Глава 2
Диагноз: социопатия

Итак, каким образом я в конце концов пришла к выводу, что у меня социопатия? Мы все крепки задним умом, поэтому теперь я вижу, что признаков великое множество. Но понадобился крах в профессиональной и личной жизни, случившийся, когда мне было около 30, чтобы я задумалась всерьез.

Мои родственники любят подшучивать надо мной за неспособность заниматься каким-то одним делом больше двух лет. Учеба в средней школе, конечно, фарс и профанация, но я все же окончила школу неплохо, получив национальную стипендию за заслуги. Профилирующей дисциплиной в колледже я – из чистого каприза – выбрала музыку: ударные инструменты, так как по программе требовалось овладеть четырьмя инструментами, а у меня внимания едва хватало на один. На юридический факультет я поступила, потому что не требовалось никаких предварительных условий. Вступительный тест сдала достаточно хорошо для поступления в престижное учебное заведение, несмотря на то что средний балл успеваемости в колледже свидетельствовал, что я хоть и умна, но упорный труд вызывает у меня непреодолимую скуку.

После окончания юридического факультета я устроилась адвокатом в «элитную», как она сама себя рекомендовала, юридическую контору. Мои коллеги были лучшими студентами лучших университетов. Я с трудом выдержала собеседование и тест, но все же выдержала. Предполагалось, что мы лучшие из лучших, и контора не скупилась на вознаграждения. Через два года после окончания университета я зарабатывала 170 тысяч долларов в год плюс 90 тысяч в виде бонусов. Я попала в обойму, и если бы все было хорошо, то каждый следующий год меня ожидало бы увеличение зарплаты. Но я была ужасным работником.

Я никогда не могла хорошо работать, если работа не приносила интеллектуального удовлетворения или не улучшала мое резюме, и прибыльность тут ни при чем. Большую часть усилий я тратила на увиливание от работы и на планирование деятельности во время обеденных перерывов и кофе-пауз. Тем не менее, получив наконец плохую характеристику в конце года, была безмерно удивлена. И еще больше удивилась, когда меня вызвал шеф и сказал, что я должна либо взять себя в руки и подтянуться, либо уволиться.

Я не взяла себя в руки и не подтянулась. Я отправила резюме в несколько юридических фирм и быстро устроилась на работу с большей зарплатой, в не менее престижную контору. Но по-прежнему испытывала отвращение к высокооплачиваемому перекладыванию бумаг. Я была уверена, что предназначена для чего-то большего, чем должность младшего партнера. Пару месяцев спустя я оказалась на улице. Под мышкой у меня была коробка с пожитками. Я ждала подругу, которая должна была отвезти меня домой.

Как раз в это время заболел раком отец одной моей близкой подруги. Когда-то ее общество доставляло мне большое удовольствие: она была интеллигентна, умна, независима и проницательна. Свалившаяся беда обнажила ее эмоциональную хрупкость и привязанность к семье. Я устала приспосабливаться к ее настроению. Мне вдруг пришло в голову, что я вкладываю в наши отношения больше, чем получаю взамен. В конечном счете я решила порвать с ней и прекратить все контакты. Сначала я не испытывала ничего, кроме облегчения, но потом заскучала. Однако я предвидела такой поворот событий и старалась не придавать ему большого значения.

Следующие два года я жила на пособие по безработице. Мои родственники не на шутку встревожились, они все время спрашивали, что я собираюсь делать дальше. Но сама я отнюдь не ощущала, будто переживаю какой-то экзистенциальный кризис. Моя жизнь всегда делилась на двухлетние интервалы. Я считаю, что планировать что-либо за пределами этого срока бессмысленно.

Тем не менее нагромождение неудач оказалось сюрпризом – невыполнимым стал даже двухлетний план. Я пребывала в подвешенном состоянии, потеряла ориентацию и оказалась в глупейшем положении, умудрившись потерять престижную и доходную работу в избранной мною самой области. Я подумывала о том, чтобы поступить в бизнес-школу, но не знала, в какую именно и зачем – только ради того, чтобы снова пережить цикл успеха и краха? Я бессердечно покинула подругу в тяжелый момент ее жизни. Сколько еще отношений предстоит мне разрушить? Я понимала, что нормальные люди так себя не ведут, и чувствовала, что теряю почву под ногами. Если я не нормальный человек, то что же со мной не так?

С беспощадностью, которую обычно приберегаю для других, я стряхнула с себя шелуху и сорвала все маски, чтобы разобраться, кто я на самом деле. Тогда и поняла, что всю жизнь была хамелеоном, животным, о котором впервые узнала в детстве из большой книги о мелких пресмыкающихся. Часть моей личности, предназначенная для общения, испарилась, и выяснилось, что все мои усилия поддерживать общение касаются лишь внешней оболочки, совершенно не затрагивая то, что внутри. И то, что внутри, остается для меня непроницаемым. Я никогда не любила, когда меня разглядывали; я любила смотреть на людей сама, но теперь поняла, что никогда не пыталась присмотреться к себе.

Я привыкла верить в собственную ложь. Мне надо было сосредоточиться на моментах, когда я чувствовала себя нормальной. Чудовище не плачет во время печального фильма. Сердце чудовища не разбивается, когда уходит любовь. Слезы, как и сердечная боль, о которой сложено так много песен, стали бы доказательством моей нормальности. Но как может разбиться сердце, если его нет? Я запросто убедила себя, что этой проблемы для меня не существует.

Одно дело – лгать другим, но совсем другое – годами обманывать саму себя. Я положилась на ложь и забыла, кто я на самом деле. И наконец вообще перестала себя понимать. Мне захотелось перестать быть чужой самой себе, впервые в жизни захотелось измениться.

То был переломный момент, но отнюдь не первая попытка заглянуть в глубины своей личности. Учась в колледже, общаясь с другими студентами, я часто попадала в неприятные ситуации (об этом подробно рассказано в главе 5), и моя жизнь превратилась в сущий ад. Я не могла отыскать ярлык, которым можно было бы обозначить мое поведение. После долгого, честного и тщательного самоанализа я поняла, что склонна манипулировать другими, коварна, способна лишь на поверхностные отношения, одержима жаждой власти и всегда, любой ценой стремлюсь победить. Такое поведение сильно осложняло мою жизнь, и поэтому я изо всех сил старалась обуздать себя или, по крайней мере, не вести себя так в важных ситуациях.

Тогда я не знала, что такое социопат, и тем более не знала, что это касается меня; прозрение пришло много позже, когда я училась в университете и одна моя коллега впервые высказала такое предположение. Мы были вместе на летней практике и занимались какой-то рутинной работой, не стоящей упоминания. Я сильно скучала, и когда узнала, что моя коллега – лесбиянка и сирота, удочеренная в раннем детстве, начала совать нос в ее личную жизнь, стараясь найти какое-нибудь уязвимое место. Полная, веселая и общительная женщина оказалась настоящим кладезем слабых мест. Но выяснилось, что за фасадом прячется и другое. Оказалось, что она обладает мощным интеллектом, открыта и умеет жить среди людей. Мы сидели в одном кабинете и, чтобы отвлечься от иссушающей работы, часами говорили о политике, религии, философии, моде и о чем угодно еще. С самого начала она опекала меня, как заботливая мамочка: давала мне советы, как одеваться на работе, и кормила овощными салатами, чтобы отучить от чизбургеров. Заметив это, я принялась анализировать, как ей удается привлекать к себе людей, чтобы они комфортно чувствовали себя рядом с ней. Я надеялась, поняв это, скопировать элементы ее поведения и честно сказала об этом. В отличие от меня, человека, смотрящего на жизнь сквозь призму холодной, безжизненной рациональности, она очень чувствительна и отзывчива. Нет, она, конечно, и очень разумна и интеллектуальна, высоко ценит деловое отношение к жизни, но время от времени забывала о рациональности, отдаваясь таким нематериальным вещам, как сочувствие или милосердие. Сама я не слишком высоко ценю эти свойства, но уважаю их в других, так же, например, как признаю, что не все обязаны разделять мои вкусы в отношении музыки или автомобилей.

