Глава 26

Сара чувствовала сильный переизбыток адреналина. Одно из двух: либо возвращаться к архивам, либо вызвать Дафну на сеанс кикбоксинга. Лучше, пожалуй, поработать. Она обыграла Майлза на настоящий момент, но важно, чтобы в дальнейшем она показывала себя тем преданным делу ученым, каковым и являлась. Она приехала сюда трудиться на ниве музыковедения. А теперь, когда она видела Бетховена, слышала его голос и прочие звуки, исходящие из его нутра, она почувствовала еще большую связь со всеми предметами, которых Луиджи некогда касался. Невероятно, но ей довелось узреть его воочию! Мысль о том, что Людвиг тоже мог видеть ее, до сих пор была чересчур экстраординарной, чтобы ее по-настоящему принять. И почему он прошептал «Бессмертная Возлюбленная»? Он же не мог обращаться к ней? Или мог? Сара тряхнула головой, отгоняя странную мысль. Что за нелепость!

Сара направилась к своему рабочему месту. По дороге ей никто не встретился, хотя до нее доносились вопли Бернарда, распевавшего в свое удовольствие в зале рококо, и смех Сюзи, которая делила территорию с дельфтским фарфором. Может, допросить Сюзи? Не стоит. Сара не сомневалась, что ее догадка верна – Майлз даже не думал говорить с японкой. Лучше не втягивать Сюзи в дворцовые интриги.

Ее вещи выглядели в точности так, как она их оставила: длинные столы, заваленные коробками и бумагами, каталожные карточки, таблички «Не трогать!». Инструменты – перчатки, лупа, пластиковые папки для бумаг – были аккуратно разложены на полке. Наиболее ценные предметы Сара уже переместила в стеклянные шкафы с контролем температуры и влажности, где они были заперты, когда не требовались ей для непосредственной работы. Князь Лобковиц приобрел немалое количество партитур, и поскольку многие из них никогда не публиковались или не перепечатывались, ноты наверняка должны были привлечь к выставке исследователей и серьезных музыкантов. Но и немытые толпы туристов, которые рано или поздно заполонят дворец, могли с любопытством глазеть на уникальные экземпляры коллекции. Взять, к примеру, рукопись глюковской оперы «Аэций», генделевского «Мессию» (тщательно аранжированного Моцартом самолично), гайдновские струнные квартеты, опус номер семьдесят семь (заказ Седьмого князя, так и оставшийся незаконченным), – и, разумеется, произведения Бетховена.

Здесь хранилось столько сокровищ! Оркестровки для премьер Четвертой и Пятой симфоний, выполненные рукой композитора, и еще один список Пятой с исправлениями и дополнениями ЛВБ. Струнные квартеты, опус номер восемнадцать с пометками ЛВБ для первого публичного исполнения. Расписка Людвига в получении пособия, назначенного для него князем Лобковицем. Седьмой помогал Людвигу не только деньгами. Он передал в распоряжение композитора частный оркестр и, вероятно, угостил не одним хорошим бесплатным обедом. И если вызванное снадобьем видение содержало хотя бы долю правды, очевидно, он давал Луиджи кое-что еще… ведь Сара знала, что хромым хозяином музыкального салона мог быть именно он – кривоногий с рождения Йозеф Франц Максимилиан Лобковиц. Между этими двумя чувствовалась некая близость, молчаливое взаимопонимание.

Сара смежила веки и попыталась прокрутить в голове последовательность виденных ею событий. Бетховен принял пилюлю, это она помнила абсолютно точно.

Что же сказал князь? Он спросил Людвига, принял ли тот пилюлю, действует ли она.

Спросил так, как если бы Бетховен мог слышать.

И Бетховен ответил «да».

Сара открыла глаза.

Значит, Лобковицы с давних пор занимались тем, что давали людям наркотики…

Ясно, что между композитором и его покровителем существовала гораздо более тесная связь, нежели было известно ученым мужам.

Сара взяла коробку, в которой содержались найденные на настоящий момент письма Бетховена к его покровителю. Сейчас она практически не сомневалась в том, что большинство из них никогда не были как следует задокументированы. Материалов бы хватило на целую книгу – если после открытия музея Сару еще будут пускать во дворец.

Наиболее известными письмами Бетховена являлись послания к Бессмертной Возлюбленной и, конечно же, так называемое «Хайлигенштадтское завещание», которое Людвиг адресовал двум своим младшим братьям. Там ЛВБ и признавался, что потерял слух, страстно защищал свое поведение, сетовал, бушевал, говорил о самоубийстве и вдобавок клялся в верности искусству. Однако значительная доля уцелевшей корреспонденции Луиджи касалась деловых вопросов, житейских неурядиц и мелких жалоб. Ну а личные письма композитора, которые все-таки оказались задокументированы, не представляли особого интереса. Наиболее частым завершением, которое он использовал, было «in der Eile» – «в спешке», – а пунктуация, правописание и почерк ЛВБ оказались попросту убийственными. Он питал пристрастие к невероятно плохим каламбурам. Мог начать письмо, называя своего адресата «мерзавец», а закончить обращением «мой дорогой друг».

Сара натянула перчатки и принялась заново просматривать корреспонденцию Луиджи и князя Лобковица. Раньше она не видела в бумагах ничего необычного, но теперь у нее появилась цель. Не было ли в письмах отсылки, хотя бы косвенной, к чему-нибудь вроде пилюли или снадобья?

Она остановилась на одном из писем – без даты, с пятном чайно-бурого цвета и надорванным уголком.

