Начнем с того, что на Романовых Петр не похож. А вот с Иваном Грозным сходство просматривается. Хотя бы в раннем развитии (в 13 лет Грозный был «сущий верзила», ростом с «совершенного (взрослого. – Д. В.) человека); то же можно сказать и про Петра), в том числе половом, и редкостном разврате. Сходство прослеживается и в обширном, но бессистемном образовании, стой разницей, что у Петра оно было еще бессистемнее.

Юный Петр был не по годам развитым и живым мальчиком, все схватывавшим налету – священную историю (до конца жизни он цитировал на память обширные отрывки из Библии), русскую историю, языки (немецкий, голландский), корабельное, военное дело, географию (уже в шесть-семь лет он интересовался глобусом). Однако вместе с тем систематического образования он так и не получил. Его обширные знания были как бы «нахватаны по кускам», и в то же время перерыв в его обучении грамоте (с 8 до 15 лет) привел к тому, что до 16 лет Петр не знал, как отделить одно слово от другого, а писал три-четыре слова вместе, с беспрестанными ошибками, описками и недописками. По-немецки и по-голландски он писал тоже с ошибками.

А «братство иноков» из опричников, которые набивали шишки на лбу земными поклонами, а потом шли пьянствовать, развратничать и превращать живых людей в куски кровавого мяса, – намного ли это меньшее кощунство, чем «Всешутейший и Всепьянейший собор»? Да и репрессии против духовенства не маленькие были что у того, что у другого. Как и Петр, Иван Грозный заставлял проштрафившихся или не вызывавших доверия бояр выпивать огромные кубки вина (у Петра это называлось «кубок Большого Орла»); пришлось хлебнуть этой чаши и Поссевино.

Интересно при этом, что дети Петра, что Алексей, что Елизавета (при всей разнице между ними и притом что матери у них были разные) пошли в романовскую породу. Елизавета так вообще вылитый Алексей Михайлович, внешностью и характером. А вот Анна Ивановна на отца была не похожа, а как раз на Петра I, приходившегося ей дядей, – в том числе и «темной кожей», но главное – характером и правлением.

Ну, вот хотя бы такая параллель: выше я писал о словах Ивана Грозного из серии «все русские – воры и потенциальные изменники». А вот Петр: «С другими европейскими народами можно достигать идеи человеколюбивым способом, а с русскими не так… Я имею дело не с людьми, а с животными, которых хочу переделать в людей». В общем, хороший резон покопаться в «грязном белье» Грозного и Петра и выяснить, кто на самом деле чей отец, сын, внук и т. д. Вот хотя бы такая «рабочая гипотеза»: «Тушинский вор» – это настоящий царевич Дмитрий (есть такая точка зрения), соответственно их с Мариной Мнишек сын («воренок») – родной внук Ивана Грозного. «Воренка» на самом деле не казнили, подменив в последний момент другим мальчиком, а отдали на воспитание в дворянскую семью. Он вырос, женился, а его сын служил при дворе в последние годы царствования Алексея Михайловича, став фаворитом царицы Натальи Кирилловны и настоящим отцом Петра. Ну, и гены ему передал соответствующие…

Крепостное право. Ну, это все если и не несерьезно, то, по крайней мере, заслуживает отдельного тщательного анализа; но посмотрим на практические дела обоих. Что касается крепостного права, то начало ему положил, как мы видели, еще Иван Грозный отменой Юрьева дня, что было логичным продолжением всей его политики: естественно, что ограбляемые и разоряемые временщиками-помещиками крестьяне всеми правдами и неправдами стремились уйти из поместий в сохранившиеся боярские вотчины; естественно былой правительству этот процесс если не остановить, то хотя бы затормозить. А завершил превращение крестьян в крепостных Алексей Михайлович, когда Соборное уложение отменило срок розыска беглого крестьянина («урочные лета»), и розыск стал бессрочным. Об этой дате говорилось в начале книги, когда я цитировал Р. Пайпса: мол, только в середине XVII в. власть смогла заставить и служилый класс, и простолюдинов сидеть на месте.

