В. Куковенко много пишет о репрессиях опричников против русской культуры. И он не одинок в этом. Так, Р. Г. Скрынников сообщает, что еще в 1565 г. в Казань сослали князя М. М. Лыкова, поскольку он семь лет пробыл в литовском плену и получил европейское образование. Интересно, что в 1565 г. бежал в Литву московский первопечатник Иван Федоров, которого ранее поддерживали сам царь и к 1565 г. уже покойный митрополит Макарий. Однако гонение на первопечатника исходило «не от самого… государя, но от многих начальник, и священноначальник, и учитель». В. Куковенко приходит к выводу, что, поскольку печатались тогда в основном церковные книги, предназначенные для христианизации мусульманских и языческих народов, то после прихода представителей Орды к власти этот процесс необходимо было пресечь – как будто русский народ был поголовно грамотным и книгопечатание не могло предназначаться для его просвещения! Да и в церковных делах необходимо было навести порядок, на что указывал еще Стоглавый собор 1551 г. Скорее, с изгнанием первопечатника все было куда проще. «Рабам культура не нужна!» – не нами и не вчера сказано.

Об этом говорит и К. Валишевский: священникам не хватало образования, чтобы Церковь стала таким же носителем культуры, как на Западе. Тот же Стоглавый собор постановил учредить возможно больше школ для образования священников, однако митрополит Макарий считал, что необходимы строго иерархическая церковь, накопление богатства, согласие с государством на основе взаимной поддержки, преследование ересей. А вот школы не нужны. Непонятно, правда, как согласуется этот пассаж с мнением самого Валишевского о «более образованном, чем Сильвестр, Макарии».

А. Янов утверждает: если при Иване III церковь была единственным интеллектуальным центром страны, а светская интеллигенция находилась в состоянии зачаточном, что и предопределило победу иосифлян над дедом Грозного царя, то в первой половине XVI в. шло стремительное возмужание светской интеллигенции, которой так не хватало первостроителю Московского государства. Так, развивалась мирская литература, например, романы о Дракуле («румынский Иван

Грозный»). При этом, если во второй половине XV в. распространение получила беллетристическая литература, то в первой половине XVI в. интерес к ней падает, зато растет тяга к публицистике. Это вызывало страх иосифлян; однако есть основания думать, что сам Иван Грозный боялся этого по крайней мере не меньше.

В период экономического подъема «либеральных» реформ началось и книгопечатание. Уже в мае 1552 г. был выписан датский мастер Богбиндер с типографскими принадлежностями, Библией и еще двумя книгами. Он, по некоторым сведениям, хотел увлечь царя идеей борьбы с католицизмом. Церковь выступила против печатания протестантских сочинений, однако царь дал датчанину аудиенцию (ноябрь 1552 г., после возвращения из Казани) и разрешил ему работать как частному лицу.

В 1556 г. в «продвинутом» Новгороде начал печатание книг некто Маруша Нефедьев; кстати, почему русским первопечатником считают не Нефедьева? Потому, что он новгородец – представитель «вражеского» города? А на рубеже 1550—1560-х гг. началось книгопечатание и на Москве, связанное с именами Ивана Федорова и его помощника белоруса Петра Мстиславца. На печатню были даны субсидии, а общение с датчанами дало необходимый опыт.

Впрочем, есть сведения, что Федоров учился в Краковском университете, что тоже показатель европейской ориентации доопричной России, и там он «от фряг то учение прияста», т. е. не от датчан, а от южноевропейских народов, скорее всего от итальянцев (именно их на Руси называли «фрягами», а не «всех выходцев из Европы», как пишет Р. Г. Скрынников). Как бы то ни было, 19 апреля 1563 г. первая книга на Руси – «Деяния апостолов» – была сдана в печать и через год готова. В августе и октябре 1565 г. вышли также два издания «Часослова».

Но на этом книгопечатание надолго прервалось. Уже надвигалась на страну тень Опричнины. К тому же 31 декабря 1563 г. скончался покровитель Федорова митрополит Макарий. Интересно, что если А. М. Курбский выступал за исправление переводов священных книг, то «фанатики» были против изменений «единой буквы» в рукописных книгах, их поддерживали «священноначальники» (высшие церковные иерархи) и «начальники»; по Р. Г. Скрынникову, за последними скрываются земские бояре, он перечисляет Висковатого, Ивана Большого Шереметева и т. д.

Но Е. П. Немировский пишет, что Иван Федоров бежал, поскольку книгопечатание поддерживали нестяжатели, но они проиграла иосифлянам, которые были против. При этом вроде бы несомненно, что первые русские типографии были основаны «с позволения самого царя и к величайшему его удовольствию». Сам Федоров из Литвы писал, как уже поминалось, что гонение на него исходило «не от самого Государя, но от многих начальник и священноначальник и учитель, которые на нас зависти ради многие ереси умышляли… сия убо нас от земли и отечества и от рода нашего изгна и в ины страны незнаемы пресели».