У нее была магистерская степень по теологии, и мне нравилось пробовать на зуб ее веру. Первым делом я поинтересовалась, не Бог ли сделал ее лесбиянкой, но потом начала спрашивать и о других вещах, которые казались мне важными для нее. Помню, что я много расспрашивала ее об альтруизме, о котором не имела никакого понятия на основании собственного опыта. Я объяснила ей, что, на мой взгляд, умение точно оценить полезность человека – так же, как любого предмета, – делает бессмысленной необходимость оценивать его же с какой-либо иной стороны. Это происходило до того, как я оставила подругу, чей отец заболел раком, но и к тому времени у меня разрушилось множество отношений: я всегда избавлялась от людей, если бремя общения перевешивало пользу, которую я извлекала. Один из брошенных мною людей и сказал, что я начисто лишена альтруизма. Я признала, что, возможно, так и есть. Но возможно также, что пресловутый альтруизм – не что иное, как нарушение мышления, мешающее людям действовать, замораживающее их нерешительностью. А я, наоборот, могу свободно, по собственной воле, мгновенно распутывать клубки. Сотрудница в ответ лишь сочувственно кивала головой.

Однажды, вскоре после разговора об альтруизме, мы обсуждали адекватное поведение в ситуациях, когда мне приходилось утешать людей, страдавших от неразделенной любви. Видя, что я теряюсь в суждениях об этом предмете, она спросила, не социопат ли я. Помню, как, не зная, что ответить, принялась лихорадочно подыскивать слова, не вполне понимая, что такое социопат и почему она подумала, что я такая. «Социо-» – это что-то об обществе, «патия» – какое-то болезненное состояние, то есть «социопатия» – нарушение отношения к обществу? Это мне знакомо.

Замечание коллеги меня не оскорбило. К тому времени я уже и сама отчетливо сознавала, что есть нечто, необратимо отличающее меня от других. Я очень рано поняла, что они рассматривают свою жизнь не как сложную игру, в которой все события, вещи и люди могут быть оценены и взвешены с математической точностью с точки зрения их полезности в личных целях и удовольствиях. Несколько позже я также заметила, что многие люди испытывают чувство вины, то есть сожаление особого рода, возникающее не от негативных последствий какого-то поступка, а от некоего нравственного императива, коренящегося в совести. Обидев другого человека или причинив ему зло, такие люди страдали так, словно их поступок нарушал что-то в устройстве вселенной, и это вселенское потрясение вызывало у них душевные муки. Мне приходилось притворяться, будто и я испытываю то же, я имитировала поведение испытывавших его, но самой мне чувство вины оставалось неведомо. Это сильно подстегнуло мое любопытство. Если есть ярлык, которым меня можно обозначить, то, вероятно, я смогу узнать о себе много интересного. Действительно, начав читать статьи и книги о социопатии, я находила описания, в которых узнавала себя.

Оказалось, что когда-то моя сотрудница познакомилась с человеком, который, как она выяснила, оказался социопатом. Вместо того чтобы сочинить слезливую историю об очередной невинной жертве бессердечного мошенника, она поддерживала с ним многолетнюю искреннюю дружбу. Оглядываясь назад, могу сказать: стремление этой женщины смотреть на меня как на человеческое существо, невзирая на то что она считала меня социопатом, свидетельствовало, что меня можно понять и принять такой, какая я есть. Та женщина служила живым доказательством того, что не все наделенные совестью и сочувствием ужасаются таким, как я.

Я действительно была очень рада, что для меня нашлось определенное обозначение, термин, ибо это означало, что я не одинока в мире. Должно быть, подобные чувства испытывают люди, вдруг осознавшие свою гомо– или транссексуальность (нутром они, конечно, всегда чувствовали свою необычность).

С того момента, когда был поставлен любительский диагноз, до периода самоанализа и интроспекции после увольнения прошло несколько лет. Узнав слово «социопат» и поняв, что оно означает, я испытала кратковременное удовлетворение и стала относиться к этому факту как к интересному, но незначительному и постепенно забыла о нем. Однако, когда жизнь дала трещину, я поняла, что жить так – признавая, что я не такая, как все, и игнорируя это положение, – дальше нельзя. Мне отчаянно требовались ответы на мучительные вопросы, и я обратилась к психотерапевту. Но врач буквально стала игрушкой в моих руках, и к тому же сеансы – при весьма спорной эффективности – обходились довольно дорого. Однако во время психотерапевтических сеансов я вспомнила о былых разговорах во время практики и любительский диагноз – «социопатия». Я поняла, что ответ надо искать в социопатии, и принялась за книгу, которая как раз в то время целиком появилась в сети. Это была книга основоположника современного понимания психопатии доктора Херви Клекли.

В книге «Маска душевного здоровья» («The Mash of Sanity»), впервые опубликованной в 1941 г., Клекли описал черты, характерные для типа человека, которого сам автор называл психопатом, но которого теперь принято называть социопатом. Клекли утверждает: диагностировать психопатию чрезвычайно трудно, потому что при этой болезни не страдают ни умственные способности, ни умение нормально вести себя в обществе. Более того, психопат благодаря рациональности может добиться высокого положения в обществе. Клекли писал:

По мнению Клекли, психопаты – асоциальные личности, кажущиеся социализованными, то есть способными, как и остальные люди, на чувства, стремления, надежду и любовь. Психопаты практически неразличимы в толпе. На самом деле психопат ко всему прочему обладает привлекательными чертами, зачастую несвойственными многим «нормальным» людям. Психопат, по Клекли, обаятелен и остроумен, хладнокровен и красноречив; во всех ситуациях он проявляет незаурядное самообладание. Однако под «маской душевного здоровья» скрывается лжец, манипулятор, не желающий нести ответственность за свои поступки. Он производит впечатление человека, способного на волнение, так как импульсивен, капризен и часто совершает одни и те же ошибки. Нарциссизм мешает ему устанавливать прочные, эмоционально окрашенные связи с другими людьми; он очень неразборчив в связях. Эмоциональный мир психопата – бледная имитация естественного эмоционального мира здорового человека. При этом Клекли признает: совокупность особенностей делает психопата подходящим в равной степени и для деловой, и для криминальной карьеры.