Однако крепостное право в той форме, в какой мы привыкли его представлять, когда крестьянин не был даже субъектом права и не платил за себя подати, за него это делал помещик, за что получал над ним неограниченную власть с правом продавать, в том числе разлучая семьи, сдавать по своему произволу в рекруты, дарить, проигрывать в карты, менять на борзых собак и т. д. – так вот, такое крепостное право возникло только при Петре I. Собственно, с этого момента статус русского крепостного был больше похож не на статус крепостного в странах Центральной и Восточной Европы (где примерно тогда же, когда и в России – с XV–XVI по XVIII–XIX вв. – утвердилось «второе издание крепостничества»), но на статус античного раба или темнокожего невольника Нового Света в Новое время.

Тогда же на 200 лет – до самых Столыпинских реформ – была искусственно законсервирована община, поскольку и барину, и чиновнику легче было иметь дело с общинным крестьянином, чем с индивидуальным. Впрочем, и К. Валишевский пишет, что «русская община происходит не от доисторического патриархального коммунизма, а явилась результатом круговой поруки, чуждой свободным крестьянам до XVI века и навязанной потом сельским общинам крепостным правом для правильного поступления с них налогов». Если это так, то, надо думать, именно эта навязанная опричниками община и стала разлагаться при первых Романовых, а там, где оставалась, превращалась в институт самоуправления. Так, А. М. Буровский цитирует указ боярина Б. И. Морозова управляющему одной из своих вотчин: «Судити приказчику, а с ним быть в суде священнику да крестьянам пятмя или шестмя добрым и середним» (орфография оригинала. – Д. В.)… «судити приказчику с старостою и целовальники и с выборными крестьяны… велеть… выбрать/для этого/10 человек крестьян добрых и разумных и правдивых». Чем это не суд присяжных, спрашивает Буровский.

Петр же старую общину восстановил. Отметим еще, что Россия при Петре снова, как и в 1560–1610 гг., из страны, в которую бегут, превратилась в страну, из которой бегут. Теперь, правда, бежали не бояре и дворяне, как при Грозном, а крестьяне – «куда глаза глядят»; вернее, и при Грозном преобладало бегство третьего сословия, но при Петре это преобладание стало подавляющим. Бежали в том числе и за границу, например, в Польшу. И неудивительно: уровень эксплуатации крестьян не только вырос в абсолютных цифрах (так, размеры барщины увеличились в несколько раз), но и сделал качественный шаг назад: если в середине XVII в. треть крестьян сидела на барщине, а две трети платили оброк (что давало значительную свободу в выборе трудовой деятельности), то в середине XVIII соотношение стало обратным.

Бегство крестьян вызывало к жизни соответствующие правительственные меры. Так, 26 июня 1723 г. был издан указ об учреждении застав на польской границе, а польскому правительству (к этому времени уже сильно зависимому от России) было отправлено предписание ловить и выдавать беглых. Однако толпы крестьян и посадских, вооруженные не только «дрекольем», но и оружием, зачастую просто сметали солдатские заставы – и проходили в Польшу. При этом надо учесть, что, по утверждениям самих поляков и западных наблюдателей, в XVII в. положение крестьян и третьего сословия в Польше – ввиду чрезмерных прав и вольностей, дарованных шляхте, и слабости королевской власти – было намного тяжелее, чем в России. Что касается мануфактур и заводов, то, если в XVII в. труд на них был вольнонаемным, то в XVIII в. стал преобладать крепостной.

При Петре опять, как и до Смуты, стал бездефицитным бюджет, причем бездефицитность достигалась теми же самыми методами – драть с подданных налогов не «сколько положено», а «сколько надо». Например, при введении в 1714 г. подушной подати ее размер определили в 74 копейки с души. Как получилась такая некруглая сумма? Очень просто: определялась потребность государства в деньгах (4 млн руб.), требуемая сумма разверстывалась по ревизским душам (5,65 млн, по данным первой ревизии), в итоге размер подушной подати и составил именно 74 копейки, а не 64 и не 84. Это не говоря уже о том, что появилась специальная категория чиновников – «прибыльщики», работа которых заключалась в придумывании того, какой бы еще ввести налог.

