Глава 7
Он не видит ее, ничего не слышит о ней, и вдруг оказывается, что она стоит рядом. Сумерки, он собирается открыть дверь в дом Моннаров. Большой фургон – «Месье Гюло и сыновья. Перевозки для дворянского сословия» – грохочет по улице в сторону Рю-Сент-Оноре. Вздрогнув, он смотрит на женщину во все глаза, что, наверное, выглядит весьма комично.
– Вы хотели со мной поговорить? – спрашивает она.
– Но это же было несколько недель назад, – отвечает он.
– Значит, вы уже не хотите со мной говорить?
– Нет, хочу.
– Хотите?
– Да.
– Очень хорошо.
Она ждет, не отрывая взгляда от его лица. Сегодня на ней не красный плащ, а шаль или шарф из какой-то легкой ткани, покрывающей волосы. Ее лицо бесстрастно, губы плотно сжаты.
– Я вспоминал тебя, – начинает он, открыв рот и уже не подбирая слов. Слишком поздно осторожничать, продумывать последствия. – Я вспоминал тебя. Часто.
Она кивает. Но этот жест ему никак не может помочь.
– Войдем, – предлагает он. – И поговорим в доме.
– В доме Моннаров?
– Они не станут возражать. Не в том они положении, чтобы противиться моим желаниям.
– Из-за дочери?
– Да.
– Из-за того, что она сделала?
– Да.
– Она была вашей подружкой?
– Не в том смысле, который ты в это вкладываешь.
– А какой смысл я вкладываю?
– Сама знаешь.
– Это не имело бы никакого значения.
– Неужели?
– Почему это должно иметь какое-то значение?
– Ну, – говорит он, – не знаю.
Они замолкают, будто оба разом поражены столь странным характером беседы, как, впрочем, и тем, что она вообще происходит. Первой приходит в себя Элоиза.
– И вы это хотели сообщить мне? Что вы меня вспоминали?
– Не только.
– Что же еще?
– Я подумал, может, ты… придешь сюда.
– Зайти к вам?
– Может, ты останешься здесь. Если захочешь.
– В этом доме?
– Да.
– Давайте объяснимся начистоту, – говорит она.
– По-моему, я все ясно объяснил.
– Вы хотите взять меня в любовницы?
– Я хочу, чтобы ты осталась со мной.
– Что значит «осталась»? Вы хотите сказать, жила с вами?
– Да.
Вот сейчас, думает он, она откинет голову и расхохочется. С презрением скажет, что он не соображает, что говорит. И это правда. Не соображает. Это ли он хотел ей сказать? «Живи со мной»? Или просто произнес самое невероятное, что пришло в голову? Он готовится ответить что-то грубое, прогнать ее, лишь бы отомстить за свое унижение, но когда вновь раздается ее голос, он звучит серьезно и тихо. Почти ласково.
– Вы когда-нибудь раньше жили с женщиной? – спрашивает она.
– Нет, – отвечает он. И потом, спохватившись: – Твой вопрос касается практической стороны дела? Ты боишься, что я не знаю, как вести себя с женщинами?
– Мы плохо знакомы друг с другом, – отвечает она.
– Но все же знакомы.
– Когда мы познакомимся ближе, возможно, вы сочтете, что у меня дурной характер. А я то же самое подумаю про вас.
– Ты не хочешь жить со мной?
– Я этого не сказала. Только мне кажется, вы не задумывались… обо всем, о чем надо было задуматься. Не задумывались как следует.
– Ты ошибаешься, – говорит он.
– Или вы ошибаетесь.
– Я не ошибаюсь.
– Ха! Не нравится, когда вам противоречат?
Она складывает губы трубочкой, как если бы на рынке торговалась с хитрым и упрямым продавцом. Потом опускает глаза и медленно скребет носком ботинка по булыжнику мостовой.
– Я вам нравлюсь, – говорит она.
– Да.
– Почему?
– Почему?
– Вы должны знать, – говорит она.
– Конечно, – отвечает он, хотя на самом деле ему никогда не приходило в голову, что для того, чтобы нравиться, должна быть причина. – Ты посмотрела на меня, – объясняет он.
– Я вас заметила?
– Да.
– Это правда, – говорит она. – Я действительно вас заметила.
– Ты покупала сыр, – напоминает он.
Она кивает.
– Вы казались каким-то потерянным.
– Ты тоже.
– Потерянной?
– Не на своем месте.
– Если бы я согласилась на ваше предложение, – говорит она после одной из пауз, во время которых она, похоже, осторожно взвешивает каждое его слово, – то мне бы хотелось быть свободной в своих поступках. Мне слишком много лет, чтобы подчиняться чьим-то приказам.
– Ты будешь свободна.
– Но если вы когда-нибудь меня ударите…
– Не ударю.
– Я слышала, одному человеку вы приставили нож к горлу. Тогда вечером на Сен-Дени.
– Это был не нож, а ключ.
– Ключ?
– Да.
– Потому что он меня оскорбил?
– Да.
– Он будет не последний.
– Значит, я буду с ними драться.
– Ключом?
– Ты могла бы переехать в ближайшее время, – говорит он. – У тебя много вещей?
– Одежда, – говорит она. – Книги.
– Книги?
– А вы думали, я не умею читать?
– Нет. Я так не думал.
– Мне бы хотелось иметь больше книг. Хороших изданий. А не этих по пятнадцать су, которые разваливаются в руках, стоит только раскрыть.
– Да, – соглашается он. – Не этих.
– И еще театр. Я так давно не была в театре.
– Театр, – говорит он. – Мне бы тоже хотелось пойти в театр.
Некоторое время они оба молчат, успокоенные. Даже на улице наступило временное затишье – кругом ни души. Весьма вероятно, думает Жан-Батист, из одного из этих окон за ними наблюдает сейчас какой-нибудь сосед, знающий, кто они такие. Но инженеру решительно все равно.
– Это вы? – спрашивает она, повернувшись и глядя наискосок через улицу на ставни галантерейщика, где черной краской выведены слова – очередная угроза господина Кайло сильным мира сего. На сей раз говорится о печальной участи, ждущей коменданта Бастилии. Надпись появилась неделю назад, и ее до сих пор не замазали.
– Ты знаешь мое имя, – говорит он.
– Я знаю оба, – говорит она и впервые открыто улыбается ему.
