает вещи.
– Ты уверена, что тебе он не понадобится? – Лаура встряхнула классический темно-синий кардиган.
– Перестань предлагать мне свои вещи, – улыбнулась Энца.
Лаура присела на край постели:
– Ну я же не знаю, когда опять увижу тебя.
– Возвращайся в любое время.
– А может, ты выберешься в Нью-Йорк? – предложила Лаура.
– Когда-нибудь – обязательно. А что ты собираешься делать, когда вернешься?
– Начать все заново. – Глаза Лауры увлажнились, но она решительно вытерла их платком. – Собираюсь оставить свои слезы где-то на полпути отсюда к вокзалу Пенн. Когда выйду из поезда, уже буду в полном порядке.
В дверях возник Чиро.
– Знаю, знаю, Чиро, пора, иначе опоздаю на поезд. – Лаура встала и защелкнула саквояж.
– Думаю, опоздать тебе придется.
– Почему? Несчастный случай?
– Нет. Просто придется. – Чиро прислонился к косяку.
– Что случилось? – Лаура вытащила билет, словно ожидая найти там ответ.
– Кое-кто желает тебя повидать. Ну-ка, спускайтесь в мастерскую. – Он забрал у Энцы ребенка. – Леди, следуйте за мной.
Лаура пребывала в замешательстве, Энца тоже не знала, что и думать. Переглянувшись, они послушались Чиро. Тот спускался первым, следом Энца, замыкала шествие Лаура.
У верстака стоял Колин Чапин. Элегантный как обычно, разве что костюм выглядел слегка помятым. Лаура застыла на миг, точно ей явился призрак. Затем попятилась к лестнице.
– Куда это ты собралась? – спросил Колин. – Я проделал ради тебя весь этот долгий путь.
Лаура снова замерла.
– Почему?
– Потому что я люблю тебя и хочу на тебе жениться.
– В самом деле?
– Если ты примешь меня, – улыбнулся Колин. – И моих мальчиков. Они – часть сделки.
– А как насчет твоей матери?
– Я напомнил ей, что ее собственная мать была из Фитцсиммонсов, вкалывавших на стекольной фабрике.
– Так твоя мать тоже ирландская нищета?
– Самая ирландская на свете, – рассмеялся Колин. – Не заставляй меня умолять тебя. Ты выйдешь за меня? Сделка предложена.
Чиро и Энца переглянулись и уставились на Лауру. Та набрала побольше воздуха и ответила:
– По рукам.
Колин рассмеялся, Энца и Чиро присоединились к нему. Только Лаура разрыдалась.
– Ты – это все, чего я хотела.
– Так почему плачешь? – Колин подошел к ней, обнял, поцеловал.
– Потому что никогда не получаю желаемого.
– Ты и сама знаешь, что это не так, – мягко возразил Чиро.
– Точно, знаешь, – подтвердила Энца.
Лаура Мария Хири и Колин Купер Чапин поженились 26 декабря 1919 года в капелле Девы Марии в кафедральном соборе Святого Патрика на Пятой авеню в Нью-Йорке. Колин отметил, что это День подарков, а значит, по приметам, их ждут либо сплошные ссоры, либо райское блаженство. Они выбрали этот день, потому что Мет погасила свои огни на время новогодних праздников, а мальчиков отпустили на каникулы. Уильяму было одиннадцать, а Чарльзу – двенадцать. Все четверо Чапинов отправились в Майами-Бич – благодаря медовому месяцу каникулы у мальчишек растянулись вдвое.
Лаура послала в Миннесоту открытку, на которой было лишь несколько слов, выведенных ее великолепным «палмеровским» почерком: «В жизни не была счастливее».
Энца поставила манеж в своей мастерской, рядом со швейной машинкой. Они с Чиро не разделяли работу и семейную жизнь – им прекрасно удавалось их совмещать. Ребенку нравилось, посасывая бутылочку, наблюдать за игрой света, пробивавшегося сквозь крону дерева за окном и ронявшего лепестки теней на старый жестяной потолок. Когда Антонио спал, Энца помогала Чиро. Она полировала кожу и засовывала в ботинок деревянный стержень, чтобы протолкнуть кожу внутрь железного «стакана».