Никогда не узнавала я в себе социопата лучше, чем в клинических описаниях Клекли, составленных больше полувека назад. Наблюдая сотни пациентов, Клекли вычленил 16 ключевых поведенческих характеристик, определяющих психопатию. Большинство этих признаков до сих пор используются в диагностике социо– и психопатий, а также других расстройств социального поведения. Вот они:

Если вы когда-нибудь узнавали себя в гороскопе и думали: «Эге, в этой астрологии что-то есть», то вы поймете, что почувствовала я, прочитав книгу Клекли. Конечно, я нашла у себя не все признаки, но те, что совпали, напугали меня своей точностью. Обнажилось отсутствие общего направления моей жизни, холодность по отношению к друзьям, неспособность сосредоточиться на работе; я увидела психологические причины, лежавшие в основе многих моих проблем. В особенности меня поразили описания пациентов Клекли; некоторые из них так похожи на меня, что порой казалось, будто автор пишет обо мне. Среди пациентов Клекли была женщина по имени Анна. Ее описание показалось мне художественной версией моего случая:

Ясно, что Клекли очаровала эта пациентка. Мне понравилось, как он описал ее причуды: акцент, безыскусственность, вечную молодость, привлекательность, превосходившую обычную красоту, ее ум и обаяние. Этими словами он мог бы описать и меня. Анне нравился роман Достоевского «Братья Карамазовы», но Клекли пишет, что она не проявляла склонности к «высокому» вкусу и предрассудкам, характерным для интеллектуалов ее уровня, и интересовалась бульварными журнальчиками не меньше, чем музыкой русских композиторов XIX в. Опять-таки все это он мог бы написать и обо мне. Далее Клекли рассказывал, что Анна с искренним удовольствием преподавала в воскресной школе, добровольно работала в Красном Кресте и не брезговала случайными однополыми связями, например с медсестрой госпиталя, где она как пациентка пользовалась всеобщей любовью, доходившей до обожания. Я находила массу параллелей с собственной жизнью, начиная с таких незначительных вещей, как преподавание в воскресной школе и образцовое поведение в госпитале и кончая изменчивыми сексуальными привязанностями. Я была просто поражена.

Клекли очень доходчиво излагает, почему, с его точки зрения, Анна соответствовала диагностическим критериям психопатии – главным образом потому, что не испытывала сожаления по поводу распутной жизни, но ясно также, что для него Анна – не просто совокупность пунктов из списка диагностических признаков. Она для него главным образом человек. Я тоже соотносила себя не с пунктами списка, а с конкретными людьми. Даже Клекли признается, что перечень диагностических критериев – всего лишь обобщение, благодаря которому эти люди кажутся похожими друг на друга, хотя в действительности они сильно различаются уровнем образования, воспитанием, происхождением, социальным и экономическим статусом, криминальным анамнезом. Но еще сильнее они отличаются от остальных. Я могла, конечно, поспорить с таким критерием, как «ненадежность», но была не в состоянии отрицать своего невероятного сходства с пациентами Клекли.

Книга приобрела широкую популярность. Ее читали не только ученые-психологи и врачи. Она выдержала несколько переизданий, и в каждое автор вносил значительные изменения, стремясь довести до совершенства описание современного психопата. Клекли понимал: психопаты и социопаты, конечно, время от времени или даже весьма часто совершающие в высшей степени антиобщественные действия, могут, несмотря на характер, жить незаметно, приспособившись к окружению настолько, чтобы сходить за абсолютно нормальных и даже становиться полезными членами общества.

Так как Клекли понял, что в мире существуют социопаты, не совершающие преступлений, или социопаты настолько умные, чтобы не попадаться, то изучение социопатии, начавшееся с исследований поведения направленных на принудительное психиатрическое лечение мужчин, превратилось в дисциплину, объектом изучения которой стали женщины, подростки и те, кто никогда не бывал в психиатрических учреждениях. Многие из пациентов Клекли, подобно Анне, научились относительно нормально жить среди людей, в обществе. По собственному опыту могу сказать, что если бы Клекли сейчас посетил юридический факультет или большую адвокатскую контору, то нашел бы множество подходящих объектов для исследования.

Когда я поняла, что не одинока, мне захотелось побольше узнать о нас, о социопатах.

В 1819 г. Джон Вильям Полидори написал новеллу «Вампир», навеянную одноименным фрагментом Джорджа Гордона Байрона, породившим настоящую «вампирскую» лихорадку в Европе XIX в., в результате которой появились на свет произведения Брэма Стокера и современных «вампиристов». Прототип главного героя Полидори – своенравный и непредсказуемый лорд Байрон. Вампир проник в лондонское высшее общество и развлекал всех загадочными и противоречивыми манерами. В обществе одного молодого джентльмена он поехал на юг, в Италию и Грецию, где без ведома спутника соблазнял и убивал молодых женщин, а затем сам стал жертвой убийства. Тем не менее спустя год вампир снова появился в Лондоне, где соблазнил сестру своего спутника и женился на ней. Утром на брачном ложе обнаружили обескровленный труп новобрачной.

Вампир – одновременно обаятельный и коварный – занимает уникальное положение привлекательного чудовища. Это не безумец и не дикарь; на самом деле своими манерами он превосходит многих светских знакомых. Обращение его безыскусственно, но очень приятно, глаза пусты, но взгляд опьяняет. Видимые изъяны привлекают к нему жертв, а его непохожесть на других захватывает, в то время как сам он смотрит на них как на неодушевленные предметы. Вампир не ищет уединения; он прожигает жизнь, так как просто не умеет жить по-другому. Он пьет кровь, потому что она его насыщает; он играет людьми, потому что это доставляет ему удовольствие. Душа вампира не знает покоя.

Готический вампир – социопат, написанный щедрыми мазками, харизматический и утонченный, это хищник, неслышно крадущийся среди нас. Миф о вампире прослеживается со Средних веков, происхождение его коренится в славянской мифологии, основанной на отчетливом разделении тела и души. Нечистота души порождает вампира, существо неестественное и вечное.

Социопаты существовали всегда и всегда считались маргиналами. Мы живем во всех культурах всех народов. Согласно антропологическому исследованию, проведенному Джейн Мерфи в 1976 г., члены племени йоруба называют холодных людей аранканами, «обозначая этим словом человека, который в поступках не учитывает интересы других людей, ни с кем не сотрудничает, никому не помогает, всегда замышляет недоброе и проявляет при этом необыкновенное упрямство». Инуиты называют асоциальных членов своего племени кунлангетами, о которых говорят, что «их ум знает, что надо делать, но они этого не делают». Кунлангет «все время лжет, мошенничает, ворует… спит со многими женщинами, не обращает внимания на упреки; это человек, которого постоянно наказывают старейшины». Концепция индивида, способного умом понять социальные нормы, но отказывающегося им следовать, – ключевая в современной клинической диагностике социопатии.

Итак, теперь ясно, что люди, подобные мне, существовали во все времена среди всех народов; просто современное общество любит снабжать каждого человека соответствующим ярлыком: ты социопат или кто-то еще? В научно-фантастическом фильме «Бегущий по лезвию» аналог социопатов – репликанты, органические андроиды, сбежавшие на Землю. В покрытом ядерной пылью апокалипсическом мире Земли будущего за ними охотится Гаррисон Форд. Репликанты так сильно похожи на людей, что раскусить их можно только с помощью обширной психологической анкеты, содержащей вопросы, провоцирующие испытуемого на проявление эмоций. В фильме Гаррисон Форд не может устоять перед обаянием Шон Янг, с ее белой нежной кожей и полными губами в форме сердечка, несмотря на то что понимает: это искусственное создание не способно на чувства, отраженные в больших ласковых глазах.

Помню, когда я в детстве смотрела этот фильм, меня заворожило потрясающее самообладание Шон Янг и ее футуристический наряд. Даже тогда я понимала, что мне было бы уютно в ее суровом мире. В огнях неона и клубах пара слабаки займут подчиненное место, а такие сильные люди, как я, будут благоденствовать. Я воображала, как ношусь над городом в маленьком юрком воздушном судне и отдаю приказы по-китайски. Ирония, однако, в том, что, став взрослой, я сама проходила психологическое тестирование, призванное обнаружить у меня недостаток гуманности.

