Начать представляется целесообразным с заголовка. Я выбрал его по аналогии с известными строками А. С. Пушкина («дней Александровых прекрасное начало»), однако уже в процессе работы над книгой обнаружил подобную фразу и у А. Тюрина. Вообще, шаг для апологета Ивана Грозного достаточно неосторожный – употреблять характеристику начала царствования, которая сама собой подразумевает, что был и отнюдь не столь прекрасный «конец»; однако перейдем к фактам.

Общим местом у большинства историков стало то, что у Ивана Грозного, в три года лишившегося отца и в восемь – матери, было тяжелое детство (вообще, обо всех или почти обо всех тиранах так говорят). Вот, например, что пишет об этом Н. И. Костомаров: «В младенчестве с ним (Иваном. – Д. В.) как будто умышленно поступали так, чтобы образовать из него необузданного тирана. С молоком кормилицы всосал он мысль о том, что он рожден существом высшим, что со временем он будет самодержавным государем (как мы видели, не мог он «с молоком кормилицы всосать» эти идеи, так как их на Руси еще не было. – Д. В.), что могущественнее его нет никого на свете (а вот это, учитывая растущую экономическую мощь Русского государства, вполне правдоподобно. – Д. В.); и в то же время его постоянно заставляли чувствовать настоящее свое бессилие и унижение. Его разлучили с мамкой, к которой он был очень привязан; убили Телепнева, к которому он привык; на его глазах, его именем, бояре свергали друг друга, а зазнавшиеся Шуйские обращались с ним высокомерно и нагло». Далее этот же автор дает слово самому царю: «Помню, как, бывало, мы с братом Юрием играем по-детски, а князь Иван Шуйский сидит на лавке, локтем опершись на постель отца нашего, да еще и ногу на нее положит, а с нами не по-родительски, а по-властелински обращается, как с рабами… Ни в одежде, ни в пище не было нам воли, а сколько казны отца нашего и деда они перебрали…» Далее царь приводит конкретные примеры того, кто и что «перебрал», после чего снова пишет сам Костомаров: сослали (и лишь по «слезным прошениям» Ивана – по другой версии, по просьбе митрополита, а по Костомарову, имело место и то и другое – не казнили) боярина Семена Воронцова, к которому отрок-государь привязался… ну и т. д.

Однако Р. Г. Скрынников, анализируя фактический материал, отрицает факты непочтительного отношения бояр к малолетнему великому князю. Так, в письме А. М. Курбскому (Костомаров цитируемые выше сведения тоже почерпнул явно из переписки царя с беглым князем) монарх скажет о том, что его на всю жизнь испугал арест на его глазах митрополита Иоасафа. Дело было так: в ночь на 3 января 1542 г. князья Шуйские свергли управлявших государством князей Бельских; престарелого митрополита, сторонника Бельских, арестовали в спальне на глазах Ивана, которому тогда шел двенадцатый год. Однако на самом деле Иван тогда даже не понял, что произошло, и не мог испугаться.

Что касается обвинений в том, что «не было нам воли ни в чем» – то тут на самом деле имеются в виду строгие правила того времени, в основе которых лежали те же нормы, что и в основе написанного немного спустя (в 1553 г.) Домостроя: несмотря на малолетство, законный великий князь должен был сидеть, напри мер, на троне, принимая иностранных послов. А слова «Сколько раз не давали нам поесть!» Р. Г. Скрынников интерпретирует как «не могли заставить непоседливого подростка поесть вовремя». Кого из нас в детстве родители не загоняли иной раз чуть не силой за стол в положенное время! А попробуй загони монарха, да еще с таким характером! Доказательством того, что Ивана отнюдь не держали в черном теле, служит и то, что он был очень образованным по тем временам человеком; во всяком случае, римских и греческих авторов он читал в подлиннике, а по некоторым сведениям, неплохо говорил и по-немецки. И. де Мадариага предполагает, что он знал и татарский язык, что в свете того, о чем мы будем говорить дальше, весьма правдоподобно. Впрочем, К. Валишевский говорит о «большой, но бессистемной эрудиции» будущего царя; французский историк А. Труайя также сообщает, что Иван Васильевич «учился на случайных встречах, не имея определенного направления и плана». Может быть, заставить систематизировать свое образование царственного ученика – безусловно, умного и даровитого, но явно не очень усидчивого – тоже не смогли ввиду непростого характера?