Чиро устраивал перерывы, чего прежде не делал, выходил с Антонио во двор, подбрасывал в воздух, позволял порезвиться на травке. Антонио уже исполнилось два года, и к нему приводили гостей, сверстников. Хотя он был первенцем у Энцы, у нее имелся опыт возни с малышами, вынесенный из детства. Да и вокруг хватало опытных родителей, готовых помочь. Ида Унчини, чьи дети уже выросли, заглядывала запросто, по-соседски. Другая соседка, Линда Албаназе, с готовностью катала Антонио в своей кондитерской тележке.
Мастерская Чиро на Вест-Лейк-стрит постепенно стала местом, где собирались шахтеры. После смены они заглядывали поболтать, перекинуться партией в карты. Чиро угощал их сэндвичами с томатами и моцареллой – сыр он делал самолично, словно вернувшись во времена монастырского детства. Энца дважды в неделю пекла свежий хлеб и следила, чтобы Чиро приглашал друзей в эти дни – угостить свежей выпечкой.
Обеды они готовили поочередно. Днем Чиро стучал Энце в окошко, и они позволяли себе полчаса посидеть на заднем дворе под раскидистым деревом, глядя, как сын играет на расстеленном рядом одеяле.
В один теплый августовский день Энца приготовила любимое блюдо Чиро, яйца-пашот в соусе из свежих томатов, с салатом из одуванчиков. Держа под мышкой стопку свежей почты, она вынесла поднос во двор.
– Эй, Антонио, лови! – Чиро бросил мяч. Антонио поймал на лету. – Большие руки у парня, – заметил Чиро.
– Как и у отца.
– Он очень быстрый.
– Каждый отец думает, что его сын станет великим спортсменом.
– Но такой сын, как Антонио, вовсе не у каждого отца.
Энца передала мужу поднос, и Чиро позвал сына обедать.
Она намазала для Антонио булочку маслом, села на скамейку и начала проглядывать почту:
– Одни счета.
– Энца, не забудь про обед.
Она перебрала конверты.
– Обязательно. Ох, письмо от Лауры.
Энца вынула из волос шпильку, вскрыла конверт.
2 августа 1921 года
Дорогая Энца,
С тяжелым сердцем пишу я тебе о смерти синьора Энрико Карузо. Думая о нем, я всегда сразу вспоминаю тебя. Помнишь, как мы готовили ньокки? А тот случай, когда ты подколола ему подол для подшивки, а он спрыгнул с примерочного табурета, булавки вонзились в голени, и он скакал вокруг, как ребенок? Ты обычно оставляла в его гримерке чашку с лимонной и апельсиновой кожурой, чтобы впитался сигарный дым. Помнишь, как он звал тебя Uno, а меня Due? Он говорил: «Вы двое всегда вместе, как один и два». Каким подарком он был для каждой из нас! Мне будет его ужасно не хватать, но я запомню его в тот вечер, когда давали бенефис в пользу солдат Мировой войны. Он стоял на сцене, раскрыв объятия, и впитывал любовь пяти тысяч своих поклонников, будто принимая букет роз.
Мое сердце болит за тебя так, словно он был членом твоей семьи… Прекрасный человек, великий певец и огромная гордость народа Италии.
Лаура
P. S. Синьор умер на родине, как и хотел.
Энца заплакала. Чиро вынул из ее пальцев листок, прочитал и привлек к себе жену:
– Мне так жаль.
Смерь Энрико Карузо стала концом эпохи, которая полностью изменила всю жизнь Энцы. Опера подарила ей замечательных друзей и превратила из бедной швеи-иммигрантки в мастерицу-американку.
Антонио играл у ног Энцы, а она вспоминала великого певца – всякие мелочи, какие только всплывали в памяти. Как он курил сигару – дым вылетал аккуратными колечками, будто отдельные ноты. Его мощные икры и маленькие ступни, и как она пыталась зрительно удлинить его тело, чтобы он казался стройнее. Она вспоминала тот вечер, когда Карузо вложил золотую монету ей в ладонь, – вечер, когда она видела его в последний раз.