«Бегущий по лезвию» – очень удачный пример, так как в нем упор сделан не на диагностике, а на идентификации. Репликанты действительно «другие», они были созданы искусственно, чтобы служить людям. По этой причине здесь не возникало никаких моральных ограничений, хотя внутренний мир андроидов во многих случаях богаче, чем у настоящих людей. Точно так же даже такой здоровый специалист, как Марта Стаут, ученый из Гарвардского университета, автор книги «Социопат живет в соседнем доме» («The Sociopath Next Door»), говорит об идентификации социопатов, а не о диагностике социопатии. Смысл различения ясен: эти существа – социопаты, а не люди, страдающие социопатией. Диагнозы ставят людям, которых после установления диагноза начинают лечить. Так как лекарств от социопатии нет, вопрос в том, что делать с проблемой социопатии. В «Бегущем по лезвию» мы видим попытку окончательного решения – полное уничтожение существ, неспособных чувствовать и сопереживать.

Для нашего общества проблема социопатии в том, как помешать социопатам проявлять асоциальные, антиобщественные наклонности. Прежде чем начать обсуждать возможные пути решения, общество должно научиться надежно идентифицировать социопатов. Но психологам неминуемо придется их понять, чтобы выявить. Однако чтобы понять, надо выявить. Один психолог прокомментировал порочный круг так: «Почему этот человек совершил столь ужасное преступление? Потому что он психопат. Но как вы узнали, что он психопат? Потому что совершил ужасное преступление».

Классическая дилемма, напоминающая вопрос, что появилось раньше – курица или яйцо. Поэтому ничего удивительного, что подобный подход к диагностике вызвал жестокую критику. Все методы диагностики основаны на поддающихся наблюдению симптомах, характерных для людей, которым ставится диагноз «социопатия», но эти симптомы – между прочим, косвенные и обтекаемые – создают риск пристрастного отношения, вследствие чего разные специалисты могут включать или не включать в диагностику те или иные критерии. Конечно, здесь нужна точка отсчета. Клекли и другие авторы заметили: какие-то черты присутствуют у пациентов чаще, чем у членов общей популяции. Когда группа симптомов получает наименование, ученые предпринимают попытку выяснить, нет ли у них общей причины, чем именно отличается эта группа симптомов от других таких же и какими признаками обладают входящие в группу пациенты в сравнении с обычными представителями общей популяции. Однако Клекли хорошо понимал, что его опросный лист – лишь довольно грубое приближение к сущности социопатии и, следовательно, не может считаться ни безупречным, ни полным. Такое смирение перед лицом фактов не очень характерно для современных исследователей социопатии.

Современный метод идентификации психопатов (и, следовательно, социопатов) основан в настоящее время на «Перечне контрольных вопросов по психопатии, пересмотренном» (Psychopathy Checklist – Revised; PCL-R), разработанном доктором Робертом Хиаром, профессором судебной психиатрии из университета Британской Колумбии. Хиар считается одним из ведущих специалистов по криминальной психопатии. «Наука не может двигаться вперед без надежных и точных средств измерения того, что вы пытаетесь исследовать», – утверждал Хиар. Вместе с ассистентом он составил список из 20 психологических черт, с заметным постоянством выявлявшихся у обследованных им заключенных: отсутствие способности к сочувствию и раскаянию; мания величия; склонность к манипулированию; незаурядное обаяние; эгоцентризм; импульсивность; склонность к лживости. И такие криминальные черты, как преступления, совершенные в детском возрасте, отмена условно-досрочного освобождения и изменчивость вида совершаемых преступлений. Два очка начисляют, если симптом присутствует, одно – если наличие симптома вызывает сомнения, и ноль, если симптом отсутствует. Тест оказался надежным: будучи применен разными исследователями на одних и тех же испытуемых, он позволяет получать сходные результаты. Тем не менее тест подвергся критике за недостаточную валидность.

Валидность – это мера того, насколько данный тест подходит для исследуемого материала, то есть насколько точно тест PCL-R позволяет идентифицировать психопата. Перечень контрольных вопросов Хиара критиковали, поскольку он создан исключительно на материале пациентов-заключенных. Сам Хиар признал, что это сделано только ради удобства: «С заключенными легко работать. Они любят встречаться с учеными – это отвлекает от монотонности тюремной жизни. Но генеральные директора, политики…» Недавно Хиар пригрозил судебным иском двум психологам, выступившим в газете со статьей, в которой утверждали, будто перечень Хиара только по ошибке используется для полной диагностики психопатии: это более широкое понятие, включающее в себя лживость, импульсивность, безответственность и непредусмотрительность, но не обязательно склонность к физической агрессии или противозаконным действиям. Авторы утверждали, что перечень доктора Хиара извращает всю концепцию, так как преувеличивает роль криминального поведения в диагностике психопатии. В статье отражен взгляд некоторых специалистов, согласно которому социопатия не обязательно сопряжена с уголовными наклонностями. Непонятно, почему такие неравнозначные симптомы, как отсутствие способности к сопереживанию и незаурядное обаяние, набирают одинаковое количество очков: обаяние нельзя считать таким же значимым симптомом, как черствость. Вопрос, как мы видим, в том, что именно определяет это (или любое другое) расстройство личности – поступок человека или его внутренние мотивации. Легко проследить историю неудачного решения, но очень трудно по-настоящему понять мышление, определяющее поведение, приводящее к неудаче.

Среди ученых и клиницистов продолжается спор, поддаются ли диагностике психопатия и социопатия и вообще заболевания ли это. Добрые люди из Американской психиатрической ассоциации, составившие Руководство по диагностике и статистике психических расстройств (DSM), решили исключить оба термина, несмотря на стремление некоторых ученых пересмотреть номенклатуру в пользу термина «антисоциальное расстройство личности» (диагноз основывается на наблюдаемых поведенческих особенностях больного). В «Международной статистической классификации болезней и сопутствующих расстройств здоровья» Всемирной организации здравоохранения этот диагноз есть, но там он называется «диссоциальным расстройством личности», а термин «социопатия» отсутствует. Антисоциальное расстройство личности и социопатия – не синонимы, так как некоторые характеристики расстройств не совпадают. Термин «антисоциальное расстройство личности» ориентирован в первую очередь на криминальные паттерны поведения, а не на внутренние процессы мышления социопата, так как мыслительные процессы трудно верифицировать, особенно у заключенных, неохотно делящихся мыслями с посторонними. Например, хотя я считаю себя социопатом, пусть и хорошо адаптированным (я ведь не способна к сопереживанию, не умею приспосабливаться к общепринятым социальным нормам и склонна манипулировать другими), мне практически невозможно поставить диагноз «антисоциальное расстройство личности».

Дело еще больше запутывается из-за того, что поведенческие особенности социопата могут пересекаться с особенностями, возникающими при других психических расстройствах, например при нарциссизме. К ним относятся эгоцентризм и снижение способности к сопереживанию, а также некоторые нарушения развития, например при синдроме Аспергера или некоторых формах аутизма.