А характер был тяжелый! Уже тогда Иван Васильевич «забавлялся» тем, что с 13 лет вместе со своими сверстниками скакал верхом по улицам, топча конями и избивая кнутом всех встречных и поперечных, насиловал попавшихся женщин, бросал с крыш высоких теремов животных, а с 14 лет – и людей. Впрочем, хороши были и опекуны (в тот момент это были уже его родственники по матери – Глинские и их люди), которые похваливали его за это, приговаривая, что, мол, «вот будет храбрый и мужественный царь!» Уже тогда казнили и нескольких бояр. Например, Ф. Овчинина – его отец в свое время расправился с родственником будущего царя М. Л. Глинским; сын тут был ни при чем, но ответил за отца, сев на кол. Хотя, между прочим, по нормам того времени Государь не мог казнить бояр без тщательного «сыска» и приговора Боярской Думы. Как в Англии – лорда могла судить только палата лордов. Так что не прав Александр Бушков – еще один апологет Ивана Грозного, который утверждает, что не было такого закона, который малолетний великий князь мог нарушить, казнив Шуйского. Впрочем, этот автор вообще изрядно привирает, например, о том, что при Иване Грозном не было ни бегства подданных за границу, ни мятежей, – мы еще не раз увидим, насколько это утверждение не соответствует действительности.

Но до «бегства и мятежей» еще было очень далеко, а пока 16 января 1547 г. Иван IV венчался на царство, объявив себя при этом не великим князем, как все его предки, а царем. По понятиям православных людей того времени, титул царя соответствовал не королевскому, а императорскому. В Древней Руси «царями» называли императоров Византии («царь» – сокращенное «цезарь»; одним из предков Ивана Грозного был византийский император Константин IX Мономах, дед по матери Владимира Мономаха), в период татаро-монгольского ига – ханов Золотой Орды. Впрочем, и в это время иногда (в XIV в.) московских князей именовали стольниками византийского «царя». Однако 1453 год покончил с Византией, а 1480-й – с татаро-монгольским игом; и уже Иван III стал неофициально называть себя «Царь всея Руси». Иван Грозный принял царский титул официально.

И действительно, если, например, шведы не признали за Иваном Грозным (и за его преемниками, по крайней мере до Бориса Годунова включительно) титул императора, согласившись в конце концов именовать русских правителей «Царь и Великий Герцог Московии», то император Священной Римской империи, а также короли английские и датские, великий герцог Тосканский, шах иранский и некоторые другие государи именно так и обращались к московским царям. Не совсем понятно, какую позицию в этом вопросе занимали короли Франции, но автор цитируемого источника – француз – именно «Империей» и называет Московское государство. Более того, уже к отцу Ивана Грозного Василию III император Священной Римской Империи Максимилиан I (1493–1519) в 1514 г. обратился как к «кайзеру» (тот же «цезарь», только в германской переделке. —Д. В.).

Однако кое-кому на Руси уже тогда всего этого было мало. Уже в период правления Василия III некто Спиридон Савва, признавая, что русский народ происходит от Ноева сына Иафета, произвел московских царей ни много ни мало от… четвертого (в Библии не упоминаемого) сына Ноя Арфаксада, от которого якобы произошли египетские фараоны (на самом деле Египтом на протяжении трех с половиной тысячелетий фараонского периода правило около тридцати династий. – Д. В.).