В итоге Иван Федоров сумел бежать в Литву в обозе гетмана Ходкевича, который царь отправил по просьбе последнего об организации православной типографии в Литве. М. Н. Тихомиров считал, что царь сам отправил Федорова в Литву с целью укрепления позиций православия там. Г од спустя это бы уже не удалось сделать: с июля 1567 г. царь стал писать тому же Ходкевичу бранные письма, обвинять его в «лжехристианстве» и в том, что он «подбивает к бунту бояр» (начиналось уже «первое московское разорение». – Д. В.). Скрынников объясняет это тем, что царь укрылся в Александровой Слободе, а Земщина стала теснить Федорова, требуя отказаться от «порчи» священных книг. К тому же после того, как царю за опричный «подъем» было назначено 100 тысяч рублей, земская казна была пуста, денег на книгопечатню не было.

Как бы то ни было, плохо верится, что вот Земщина – против книгопечатания, а царь – в условиях Опричнины – ничего не может сделать! Да выдал бы денег из опричной казны, если земская пуста – какие проблемы? А с противниками каких-либо царских начинаний из земских разговор тогда был короткий! Так что куда вероятнее, что против книгопечатания были «ордынцы»-опричники, уже державшие царя в своих руках. Тогда можно понять и то, почему сам царь «спровадил» Федорова в Литву (если это было так) – чтобы спасти. Мы еще увидим: похоже, постепенно царь начал осознавать, какого джинна выпустил из бутылки, опершись в своих начинаниях на Орду.

Впрочем, говоря о причинах борьбы с книгопечатанием, не будем сбрасывать со счетов и аспект христианизации степных евразийских кочевников, о котором говорил В. Куковенко. Евразийцы 1920—1930-х гг. называли эти народы «потенциально православными», я бы выразился шире и назвал их «потенциальными христианами». Уже в раннее Средневековье, практически не принимая православие, степняки охотно принимали несторианство. Уже в VI в. оно широко распространилось среди кочевых тюрок Великой Степи.

Сравним ситуацию с современным положением в Казахстане и Киргизии: евангельские церкви распространились весьма широко. Но принятие евразийскими тюрками западного христианства – это инновация, в Средние века распространялось христианство восточное. Л. Н. Гумилев, и не только он, много говорит о проповеди несторианства среди степняков. И не только в раннем Средневековье, но и в XI–XIII вв. – так, в 1009 г. крестились кереиты (200 тыс. только взрослых мужчин), примерно тогда же – жившие на территории нынешней Внутренней Монголии тюркоязычные онгуты, гузы и чигили на Тянь-Шане и т. д.

Однако с мнением Гумилева о том, что русская православная миссионерская деятельность у тюркских скотоводов имела чрезвычайно малый успех, несмотря на мощную поддержку правительства, я лично не согласен. В XII–XIII вв. в европейской части Великой Степи половцы-кипчаки крестились в православие целыми родами. Сплошь и рядом встречаются такие имена половецких ханов, как Юрий Кончакович (сын Кончака из «Слова о полку Игореве»), Глеб Тириевич, Данило Кобякович… Совместно с несторианской проповедью этот процесс составил вторую волну христианизации Великой Степи (первая была в раннем Средневековье).

Но и позднее казахи Среднего жуза еще в XVIII в. обращались к Екатерине II с призывом «оградить их от пропаганды ислама и обратить в православие». В дальнейшем просьбы неоднократно повторялись. Короче говоря, при осуществлении евразийской интеграции в рамках того либерального проекта в духе Адашева – Сильвестра, о котором говорилось выше, христианизировать евразийских степняков после их присоединения к России было вполне можно. Тем более что период «второй волны» христианизации степей – это как раз период создания русско-кипчакского полицентрического государства Мономаха. Почему бы в случае воссоздания этого государства (на что, как мы видели, в период «либеральных» реформ раннего Ивана Грозного шанс был) не быть «третьей волне» в XVI веке? И надо учесть, что тогда еще Русская Церковь, как и при Мономахе, была свободной и независимой от государства, соответственно куда более способной к миссионерской работе, чем после Опричнины.

Как бы то ни было, иосифлянство своим сопротивлением светскому образованию обрекло страну не только на перманентное отставание от Европы, но и на правовое и политическое бескультурье. «Церковные иерархи полагали, что обращение к достижениям человеческого разума… вовлечет Россию во «тьму поганьских наук», что ценность человеческого разума несовместима с духовной ценностью православия. Прибегая к запретам, угрозам, преследованию и разрушению «новой образованности», духовенство так и не выполнило своей социокультурной миссии, не предложило позитивной программы развития образованности, направленного на удовлетворение мирских потребностей и обеспечение безопасности России», в том числе и на органическую интеграцию в новую Россию евразийских кочевников на европейских началах, составной частью каковой интеграции должна была быть и их христианизация.

В завершение отметим еще одну деталь. Жак Маржерет пишет (в начале Смутного времени), что русские обучились книгопечатанию «лишь 10–12 лет назад» (т. е. в середине 1590-х гг.). Советский комментатор строго поправляет его, напоминая о первопечатнике Иване Федорове при Иване Грозном, однако вспомним: после начала Опричнины Иван Федоров бежал в Литву, и вполне возможно, что возрождение книгопечатания на Руси действительно наступило только через тридцать лет… По крайней мере, в 1581–1582 гг., по свидетельству А. Поссевино, на всю страну была только одна типография в Александровой слободе, печатавшая книги только по приказу Ивана Грозного.