В книге «Судебная психология: краткое введение» («Forensic Psychology: A Very Short Introduction») профессор психологии из Университета Хаддерсфилда Дэвид Кантер предостерегает от «соблазна думать, будто все эти диагнозы есть что-либо иное, нежели суммарное описание обсуждаемых людей» и далее утверждает, что «на самом деле это моральные суждения, замаскированные медицинской терминологией». В первой же строчке предисловия к книге Роберта Хиара мы читаем: «Психопаты – социальные хищники, обаянием, манипуляциями и беспощадностью прокладывающие жизненный путь, оставляющие за собой разбитые сердца, обманутые надежды и пустые кошельки». По этой фразе можно сразу понять, по какую сторону баррикад находится автор. Тем не менее психиатры выставляют диагнозы, а на их основании юристы принимают важные решения, например об условно-досрочном освобождении.

В отличие от расплывчатых формулировок психиатрических диагнозов нейрофизиология может дать более отчетливое объяснение. Недавние исследования мозга методами функциональной магнитно-резонансной томографии показали: существует определенная связь между клиническими характеристиками и «объективными» свойствами головного мозга социопата. Было бы, конечно, ошибкой соединять список характерных черт социопата с понятием «социопат», так же как было бы ошибкой допускать, что все католики обладают одинаковым набором психологических черт и, наоборот, люди, обладающие определенными личностными характеристиками, непременно католики. Диагностика социопатии полезна, но лишь в той мере, в какой люди понимают ее ограниченность. Главное ограничение – то обстоятельство, что мы не можем назвать конкретную причину расстройства; мы знаем лишь симптомы и внешние признаки. Это разочаровывает. Мне было бы легче, если бы я знала, что я плохая, потому что меня плохо воспитывали или потому что я росла в обстановке враждебности и отсутствия любви. Но со мной в детстве не происходило ничего такого, о чем рассказывают другие социопаты. Единственное, в чем я могу упрекнуть своих родителей, – что подчас мне не уделяли внимания, но в этом не было никакой злобы и ненависти, просто было некогда. Когда меня спрашивают, не было ли тяжелым мое детство, я отвечаю, что оно было ничем не примечательным. Из результатов исследования близнецов мы знаем: симптомы социопатии отчасти обусловлены генетическими факторами. Кроме того, мы знаем, что мозг социопата устроен немного не так, как у обычного человека. Однако один только факт несколько иной организации не свидетельствует, что именно это изменение заставляет социопатов поступать не так, как все. Наоборот, нестандартное поведение и необычные поступки могут быть причиной необычной картины функционирования нейронных цепей в мозге социопата. Точно так же из одного того, что мозг социопата устроен не так, как у остальных, отнюдь не следует, что именно особое строение мозга – причина социопатии. Например, Хиар считает, что отличие в морфологии мозга может быть «побочным продуктом действия окружающей среды или генетических факторов, влияние которых мы часто обнаруживаем у психопатов».

Мы не знаем причины, но зато знаем, что не существует никаких методов лечения, притом что мы не всегда хотим лечиться (думаю, прочитав книгу, вы поймете почему). Доктор Клекли наблюдал и консультировал социопатов как психолог и профессор медицинского колледжа штата Джорджия. Он изо всех сил пытался найти способ лечения социопатов и преступников, коих считал тяжело и совершенно неизлечимо больными. В предисловии к последнему прижизненному изданию «Маски душевного здоровья», вышедшему в свет незадолго до его смерти, Клекли писал, что не смог найти эффективных средств лечения. Однако горечь неудачи сглаживалась верой, что ему удалось приблизиться к пониманию природы социопатии, а это, в свою очередь, помогло родным и близким социопатов объяснить странности в их поведении. Действительно, доктор Клекли рассказывал множество историй о неизлечимых пациентах, которым весь мир был готов помочь, но которые тем не менее мучили близких и совершали злодейства и преступления. Он считал нас безнадежными.

В этом убеждении Клекли не одинок. Недавно проведенные исследования показывают: число рецидивов преступлений среди социопатов вдвое превышает число рецидивов среди преступников, не страдающих этим расстройством. В случае насильственных преступлений показатель повышается втрое. Даже йоруба и инуиты полагали, что антисоциальную личность невозможно изменить. Единственным выходом они считали нейтрализацию или изоляцию, или, как якобы сказал антропологу Мерфи один инуит, «обычно кто-нибудь сталкивает такого человека со льда в воду, когда никто не видит».

Сегодня психологи и криминологи бьются над той же задачей, какую инуиты и йоруба решали с помощью незаметного убийства: что делать с социопатами, раз им нельзя доверять и они не могут жить в обществе. В Великобритании совершившие преступления социопаты получают пожизненные сроки только на основании диагноза. В Америке социопаты с подтвержденным диагнозом всю жизнь содержатся в психиатрических лечебницах, потому что врачи считают расстройство неизлечимым. Вспомним для примера историю Роберта Диксона, получившего сначала 15 лет, а затем пожизненный срок за соучастие в убийстве как водитель машины, на которой банда грабителей скрылась с места совершения преступления. Проведя в тюрьме 26 лет, Диксон подал апелляцию на условно-досрочное освобождение. В качестве одного из условий ему было предложено пройти психологическое тестирование, по результатам которого он был признан социопатом. «Помню, что, когда я прочитал заключение, у меня упало сердце, – рассказывает адвокат Диксона. – Стало ясно: что бы я ни делал, на все апелляции неминуемо последует отказ».

В первых изданиях книги Клекли писал, что социопатия – не менее опасное состояние, чем психоз, так как социопаты не могут жить по законам общества. Затем он пересмотрел свое мнение, так как понял, что такая трактовка фактически освобождает социопатов от ответственности за преступления. Он столкнулся с противоречием; Клекли никогда не считал социопатов безумными, ведь они не страдают «маниями» в том смысле, какой вкладывают в это слово. Однако интуитивно Клекли чувствовал, что социопаты так же тяжело больны, как безумцы или маньяки, и плохо приспособлены к жизни в обществе, а поэтому их следует изолировать. Доктор Клекли был озабочен тем, что опасные социопаты недостаточно часто попадают в психиатрические учреждения, потому что критерии госпитализации – уровень сохранности интеллекта и рационального мышления, а эти параметры психического здоровья у социопатов в пределах нормы.

Однако лишение социопата свободы только на основании психиатрического диагноза влечет за собой тяжкие моральные следствия. Социологи задаются вопросами контроля и поддержания равновесия в обществе: как нам обойтись со странными созданиями и при этом самим не превратиться в чудовищ? Можно ли лишать человека свободы на том лишь основании, что он начисто лишен совести? Общество изолирует душевнобольных в психиатрических учреждениях, с тем чтобы больные не причинили вред окружающим, и поэтому у общества нет иного выхода – оно должно принять решительные меры, чтобы отделить социопатов от остальных. Но социопаты могут жить в обществе, просто по-другому. Мы не кусаем себе руки и не прыгаем из окон, полагая, будто можем летать. Мы не сумасшедшие. Все дело лишь в том, что мы живем, мыслим и принимаем решения способами, с точки зрения большинства, отталкивающими и безнравственными. Но что вы делаете с людьми, которые вам просто не нравятся?