Далее в «сплошной генеалогии от Ноя» у Спиридона Саввы следует перерыв, который, однако, успешно восполняет «Лицевой свод»: мать Александра Македонского Олимпиада родила его, оказывается, не от мужа, македонского царя Филиппа, а от… египетского фараона Нектанеба. А от Александра по прямой линии произошел брат Октавиана Августа Прус, предок Рюрика (Август якобы назначил брата наместником междуречья Вислы и Немана, хотя на самом деле римлян там и близко не было); у самого Спиридона Саввы прямой преемственности, правда, опять нет, он лишь говорит о «связи Александра Македонского через Клеопатру с римским цезарем», хотя, даже если бы Август и был, скажем, сыном Цезаря и Клеопатры, то ведь последняя происходила не от Александра Македонского, а от его военачальника Птолемея. Но такие несообразности не смущали творцов мифа, главное было – доказать, что царь Московский – первый государь Вселенной, имеющий права ни много ни мало на власть над нею. Мы еще увидим, кто, как и зачем внушал Ивану Грозному эти идеи.

Но пока до попыток реализации подобных амбиций было еще далеко. Начало самостоятельного правления Ивана Грозного (с 1547 г. до периода между 1560 и 1565 гг.) отнюдь не предвещало того, чем это царствование закончилось – «самодержавной революции» (по терминологии, которую применяет А. Л. Янов). В результате реформ, на которые подвигла молодого царя «Избранная Рада» (в состав этого органа входили представители всех знатных боярских родов, но душой ее были сравнительно «худородные» протопоп Сильвестр и окольничий Алексей Адашев, еще с 1543 г. занимавший должность постельничего), Россия продолжала свое развитие вполне в европейском ключе.

Однако с учетом характера Ивана Грозного и, что еще важнее, конкретных исторических обстоятельств (о них чуть ниже) есть основания думать, что Адашев и Сильвестр всего лишь отсрочили начало Опричнины лет на 10–15. Но – по порядку.

В середине 1540-х гг. Иван, намереваясь жениться, сватался поочередно к нескольким европейским принцессам, но после неудачи сватовства (впрочем, по другим данным, от сватовства к иностранкам царь отказался сам) женился на Анастасии Романовне Захарьиной-Кошкиной.

21 июня 1547 г., через неполных полгода после того, как Иван IV венчался царским венцом, Москву охватил большой пожар. В пламени погибло, по разным данным, от 1700 до 3700 человек, а 80 тысяч москвичей (собственно, почти все население города) лишилось крова. Пострадала и «власть»: например, престарелый (ему было уже далеко за 60) митрополит Макарий едва не задохнулся от дыма, а потом зашибся, когда спускался на канате из горящей башни; буря понесла пламя на Кремль, сгорели Оружничая палата, Постельная палата с домашней казной, царская конюшня, Разрядные избы (учреждения, где велось делопроизводство о назначениях по службе, нечто вроде современного отдела кадров) и т. д. При этом царь, проживавший тогда в своем загородном имении в с. Воробьево (нынешние Воробьевы горы), мало заботился об оставшихся по большей части без хлеба и крова жителях столицы, а велел прежде всего поправлять церкви и палаты на своем царском дворе.

Воспользовавшись бедственным положением народа и слухами о том, что пожар вызвало «колдовство», некоторые представители знати, ненавидевшие Глинских (в том числе Федор Скопин-Шуйский – дед будущего героя Смутного времени, Федор Нагой и некоторые другие, включая брата молодой царицы Григория), сумели настроить народ против них, обвинив родственников царя по матери в поджоге Москвы. Народ разгромил дворы Глинских, перебил многих из их людей (тем более что последние, опираясь на покровительство своих хозяев, «дозволяли себе в Москве разные своеволия и бесчинства»; вместе с людьми Глинских перебили и многих других служилых людей из Северской земли (современная Черниговская область), в чьей речи слышался тот же акцент) и ринулся на Воробьевы горы, где, как уже сказано, находился царь: пронесся слух, что государь спрятал кое-кого из своей родни.

