40

Илан и Моки прошли по коридору, несколько раз свернули и оказались перед решеткой, за которой были лестницы: одна вела на следующий этаж, другая – вниз, во тьму. «Возможно, там находится больничный морг», – подумал Илан.

Моки достал из кармана ключ и вставил его в замочную скважину.

– Я понял их систему заданий и ключей, – сказал он, открывая дверь. – Мы будем передвигаться по клинике в разных направлениях, пока не окажемся в одной общей точке, где спрятан последний ключ, открывающий доступ к деньгам.

Он пропустил Илана вперед, и они начали подниматься по совершенно темной лестнице.

– Закрываешь за собой решетку – и другие не могут пройти тем же путем. Очень изобретательно.

Илан указал на камеру:

– Ты понимаешь, что Гадес сейчас за нами наблюдает?

– И что с того? Он ведь сказал, что после 19:00 нельзя продолжать игру, но ходить по зданию разрешается до тех пор, пока не погаснет свет, так что правил мы не нарушаем.

Лестничный пролет скручивался тугой спиралью, разделенной площадкой с окном. Бежевые решетки двухметровой высоты исключали любую попытку самоубийства.

– Я с самого начала задаю себе один вопрос, – сказал Моки. – Почему на стенах этой клиники нет граффити? Ну да, мы в горах, но скваттеры и любители острых ощущений проникают в самые заброшенные места. Для некоторых это своего рода спорт. Сюда явно никто не заглядывал, оборудование, инструменты и приборы не украли, а они стоят денег.

Они добрались до второго этажа, и путь им преградила очередная решетка.

– Гадес говорил, что здесь часто снимают кино, – напомнил Илан. – По-моему, это полная туфта.

– С чего ты взял?

– Да с того, что клиника, где давно никого не лечат, явно находится под наблюдением.

– Ты упоминал ЦРУ и «промывание мозгов». Давай, просвети меня поподробней.

Моки с трудом отдышался – сердце у него заплыло жиром, как свиной окорок, и марш-бросок вверх по лестнице отнял много сил.

– В пятидесятых годах существовал совершенно секретный проект под названием «МК-ультра». ЦРУ при поддержке исследовательских институтов проводило эксперименты по управлению памятью и сознанием. Это был период холодной войны, стороны шпионили друг за другом, промывку мозгов и перевербовку использовали оба лагеря… Агенты ЦРУ применяли разные методики, в том числе электрошоковые процедуры, накачивали людей галлюциногенными препаратами типа ЛСД – их иногда тайно добавляли в пищу, внушали ложные воспоминания, стирали подлинные.

– Хочешь сказать, такое практиковали и во Франции?

– Похоже на то. Летом тысяча девятьсот пятьдесят первого в стране имела место серия пищевых отравлений так называемым про́клятым хлебом, больше всего случаев было зарегистрировано в Пон-Сент-Эспри. Ходили слухи, что ЦРУ распылило ЛСД над засеянными полями.

Он помолчал, нацелил указательный палец на левый лестничный пролет и продолжил:

– Туда путь закрыт, в «крылья» летучей мыши нам не проникнуть, все заперто. Когда я покажу тебе, что нашел, ты убедишься, что ЦРУ и пятидесятые вовсе не остались в прошлом, как многие думают.

Они миновали примитивную парикмахерскую, прошли через открытую проржавевшую решетку, заметив висящую в углу камеру. Гадес упоминал о шестидесяти четырех следящих устройствах, установленных в разных частях здания. «Если здесь есть командный пункт, – подумал Илан, – там должны быть экраны во всю стену».

– Видишь, в каком состоянии эта решетка? – спросил Моки. – Явно давно тут стоит, скорее всего, с самого начала. На этом этаже, которого вообще нет на карте, только кабинеты, куда более просторные, чем внизу. Скорее всего, здесь располагалась дирекция. Клиника огромная, как город, нужны были мэр и собственная полиция, чтобы управлять толпой психов.

В стертый пыльный линолеум коридора были в буквальном смысле слова втоптаны мятые почерневшие обрывки бумаги. Двери некоторых комнат были сорваны с петель, другие кто-то запер на ключ.

– Кстати, этот уровень называется «Паутинная оболочка», я сам видел табличку, – сказал Моки, заводя Илана в одну из комнат.