Вопрос о роли диагноза социопатии в решении вопроса о тюремном заключении – очень трудная проблема. Законодательство требует, чтобы человек, которого хотят признать психически больным и недееспособным, не мог отличать добро от зла. Социопаты отличают добро от зла, но не испытывают эмоциональной потребности подчиняться правилам поведения, соответствующего социальным стандартам. Поэтому вопрос в следующем: следует ли признавать социопатов более виновными, менее виновными или равно виновными в преступлениях и нарушениях по сравнению с людьми, не страдающими социопатией, но совершившими такие же правонарушения? Кент Киль, исследователь мозга социопатов, содержащихся в тюрьмах, предложил обходиться с ними как с людьми с низким IQ: зная, что поступают неправильно, они не могут совладать со страстью к насилию.

Кроме того, существует еще и проблема эффективности наказания. Клекли утверждал, что отношение к социопатам как к обычным преступникам, то есть заключение их под стражу в случае правонарушения, неэффективно, так как наказание не пугает их и не удерживает от следующих преступлений. Вообще профилактическая эффективность наказания – вопрос спорный. Я сомневаюсь, что обладающие способностью к сопереживанию люди, совершающие преступления под влиянием страсти, думают о неотвратимости наказания, и мне интересно, действует ли этот принцип в отношении людей, родившихся в семьях наркодилеров, в нищих районах, где нет никаких альтернатив преступному поведению. Угроза наказания в семье и школе служила для меня лишь вызовом, порождающим стремление придумать способ избежать последствий в будущем, не отказываясь от желаний. Я не боялась наказаний, я смотрела на них как на неудобство, которое надо обойти.

Интуитивное предположение Клекли, что социопаты нестандартно реагируют на негативные последствия, практически подтверждено Хиаром в знаменитом опыте с мягким электрошоком. Удар током наносили психопатам и здоровым людям из контрольной группы. Перед процедурой включали таймер, щелчками отсчитывавший секунды до удара. Нормальные люди выказывали растущее беспокойство по мере того, как приближалось к концу время ожидания, предчувствуя болезненный удар. Психопаты сохраняли полнейшее спокойствие и не выказывали никакой тревоги, слыша тиканье таймера.

Столь беспечная реакция на негативные события, возможно, обусловлена высоким содержанием допамина в мозге социопатов. Ученые из Университета Вандербильта связали избыток допамина с повышенной чувствительностью системы вознаграждений головного мозга, которая у социопатов реагирует на положительные стимулы в четыре раза сильнее, чем подобная система у нормальных людей, например на получение большой суммы денег или на прием химического стимулятора. Исследователи предположили, что реактивность системы вознаграждения определяет импульсивное, рискованное поведение социопатов, «потому что эти индивиды испытывают такую тягу к вознаграждению, прянику, что забывают о кнуте».

Правда, лично я сомневаюсь в справедливости этой гипотезы. Избыточной активностью системы вознаграждения можно, конечно, объяснить, почему социопаты одержимы сексом (по крайней мере, в сравнении с другими представителями человеческой популяции). Этим можно объяснить, почему мы часто видим социопатов во многих руководящих органах. Вероятно, социопаты делают для общества много полезного просто потому, что это приводит к выделению огромного количества допамина в мозге. Но вот насчет риска у меня большие сомнения. Возможно, это и так, возможно, мы любим риск, но я не думаю, что причина в избытке допамина, потому что исследования, проведенные в том же Университете Вандербильта, показывают: именно низкий уровень допамина проявляет высокую корреляцию со склонностью к риску и употреблению наркотиков. По своему личному опыту я знаю, что рискованное поведение обусловлено отсутствием страха или тревожности в потенциально опасных, травмирующих или стрессовых ситуациях.

Я способна на рискованные и глупые затеи, и это может показаться странным, если учесть, что я финансово состоятельный белый воротничок с высоким IQ, воспитанный в религиозной семье среднего класса. В ранней молодости я делала все, что обычно для бесшабашных подростков: бесновалась на рок-концертах, путешествовала автостопом в развивающиеся страны, где ездила в прицепах, участвовала в кулачных потасовках и т. д. Конечно, с возрастом я оставила некоторые из детских привычек, но так и не переросла неспособность учиться на собственных неудачах.

Однажды я потеряла все сбережения, ввязавшись в сомнительные финансовые операции. Я выбирала не только рискованные опции, но и парадоксальные способы работать с ними – придерживала акции, когда надо было их продавать и, как говорится, складывала все яйца в одну корзину. Неудачные сделки меня не обескураживали, и я снова ввязывалась в азартные игры. Умом, объективно, я понимала, что теряю массу денег, но не чувствовала боли, и потери не имели для меня никакого значения. Я отвлекусь от этой темы и скажу, что не пользуюсь ножами. Я никогда не оценивала риск ранения даже таким заурядным бытовым орудием. Я много раз ранила себя ножами, отхватывая куски кожи и разрубая пальцы до костей, но так и не научилась проявлять осторожность. Поэтому теперь я вообще не прикасаюсь к ножам.

Я всегда любила кататься на велосипеде по городским улицам, отчасти потому, что это опасно. Если на дорожку, по которой я еду, начинает вползать автомобиль, то мне ничего не стоит в него врезаться или погрозить водителю насосом. Если машина меня подрезает и обгоняет, то я наберу скорость, объеду и резко остановлюсь прямо перед носом водителя, чтобы заставить его изо всех сил ударить по тормозам. Я отлично сознаю, что это очень опасно, и только для меня, но зато как эти чудачества щекочут нервы! При этом моя безопасность настолько меня не волнует, что я не собираюсь менять свое поведение. Дело здесь не в том, что я иррациональна. Дело в том, что страдания, связанные с последствиями, для меня не «страдания» в общепринятом смысле слова. Возможно, есть своеобразное упоение в том, чтобы дразнить водителей или рисковать сбережениями, но главная причина иная: ситуации, чреватые опасностью, не вызывают у меня тревоги и не заставляют проявлять осторожность.

Я не могу сказать, сколько раз получала пищевые отравления, употребляя несвежую или сомнительную пищу, но ни один урок не пошел впрок. Несколько лет назад я проснулась голая на полу душа в хостеле Молодежной христианской организации. Не помню, как я туда попала, но уверена, что в результате какой-то глупости. Люди, просчитывающие последствия своих поступков, не разгуливают голыми по хостелам. В моем мозге отсутствует выключатель, который срабатывал бы тогда, когда поступает сигнал опасности. У меня отсутствует естественное ощущение границы, которое говорило бы, что надо остановиться, пока я не зашла слишком далеко. Когда я делаю такие вещи, то не думаю о пряниках: скорее меня абсолютно не пугает кнут.

Я всегда жила в самых неблагополучных районах, где можно дешево снять квартиру, считая, что не надо переплачивать за безопасность, имея медицинскую страховку. Такое решение сводило с ума моих друзей и родственников, но зато им было легко покупать мне подарки на дни рождения и праздники: в ход шли перечные спреи, противоугонные системы и тому подобное. После окончания колледжа я жила в Чикаго, в районе наркотических притонов, и по ночам бегала по парку в наушниках, громко включая музыку, чтобы не слышать то и дело раздававшихся пистолетных выстрелов. Недавно квартиру, в которой я живу, обворовали второй раз – в первый раз это случилось почти сразу после того, как я въехала. Если меня не обворовывают, то каждую ночь стучатся в дверь (видимо, кто-то из моих соседей наркоторговец и люди просто путают двери).