Впервые после переезда в Миннесоту Энца затосковала по Нью-Йорку. Конечно, было большим удовольствием работать с Лаурой в опере, общаться с другими девушками, с художниками и декораторами, с музыкантами и певцами. Но теперь у нее была семья, свой дом и новые друзья, толком даже не представлявшие, чем жила она до замужества.
Энца оплакивала не только Энрико Карузо, но и его Италию. Они столько беседовали на родном языке о тонкостях кухни: как вырастить красные апельсины, как измельчать свежий базилик, ни за что не пользуясь при этом ножом, чтобы выпустить весь аромат до последней капли, и о том, как Джакомина, пока паста кипела в горшке, пела «Panis Angelicus» от первого до последнего куплета, а затем сливала воду, и паста получалась «аль денте», ровно такая, как надо, perfetto.
Голос Карузо – это потеря для всего мира и, конечно же, для Энцы, хотя в первую очередь она вспоминала не о его певческом таланте. Она думала о нем самом. Карузо знал, как жить. Из каждого часа своей жизни он извлекал радость до последней капли. Он изучал людей, но не для того, чтобы судить их, а для того, чтобы выявлять их уникальные черты, находить лучшее, – чтобы возвращать им это лучшее, перевоплощаясь на сцене.
Энца не могла поверить, что Карузо мертв, потому что он был сама жизнь. Он был – дыхание и мощь, звук и чувство. Смех его звучал так громко, что долетал до самого Бога.
Паппина держала на руках свое новое дитя. Это был ее четвертый ребенок, но впервые конверт был розовым. Анжеле Латини было всего две недели от роду, когда Паппина принесла ее в Чисхолмскую мастерскую, чтобы представить семейству Ладзари.
Когда Антонио вбежал в мастерскую, Чиро и Энца ворковали с младенцем.
– Смотри, у тебя новая названная кузина, – сказала Энца. – Малютка Анжела.
– Девочка? – фыркнул Антонио. – Что мы будем делать с девчонкой?
Антонио исполнилось семь, он был долговязым, с густыми темными волосами.
Чиро считал, что сын очень похож на его брата Эдуардо. Со стороны Энцы рослых не было, а мальчик явно вырастет великаном.
– Когда-нибудь ты это узнаешь, сынок, – усмехнулся Чиро.
В лавку вошла Дженни Мадич, ведя за собой дочку, Бетси. Девочка ходила в школу вместе с Антонио и с первых дней стала его подружкой. Бетси тоже была очень высокой для своего возраста. Через плечо у нее были перекинуты связанные шнурками белые кожаные ботинки с роликами. Ее черные волосы, голубые глаза и маленький вздернутый нос вызывали широкую улыбку у каждого встречного.
– Антонио, пошли кататься?
– Можно, мама? – Сын посмотрел на Энцу.
– Да, но только по тротуару, не выезжайте на улицу.
Бетси с Антонио помчались вверх по лестнице.
Дженни Мадич было около сорока. Высокая, гибкая, с голубыми глазами и волосами цвета воронова крыла, сербская красавица, она была матерью трех дочерей – одна краше другой. Ее повитица славилась на весь хребет Месаби. Когда Дженни пекла очередную партию, то всегда приносила один пирог в лавку. Сегодня она пришла с двумя.
– Туфли уже привезли? – спросила Дженни.
– Да, – ответила Энца. – Просто заглядение.
Вытащив из-под прилавка коробку, она вручила ее Дженни. Та открыла крышку и достала несколько пар патентованных кожаных туфель в стиле Мэри Джейн. Пара, предназначавшаяся для ее старшей дочери, которой исполнилось шестнадцать, была на невысоком тонком каблучке. Остальные – классические, с устойчивым наборным каблуком.
– Точно как вы заказывали. Выглядят прямо как на рекламе в «Журнале для всех». Той, что рядом с новым рассказом Эдны Фарбер, на соседней странице.
– Энца, ты что, торгуешь обувью? – спросила Паппина.