– «Твердовая мозговая оболочка» на первом, «Паутинная» на втором… Забавно… Так называются мозговые оболочки: первая – наиболее поверхностная, вторая – средняя…

– Тот, кто придумал названия, был тот еще шутник…

В помещении царил хаос, как будто кто-то намеренно устроил погром: металлические стеллажи были опрокинуты, дверцы шкафов распахнуты, ящики выброшены на пол, в углу стоял старый восьмимиллиметровый проектор, вокруг валялись расколотые бобины. Зарешеченное окно смотрело в ночь.

– Я обшарил много комнат в поисках черных лебедей, – сообщил Моки.

– Нашел?

– Одного, зато наткнулся на любопытный след.

Он направился к проржавевшему шкафу со множеством пустых ящиков.

– Думаю, сюда складывали папки, аудио- и видеозаписи бесед с пациентами. Пленок нет. Шкаф был привинчен к стене, но мне удалось его оторвать, и я нашел вот это. – Моки кивнул на обгоревшую картонную папку с бумагами. – Ничего не стал трогать, чтобы камера меня не засекла.

Он наклонился, поднял с пола стопку подпорченных, покоробившихся от сырости страниц и протянул одну из них Илану, кивком указав на штамп лечебного заведения. Вся нижняя часть листка сгорела.

– «Сван-сонг», семнадцатое марта, одиннадцать лет назад.

Илан нахмурился.

– Протокол «Мемнод». Дело К. Ж. Лоррен.

– Да, протокол… Взгляни на заголовок на обороте.

Илан открыл папку.

– К сведению министра обороны.

Полустертая подпись. Нечитаемые фамилии.

Моки закрыл дверь и сказал, понизив голос:

– Камер тут нет, я проверил. Итак, друг мой, Министерство обороны. Здесь, в горах, среди психов. Что думаешь?

Илан перелистал страницы – осторожно, словно это был древний манускрипт, сел и положил документ перед собой.

– Я потратил уйму времени, чтобы расшифровать эти записи, – сказал Моки и тоже сел. – Некоторые документы напечатаны на компьютере, другие составлены от руки. Детально описан случай пациентки К. Ж. Лоррен. Слушай внимательно, оно того стоит. Судя по всему, женщина поступила в клинику восемнадцать лет назад с диагнозом «истерия» в совершенно неуправляемом состоянии.

Илан быстро пробежал глазами текст. В истории болезни К. Ж. Лоррен имелось описание молодой женщины, принудительно заключенной в психиатрическую лечебницу «Сван-сонг» в возрасте двадцати лет: черные волосы, черные глаза, очень худая. Никогда не покидала родительский дом в Шамбери. Подвержена регулярным припадкам, страдает манией преследования, опасна для себя и окружающих… Илан перевернул страницу и мгновенно зацепился взглядом за некоторые термины, которые уцелели в огне: «электрошоковые процедуры», «переменный ток», «порог и выносливость боли», «вытесненная память». На следующих страницах он обнаружил двадцать пар слов: Напиток, ледяной… Небо, хмурое… – и указание, что список должен быть продиктован пациенту лечащим врачом.

– Многие страницы сгорели, – продолжил Моки, – не хватает данных и экспликаций, но все, что есть, я прочел.

– Объясни, – попросил Илан, поняв, что быстро просмотреть документы не получится.

– Как я понял, электричество использовали, когда хотели вытащить из мозгов подавленные воспоминания. Процедуры были частью так называемого протокола «Мемнод» – цикла работы с памятью. Электрошок был одним из этапов, именно он и описан на этих страницах: списки слов для запоминания, схема, по которой от раза к разу повышали напряжение. Этой девушке провели много сеансов, пары слов для запоминания становились все более суггестивными: изнасилование – черное, страдание – внутреннее, и она в конце концов вспомнила. Пережитое бедняжкой записано черным по белому, с ее слов. Психиатр сделал пометку, что, рассказывая о прошлом, она говорила детским голоском. Слышал истории о множественной личности?

Илан вспомнил рассказ Хлоэ о Жигаксе.

– Слышал.