Наверное, склонность к риску лучше всего проиллюстрировать моим поведением с транспортными средствами. Я обожаю машины. Сидя за рулем, я чувствую себя непобедимой и часто подвергаю риску себя и других, потому что не задумываюсь о последствиях своих решений. Однажды у моей машины начали барахлить тормоза. На негодных тормозах я ездила до тех пор, пока они совсем не отказали, и потом решила своим ходом поехать в сервис, чтобы не платить за буксир. Выдался дождливый день, и к тому же пришлось несколько миль ехать под горку. В довершение всех бед, подъехав почти к самой мастерской, я увидела, что придется проехать по железнодорожному мосту, по выгнутой кверху четырехполосной, забитой машинами дороге. Оказавшись на склоне моста, я ехала со скоростью около семидесяти километров в час, то есть намного быстрее потока, тормозившего перед светофором. Мгновенно приняв решение, я резко повернула руль влево, выскочила на встречку, пролетела две полосы, затем пересекла палисадник и, развернувшись, уткнулась правым боком и передними колесами в бордюр, съехав при этом с моста. Посмотрев на номера домов, я поняла, что нахожусь у самой мастерской и, пользуясь ручным тормозом, доползла до стоянки под изумленными взглядами прохожих.

В тот момент я была очень довольна собой: вот еще одно доказательство, что я непобедима! Я понимала, что все могло кончиться очень плохо – машина могла слететь с моста на железнодорожные пути или взорваться от удара, – но это нисколько не омрачало победоносного настроения. Я уцелела, а значит, все в порядке. Дело не в том, что со мной не случается ничего плохого, – случается, и еще как, но я не думаю о плохом. Возможно, в момент, когда оно происходит, я и чувствую мимолетное сожаление, но потом быстро забываю, и мир снова начинает сиять манящими красками. Я отнюдь не супермен, я тоже могу испытывать печаль и боль, но главная моя черта – несокрушимый оптимизм, заставляющий смотреть на мир сквозь розовые очки.

Я не поддаюсь несчастьям, но мои братья, сестры и друзья поддаются и переживают за меня. Они порой ненавидят меня за бесшабашность и неприятности, к которым она приводит. Помню, как я, то и дело грея руки, меняла в сугробе на обочине дороги колесо, которое сама «поставила» за несколько дней до этого. Мой старший брат стоял рядом и сыпал неповторимыми эпитетами в мой адрес. После того как меня обворовали во второй раз, одна моя подруга стала умолять меня переехать в другой район – для душевного спокойствия. Когда я стала уверять ее, что это нисколько меня не тревожит, она продолжала настаивать, говоря: «Для спокойствия тех, кто тебя любит». Но мне все равно трудно было найти основания для переезда. Я всегда умудрялась выбираться из неприятных ситуаций, даже если для этого приходилось просить денег у незнакомцев, вымаливать прощение у полицейских или лгать, заметая следы. Поскольку я всегда стремилась получить вдвойне или ничего и мои неприятности никогда не были долгими, мне удавалось выйти из любой переделки с наименьшими потерями. Меры предосторожности всегда дорого обходятся – или теряешь деньги, отдавая их за безопасность, или упускаешь выгоду, отказываясь от возможного риска. Понимаю, что многие считают такие траты вполне оправданными – ради, как сказала моя подруга, душевного спокойствия. Но моя душа всегда спокойна – независимо от того, что я делаю. Поэтому-то я всегда так беззаботна.

Прожив несколько лет с самостоятельно установленным диагнозом «социопатия» и даже заведя блог для социопатов, я решила все же закрепить этот статус, так сказать, официально. Правда, поначалу мне не хотелось обращаться к профессионалам, потому что я читала о нескончаемых спорах относительно диагностических критериев. Своему суждению я доверяла не меньше, чем мнению дипломированного психолога. Но в конце концов пришла к выводу, что отсутствие официального диагноза может породить недоверие у читателей. Как смогут они без формального диагноза удостовериться, что я действительно настоящий социопат? Я решила, что уж если рискнула открыто отнести себя к одному из самых ненавидимых подклассов человечества, то необходимо, чтобы люди мне доверяли.

Моим диагнозом занимался доктор Джон Иденс, профессор техасского Аграрно-механического университета, один из ведущих специалистов в области социопатии, мнением которого по этому поводу недавно интересовались такие СМИ, как New York Times и Национальное общественное радио. Доктор Иденс испытывал большие сомнения: он предъявил мне тест, составленный в соответствии с критериями доктора Хиара, а этот тест ориентирован на криминальную модель социопатии. Учитывая, что я никогда не привлекалась к суду за преступления, доктор Иденс полагал, что в моем случае результаты тестирования могут оказаться не вполне достоверными и ложноотрицательными.

Доктор Иденс предложил мне перечень контрольных вопросов по психопатии в скрининговой версии. Этот перечень создан на основании диагностических критериев психопатии, разработанных Хиаром, но связан с ним лишь исторически. В новой версии уделяется меньше внимания данным о прошлых задержаниях и судебных приговорах. Скрининговая версия содержит 12 критериев. Каждый пункт оценивается в баллах – от 0 до 2. В сумме число баллов составляет от 0 до 24. Список вопросов разделен на две равные части. Первая включает вопросы, касающиеся личностных особенностей социопата, включая отсутствие способности к раскаянию и сопереживанию, а также вопросы, касающиеся межличностного поведения, включая лживость и манию величия. Вторая часть посвящена социальным аспектам поведения, включая безответственность, импульсивность и антиобщественные поступки.

Во время беседы доктор Иденс задал мне вопросы об импульсивности, агрессивности и безответственности моего поведения, например о драках и мелком воровстве, которые, хотя и не привели к выдвижению формальных обвинений, но в определенных ситуациях вполне могли привести меня в уголовный суд. Доктор Иденс особо отметил, что все эти действия производились мною лишь для того, чтобы пощекотать себе нервы, а не с целью приобретения экономической выгоды или с иной корыстной целью. Он отметил: «То, что мисс Томас избежала столкновений с полицией, обусловлено, скорее всего, умением выскальзывать из “трудных положений”, пользуясь различными благоприятными факторами (высоким интеллектом и уровнем образования, поддержкой семьи и другими социально-экономическими преимуществами), везением или сочетанием всех вышеупомянутых факторов». Я рассказала о семье, о бесшабашном поведении в подростковом возрасте, о неспособности долго задерживаться на одном рабочем месте после окончания университета, а также о попытках самоанализа, каковые и привели меня в кабинет психолога. Короче, я рассказала доктору Иденсу все, что уже и сама успела забыть.

По результатам тестирования я набрала 19 баллов из 24 возможных. Это, конечно, не абсолютно положительный результат, но в руководствах по душевным расстройствам я читала, что результат выше 18 баллов «позволяет с большой долей уверенности предположить наличие психопатии». В первой части теста (личностные черты) я набрала 12 баллов, а во второй (антиобщественное поведение) – 7. По этому поводу доктор Иденс заметил: «Интересно, 12 – максимальное число баллов, какое можно набрать в первой части теста. Оно указывает на присутствие аффективных и межличностных черт, очень характерных для психопатических личностей».