Но и дворянам приходилось теперь несладко. Жизнь дворянина при Петре была жизнью военного, причем не офицера, а солдата на вечной службе. «Все дворяне были обязаны нести службу, военную или гражданскую, начиная с 15 лет и непременно… с солдата. Служба была бессрочной – до болезни или смерти… Каждый дворянин был приписан к полку или государственному учреждению… Тяжесть службы порождала массовое укрывательство дворян… с которым правительство боролось с помощью жестоких кар… Например, в 1711 г. 53 офицера, не явившиеся после отпуска в полк в Киевскую губернию, были лишены поместий, а их жены с детьми были выселены из имений. По указу 1720 г. дворянам, уклоняющимся от службы, грозили наказание кнутом, вырывание ноздрей и вечная каторга. Военная служба была настолько тяжелой, что некоторые дворяне предпочитали записываться в купцы или даже в крестьяне, чтобы только от нее избавиться. По воле государя любой дворянин был обязан изменить место жительства, и это право Петр I… использовал, например, при заселении Петербурга… Дворяне не освобождались и от телесного наказания… наравне с «подлыми людьми».

И это – европеизация?! А что касается принципа выборности, то тут Петром был допущен не просто шаг назад, но полное упразднение выборности на 200 лет – до самого 1905 г., если не считать Уложенной комиссии при Екатерине II. Что касается городского самоуправления, то оно вроде бы было выборным и при Петре. Президент или бургомистр (в зависимости от статуса города) выбирались из числа «гостей, гостиной сотни людей, гостиных детей и вообще первостатейных, зажиточных и умных горожан». Вроде бы вполне по-европейски, однако… Не говоря уже о том, что всех выборных должен был утверждать Главный магистрат (т. е. центральное бюрократическое учреждение), эти выборные были фактически бесправны перед петровской «вертикалью власти», составленной преимущественно из военных. Вот только несколько примеров. В Костроме полковник Татаринов выгнал членов магистрата за город. В Коломне генерал Салтыков бил бургомистра смертным боем, а другого бургомистра драгунский офицер велел высечь. В Пскове солдаты застрелили члена ратуши, а «бургомистра били так, что он от побоев помер».

При разделении в 1708 г. России на губернии система нового деления была списана со шведской, однако Петр при этом «разъяснил»: «А которые пункты в шведском регламенте неудобны, или с сетуациею (так в тексте. – Д. В.) сего государства несходны, и оные ставить по своему рассуждению». Сенаторы сочли, что «неудобной» является низовая шведская община – кирхшпиль, т. е. приход, которым руководит пастор при участии выборных от прихожан. Выборности чиновники допустить не хотели, хотя в Московской Руси священник избирался прихожанами, и такой «кирхшпиль» (если уж Петру, по его привычке, пришло бы в голову дать данному институту иностранное название) мог бы стать низовой основой и российской губернской системы.

Кстати, о священниках: независимость Церкви Петром тоже была ликвидирована. После смерти патриарха Адриана (1700 г.) Петр не позволил избрать нового, а в 1721 г. упразднил сам институт патриаршества. Рассказывают, что когда церковные иерархи запротестовали, то Петр воткнул в стол тесак и воскликнул: «Вот вам булатный патриарх!» Выборность священников была упразднена, количество жестко регламентировано (не более одного на 150 дворов), «лишних» сдали в солдаты или обратили в холопы.

Наконец, и в системе престолонаследия произошел возврат от европейского принципа «от отца к старшему сыну» к произволу времен Грозного – «назначаю кого хочу»; правда, теперь этот произвол был «узаконен» соответствующим указом 1722 г. Кстати, именно с отменой в 1797 г. этого указа Павлом I прекратилась череда дворцовых переворотов (после того был только один, в 1801 г., покончивший с самим Павлом, тоже пытавшимся править на манер Ивана Грозного или Петра).

Интересна жалоба самого Петра: мол, очень трудно «одному человеку за столь многими усматривать». Однако, констатирует тот же А. М. Буровский, зачем же было создавать такую систему, при которой за всем и всеми приходится «усматривать»? В общем, мы видим: в результате преобразований Петра у всех без исключения сословий стало меньше прав. У частновладельческих крестьян – большинства населения – их не осталось совсем.