– Так вот, после серии электрошоковых процедур она вспомнила о перенесенных в детстве страданиях, – продолжил Моки. – В семь лет отец будил ее среди ночи и уводил далеко в лес, там были люди, одетые во все черное, с остроконечными капюшонами на головах, вроде тех, что носили члены ку-клукс-клана. Девочку заставляли смотреть на жертвоприношения животных, запирали голой в клетке, насиловали. Это повторялось три раза в неделю. Можешь себе такое представить?

Илана затошнило.

– Давай обойдемся без омерзительных подробностей, очень тебя прошу.

– Ну давай. Изрядная часть текста отсутствует, но восстановить дьявольский сценарий, которому следовал ее папаша, совсем не трудно. Женщина с детским голосом поведала мозгоправу свою историю на сеансах электрошоковой терапии.

Илан представил себе несчастную женщину, привязанную к электрическому стулу, получающую удары током, вынужденную отвечать на вопросы. Как же она страдала, какой ужас испытывала, когда начала вспоминать… Прошлое оказалось куда страшнее настоящего.

Моки помрачнел, тяжело вздохнул и продолжил:

– Судя по всему, это сработало, Илан. Варварские методы дали убедительные результаты, выявились старые травмы. Не знаю, что потом случилось с пациенткой – наверное, это было зафиксировано в других досье, – но держали ее в клинике долго. Взгляни на предпоследнюю страницу и сам все поймешь.

– «„Сван-сонг“, четвертое июля», – прочел Илан. – Через три года после применения электрошоковой терапии.

– Именно так – три года спустя… Медицинский отчет о состоянии К. Ж. Лоррен.

– Здесь написано, что она была… девственницей? – изумился Илан.

– Как оливковое масло первого отжима.

– Выходит, никто ее в детстве не насиловал? Не понимаю… Что все это значит?

– А вот что: несчастная девица могла поверить в навязанные ей воспоминания о людях в черных колпаках. Мне кажется, что вместо лечения они нашпиговали ей мозги всякими мерзостями.

Они повсюду, сын. Они извратили твои воспоминания.

Слова отца то и дело всплывали в памяти, нагоняя леденящий ужас.

– В одном я точно уверен, – продолжил Моки, – типы, которые когда-то опробовали эти методики на пациентах, только что применили их к тебе – с помощью одного из нас, возможно того самого пресловутого «незваного гостя». Им, кстати, вполне может быть Ябловски. Или Филоза – с ним явно что-то не так.

– Почему ты так думаешь?

– Интуиция… И поверь, нюх у меня тонкий… А ты как объясняешь, что подлянку с током подложили именно тебе? У тебя уже были психологические проблемы? Тебя насиловали люди в масках?

У Илана не было ответов на эти вопросы. Он посмотрел на ветхую папку с историей болезни, обвел взглядом комнату, встал, обыскал шкаф, перевернутые стеллажи, раздавленные аудиокассеты, вернулся к Моки и сказал с нервным смешком:

– Кто-то очень постарался, чтобы погром выглядел правдоподобно, но я ни на секунду в это не верю.

На лице Моки отразилось крайнее изумление.

– А ты не преувеличиваешь?

– Ничуть. Есть три варианта. Первый: тебя навели на эту комнату, чтобы ты нашел фальшивку и испугался. Второй: ты пытаешься меня запутать, потому что очередное задание снова касается меня.

– Илан, я…

– Ты правда веришь, что подобные ультраконфиденциальные документы могли вдруг взять и всплыть через много лет? Здание огромное, палат и кабинетов тут как грязи, а ты вдруг находишь бумажку об электрошоковых процедурах и памяти. А что, если эти документы – часть игры?

– Брось, мужик, мы в одной лодке, ты должен мне верить!

– Верить? – угрожающим тоном переспросил Илан. – А как тебе третий вариант – лично мне он кажется самым правдоподобным: ты и есть тот самый «незваный гость». Ты один из них, тебе известно о моих ложных воспоминаниях. Что ты на самом деле обо мне знаешь? Зачем расспрашиваешь о моем прошлом? Чего они от меня хотят?

Моки огорченно покачал головой:

– Да ничего я не знаю, успокойся. Просто пытаюсь понять, во что мы вляпались. Черт, ты еще больший псих, чем я думал.

Несколько долгих минут Илан не моргая смотрел на Моки, пока тот собирал бумаги, потом бросил взгляд на часы и молча пошел к двери.