Такая линейная градация соответствует современному взгляду, согласно которому «психопатия – градуальный, а не категориальный феномен». Люди, набравшие большое количество баллов, очевидно, асоциальны, но даже те, кто набрал меньше баллов, «могут создавать значительные проблемы для окружающих. Так же, например, люди с артериальным давлением ниже порогового для гипертонии уровня подвержены риску заболевания». Учитывая это обстоятельство, доктор Иденс предложил мне пройти несколько дополнительных тестов, чтобы более достоверно выяснить, социопат ли я. Среди них был один опросный лист, который я заполнила самостоятельно. С помощью этой анкеты можно выявить различные признаки, указывающие на психопатологические черты личности, и общее число баллов, показывающее обобщенный индекс склонности к психопатическим реакциям. Кроме того, в этом тесте по восьми шкалам оцениваются более специфические признаки. Доктор Иденс отметил: «Независимо от возрастной и половой принадлежности мисс Томас по результатам теста, с вероятностью, превышающей 99 перцентилей, находится внутри нормативной области базы данных признаков психопатических черт личности, что позволяет с высокой долей вероятности предположить, что мисс Томас обладает психопатологической структурой личности».

Потом последовал новый тест. Я заполнила опросный лист NEO Personality Inventory, и по поводу результатов доктор Иденс записал, что мой профиль соответствует «прототипической психопатологической личности среди женщин». Под конец я прошла тест оценки личности, в ходе которого выявилось, что мои наиболее характерные черты – эгоцентризм и повышенная чувственность, стремление к доминированию, вербальная агрессия и завышенная самооценка, а также низкие показатели негативной аффектации (то есть для меня нехарактерны фобии, психологические стрессы и симптомы депрессии), поддержания межличностных отношений и вялая реакция на стрессовые события.

Доктор Иденс мне понравился. Он казался разумным человеком, к тому же неравнодушным к результатам исследования. Однажды во время беседы мне показалось, что он вот-вот расплачется, настолько сильно расстроили его результаты моих тестов. Я не помню, что мы в тот момент обсуждали – возможно, я рассказывала, что в детстве отец меня бил. Думаю, что доктор Иденс очень переживал за меня, полагая, что факт установления диагноза «социопатия» сильно на меня подействует. Право же, такого трудно было ожидать. Если меня не волнуют ни здоровье, ни безопасность, то с какой стати должна расстроить перспектива потерять работу и потерпеть фиаско в личной жизни из-за какого-то диагноза? Должно быть, доктор Иденс и это понял, что удручило его еще больше.

Поговорили мы и о том, что ни один из подобных тестов не предназначен для таких, как я, людей, по доброй воле желающих установить диагноз. Находящиеся в тюрьме преступники заинтересованы в том, чтобы скрыть свою социопатию, ибо от диагноза зависит их судьба, например согласие суда на условно-досрочное освобождение. Обычно в таких случаях результаты теста оцениваются с изрядной долей скептицизма. Но что делать с человеком, по каким-то неведомым причинам желающим, чтобы ему поставили диагноз «социопатия»? Несколько раз он говорил мне, что я, возможно, ввожу его в заблуждение, обманываю, чтобы выглядеть большим психопатом, чем на самом деле, но при этом признавал, что ложь ради самовозвеличения тоже укладывается в картину социопатии. По правде говоря, у меня не было ни малейшего желания или искушения лгать. В моей ситуации это было бы глупо. Я искренне хотела получить ответы на интересовавшие меня вопросы, насколько это возможно в результате трехчасовой беседы с незнакомым человеком.

Когда люди с подозрением на социопатию спрашивали в моем блоге, стоит ли проходить тестирование, я неизменно давала отрицательный ответ. Если честно – это очень рискованно. Дело в том, что методики лечения социопатии не существует, и единственный смысл тестирования – убедиться (для «душевного спокойствия»), что вы на самом деле социопат. Отрицательная сторона такого обследования – риск испортить себе жизнь, если данные попадут не в те руки. Даже доктор Иденс проявлял максимальную осторожность, отправляя мне электронные письма с результатами тестирования, опасаясь, что они могут быть перехвачены какими-нибудь злобными «сетевыми гномами».

В конце нашей заключительной беседы доктор Иденс спросил: «Что вы подумаете, если я скажу, что вы не социопат?» Этот вопрос я сама задавала себе бесчисленное множество раз. Что, если мне перестать вести блог? Что, если я перестану искать ответы на вопросы и читать данные психологических исследований? «Не знаю, – ответила я, – наверное, почувствую раздражение оттого, что зря потратила столько времени». Он рассмеялся. Когда настало время прощаться, доктор Иденс сказал, сколько я ему должна, а я, как назло, забыла чековую книжку. Мы пошутили на тему о том, что такая забывчивость очень характерна для социопата.

Я уходила от психолога, не имея ни малейшего понятия, что он напишет в заключении. Но поняла, что мы убеждены: социопатия не изучена до конца, это состояние представляется более зловещим, чем есть в действительности, и такое положение необходимо исправить. Заключение я получила по почте через пару недель, и оно подтвердило мои подозрения – и в том, что касается диагноза, и в том, что касается неубедительности и субъективности современной психиатрической диагностики.

Для меня последний вопрос, касающийся выявления социопатии: надо ли ее вообще выявлять? В детстве я проводила много времени на ранчо моего деда, где он разводил кур и других животных. Каждая курица в среднем откладывает одно яйцо в день. Значит, если у нас было семь кур, то каждый день мы получали семь яиц. Дед всегда пунктуально кормил кур, каждый день аккуратно собирал все яйца и учил меня, чтобы и я тоже тщательно следила за кормлением и сбором. Дед говорил: если кур не кормить, то они начнут поедать свои яйца. Если же курица попробует яйцо хотя бы раз, то войдет во вкус и будет есть яйца и дальше. Такую курицу придется зарезать. На самом деле я не знаю, существует ли способ лечения кур-каннибалов, но дед, возможно, сказал мне это, чтобы напугать и заставить регулярно кормить кур и собирать яйца. Однажды, когда меня не было, дед заболел и несколько дней не мог кормить кур и собирать яйца. Придя наконец в курятник, он обнаружил там расколотые яичные скорлупки – ясно, что яйца кто-то ел. С тех пор в ежедневном сборе яиц всегда не хватало пары штук или обнаруживались надколотые яйца. Видимо, хотя бы одна курица распробовала их, вошла во вкус и продолжала есть, хотя дед снова начал кормить кур.

– Как ты собираешься выяснить, какая курица ест яйца? – спросила я деда.

– Что ты имеешь в виду?

– Нам же надо зарезать курицу, которая это делает.

Дед в ответ лишь посмеялся.

– Нет, я серьезно, дедушка, – не отставала я. – Одна из кур занимает место в курятнике и ест нашу пищу. Надо ее найти и зарезать, ведь правда же?

– У меня нет времени сидеть в курятнике и следить за курами. К тому же от этой курицы есть и польза. Она побуждает нас вовремя кормить остальных и быстро собирать яйца. Кроме того, это напоминание, что природа беспощадна, да и человек не лучше.

Меня не удовлетворили дедушкины рассуждения. На следующий день я очень рано встала и устроила в курятнике наблюдательный пункт, чтобы выследить зловредную курицу. Я увидела, как куры, одна за другой, откладывали яйца, а потом одна из них начала перебирать яйца лапами и клевать их. Сначала я решила ее зарезать. Я знала, как это делается. Курицу надо подвесить за ноги, потом взяться левой рукой за ее голову, обездвижить ее, нащупать вену на шее, перерезать ее ножом и дождаться, когда стечет на землю кровь. Все это заняло бы не больше пяти минут, в течение которых курица била бы крыльями, постепенно расставаясь с жизнью. Но вместо этого я просто громко закричала и прогнала испуганную курицу. Собрав уцелевшие яйца, я вернулась домой.

Интересно, думала я, знали ли куры, что творит курица-каннибал, и что бы они стали делать, если бы узнали.