– Только по предварительному заказу.
– Энца мне жизнь спасла этими туфлями, – призналась Дженни. – Перед Пасхой мы ездили в столицу штата, но нигде не нашли качественных кожаных туфель для девочек. А они нужны для танцевального конкурса во время Сербских дней.
– Вы ездите в Миннеаполис за обувью? – удивилась Паппина.
– А что еще оставалось? Мы несколько месяцев шили костюмы и не хотим испортить вид дешевой обувью.
– Заранее примериваешься, что может понадобиться маме маленькой девочки? – улыбнулась Энца.
С тех пор как Антонио исполнилось два года, Ладзари пытались завести второго ребенка, но все было тщетно. А у Паппины, похоже, дети следовали один за другим без всяких проблем. И сейчас самую заветную мечту Энцы – родить девочку – осуществила подруга. Энца протянула руки, и Паппина передала ей конверт. Заглянув малышке в лицо, Энца подумала, что той досталось самое правильное имя: это действительно был настоящий ангел.
Антонио и Бетси, топая по ступенькам, спустились в мастерскую и выскочили на улицу. Лишь колокольчик звякнул.
– Будьте осторожны! – крикнула вдогонку Дженни и повернулась к Энце: – Знаешь, о чем я думаю? Ты могла бы с успехом продавать обувь для танцев. Если я помещу объявление в церковном листке нашего православного прихода, то югославские, сербские и румынские девушки выстроятся здесь в очередь.
Энца взглянула на Чиро:
– Милый, а ты что думаешь?
– Делай все, что пожелаешь!
– Дженни, а давай попробуем. Размести рекламу в бюллетене. Я сделаю необходимые заказы. И как тебе такое предложение? Если продам двадцать пять пар обуви, твои девочки получат свои туфли бесплатно.
– Договорились! – Дженни подхватила лоток с пирогами и шагнула к двери. – Я заберу Бетси по пути домой.
Чиро принес из задней комнаты ящик и поставил его на стол.
– Как твоя спина?
– После ванн с эпсомской солью стало полегче.
– Ты слишком много работаешь. – Энца прижалась к нему сзади.
– Чиро, попробуй компрессы с камфорой. Я делала Луиджи, ему помогает, – предложила Паппина.
– Взгляни правде в глаза! Здесь шахтеров в избытке, и у каждого две ноги. Неудивительно, что у нас с Луиджи болят спины.
Чиро оставил дверь мастерской распахнутой, чтобы впустить летний ветерок. Каждое окно было открыто, раскроечный стол расчистили для игры в покер. Друзья Чиро, шахтеры Орлич и Костич, изучали свои карты. Эмилио Унчини сунул руку в стоявший на столе горшок, достал оттуда бутылку граппы и налил себе пару глотков.
– Я пас, – сказал он.
– Пойди помоги жене считать деньги, – ухмыльнулся Орлич, глядя в карты. Под ногтями у него было черно – он только что отработал смену на шахте Берт-Селлерс. В тонких морщинках на лбу и у глаз тоже осела угольная пыль. Лицо его напоминало рисунок тушью.
– Не, даже не подойду к ней, – ответил Эмилио.
Чиро закрыл дверь, ведущую в глубь дома, но даже сквозь стены мужчины слышали смех и болтовню девиц и мамаш, выстроившихся на лестнице, чтобы забрать свои туфли для танцев. Ида работала секретарем, пока Энца снимала мерки.
Энца многократно превзошла свою первоначальную цель – продать двадцать пять пар обуви. С момента опубликования рекламы в «Православном вестнике» было продано сто семьдесят шесть пар туфель.
В мастерскую заглянула полная женщина в соломенной шляпке. Она вела за руку дочь.
Чиро поднял глаза от карт.
– Я ищу даму, торгующую обувью, – сказала незнакомка. – Вы не очень-то похожи на миссис Ладзари.
Чиро указал на дверь, из-за которой доносился шум. Женщина с дочерью исчезли в прихожей. Когда дверь открылась, Чиро буркнул:
– А вы, мэм, не очень-то похожи на танцовщицу!