Иван не на шутку испугался. И тут появился протопоп Сильвестр, который успокоил толпу и усовестил царя, объявив, что несчастья Руси происходят от многочисленных пороков монарха. Царь поддался на увещевания, стал каяться, плакать и дал обещание во всем слушаться Сильвестра. После того, как почти всегда бывает в таких случаях, большинство восставших, успокоившись, разошлось, и тогда оставшихся наиболее упорных власть решилась разогнать силой.

Впрочем, кроме Н. И. Костомарова, который пишет о Сильвестре, что «неизвестна прежняя жизнь этого человека», большинство историков, в том числе и К. Валишевский, отрицает внезапность появления протопопа на российской политической арене и утверждает, что тот уже на протяжении нескольких лет до того был настоятелем церкви Благовещенья и духовником государя; зато последний автор много говорит о низком интеллектуальном и образовательном уровне Сильвестра, значительно уступавшего в этом плане, например, митрополиту Макарию, объясняя его возвышение именно тем, что царь любил таких «серых» людей приближать к себе.

Однако последнее утверждение, как мне представляется, есть экстраполяция кадровой политики царя времен Опричнины на все царствование Ивана Грозного (мы еще увидим такие экстраполяции у Валишевского и применительно к другим сторонам российской жизни при Грозном); о принципах назначения своих приближенных «борцами за несвободу» (определение Е. Евтушенко), которые три века спустя Николай I выразит вошедшими в историю словами «мне не нужны умные головы, мне нужны верноподданные», мы еще поговорим. Что же до Сильвестра, то, например, И. де Мадариага констатирует, что он был человеком довольно образованным, знавшим латынь и греческий, а также умелым иконописцем.

Как бы то ни было, теперь реальная власть попала в руки протопопа Сильвестра и окольничего Алексея Адашева. Они подобрали себе и правительство из близких им по взглядам людей, причем как из высшей знати, так и из сравнительно «худородных»; к последним относился, как уже сказано, и сам Адашев. Окольничий происходил из зажиточной дворянской семьи из Костромы, пользовавшейся большим авторитетом. С. О. Шмидт также подчеркивает, что он происходил из «богатых землевладельцев, принадлежавших к среднему придворному кругу», так что слова Ивана Грозного о его низком происхождении («Я из батожников его поднял, от гноища учинил наравне с вельможами») нельзя понимать буквально. Но все же какая пропасть отделяла провинциального дворянина (пусть и сравнительно богатого) от столично-придворной аристократии!

Как бы то ни было, новым правительством была намечена большая программа преобразований. Сильвестра и Адашева, как и все их правительство (вошедшее в историю как «Избранная Рада») царь позднее тоже обвинял в том, что «нам от них не было ни в чем воли, вплоть до обуванья и спанья»; это уже явное преувеличение, которое позволяет не верить и цитированным выше обвинениям в адрес поведения бояр в юношеские годы царя. Тем более что опекуны Ивана старались по возможности вести дела так, чтобы он не чувствовал опеки и чтобы ему казалось, что он по-прежнему всевластен (у Костомарова – «самодержавен»). Так что с этой стороны ему пожаловаться было не на что.

Зато, однако, царь не мог простить своим приближенным того, что «они отняли у нас данную нам от прародителей власть возвышать всех бояр по нашему изволению… всякое устроение и утверждение совершалось по воле их и их советников. Мы, бывало, если что-нибудь и доброе посоветуем, то они считают это ни к чему не нужным, а сами хоть что-нибудь неудобное и развращенное выдумают, так ихнее все хорошо». Примерами себя царь, однако, при выдвижении таких серьезных обвинений не утруждает! В действительности как есть серьезные основания думать: при проведении реформ подразумевалось ограничение власти царя не только боярами, но и народом. Об этом мы теперь и поговорим.