«Мое здоровье очень плохо, но на настоящий момент могу лишь сказать, что мне становится лучше при известии, что ваш чудодейственный ключ вскорости покажется из-под тяжелого подола вашего благородного дома и вновь будет петь чудесные песни».

«Чудодейственный ключ» выглядел типичным для ЛВБ грубоватым намеком на член его патрона. И действительно, Седьмой князь произвел на свет десять или одиннадцать детей. Вроде бы нигде ничего загадочного, но… было в этом что-то непонятное…

С первого этажа донесся призывный звон обеденного гонга. Сара спрятала письмо обратно в коробку, стащила перчатки и глубоко вздохнула.

В дверь тихо постучали.

– Да, войдите! – отозвалась Сара.

– О, просто изумительно, что вы здесь! – радостно воскликнула Элеонора Роланд. – Я так себя ругала за то, что оставила вас наедине с нашим черным принцем, а потом очень беспокоилась, потому что с тех пор вас не было видно. Сюзи сообщила, что вам нездоровилось?

– Просто голова разболелась, – пожала плечами Сара. – Может быть, банальная аллергия. Кто сегодня готовит?

– Дуглас. – Элеонора выразительно расширила глаза. – Предрекаю сосиски с пюре или рыбу с жареной картошкой. Английская кухня, одним словом.

Майлза за ужином не было. В его отсутствие и без мрачной фигуры Макса за столом коллеги почувствовали себя значительно свободнее. Замкнувшаяся поначалу Сара вскоре уверилась в том, что никто не знает о ее стычке с полицией и едва не произошедшем увольнении. Очевидно, и Яна, и Майлз предпочли особенно не распространяться. Она поискала взглядом Сюзи, но японки не было видно. Мориц ворчал и беззастенчиво попрошайничал, пользуясь отсутствием хозяина, который мог бы его приструнить.

За столом раздавалось множество в основном добродушных шуточек. Но было и нечто новенькое: Фиона Апшоу, хрупкая блондинка с личиком в форме сердечка, прибывшая, дабы взять на свое попечение коллекцию дельфтского фарфора. А еще Сару познакомили с Янеком Соколом, худым и пожилым чехом-ученым, превосходно говорившим по-английски, хотя и с акцентом. Янек провел весь день в Нелагозевесе. Как он сообщил Саре, его интересовала тамошняя библиотека.

– В своих исследованиях я использовал новейшие технологии, – тараторил он, поблескивая глазами. – Тачку! А чтобы достать до верхних полок, Майлз обещал обеспечить меня рогатиной.

Сара рассмеялась и похвалила его владение английским.

– Я с тысяча девятьсот девяностого года живу в Вашингтоне. А до этого тайно изучал язык здесь, с верными друзьями. Тогда, моя дорогая, если ты бегло болтал на-английском, это могли счесть политическим актом. Наших детей заставляли учить русский.

– Янек работает в Национальном архиве, – прозвенела Элеонора. – В Берлинском центре документов.

– Который в девяносто четвертом году был переправлен обратно в Германию, – пояснил Янек. – Но в Штатах остались микропленки со всеми документами. А теперь немецкие исследователи вынуждены ехать в США и корпеть над копиями бумаг нацистов, поскольку Фатерлянд ограничил к ним доступ. Законы о неприкосновенности личной информации, так это объясняют.

– И что вы здесь ищете? – спросила Сара. – Нацистские документы?

Чешский ученый расхохотался.

– Я на каникулах, дорогая! Я надеюсь найти любовные письма. Рецепты супов! Дворцовые сплетни шестнадцатого века! Меня всегда увлекало царствование Рудольфа Второго, вот моя давняя страсть. Мой добрый друг Майлз позволил мне, престарелому ученому, приехать и порыться в здешних архивах.

Сара, извинившись, встала, чтобы поздороваться с Сюзи, которая ворвалась в столовую. Японка стиснула ее в кратком, но могучем объятии, от которого у Сары хрустнули кости.

– Ты в порядке, девочка? – прошептала Сюзи ей на ухо.

– Просто немного не в себе, – Сара вяло улыбнулась. – Извини, что я расклеилась…

– Детка, какой цирк! – Сюзи легонько стукнула ее кулаком в плечо и продолжала шептать: – Ты не думай, я и сама не ангел, но не стоит связываться со всей гадостью, которая у них припрятана. Кто знает, чего они туда намешали? Может, толченую рыбью чешую или еще что-нибудь в этом роде… Но я рада, что ты чувствуешь себя лучше, Сара! Кстати, у меня есть для тебя новости. Твое место занято.

Сара почувствовала, как ее живот падает куда-то к коленям.

Сюзи указала подбородком на Фиону Апшоу, хихикавшую над историей, которую ей вполголоса рассказывал Дуглас.

– Я влюбилась, – вздохнула Сюзи. – В женщину, которая души не чает в фарфоре.

– Любовь вытворяет странные штуки, – согласилась Сара и облегченно вздохнула.

Но это чувство может любого свести с ума. Например, Макса… Нет уж, хватит. Следующие полчаса она попробует прожить, не думая о Максе. Где бы он ни был… А куда он все-таки подевался?

Сара уселась между Элеонорой и Бернардом, которые строили планы относительно маскарадных костюмов.

– Кем вы собираетесь быть? – спросила Элеонора у Сары. – Вы должны выбрать исторический наряд. Можете руководствоваться фамильным собранием Лобковицев – там полно образцов бальных платьев.

– А я хочу одеться одной из собак! – провозгласил Дуглас, ставя на середину стола большое блюдо карри из мяса молодого барашка. – Сара, детка! Будь моей Поликсеной!

– Поликсеной будет Дафна, – возразил Бернард. – И кто-то должен сыграть роль ее мужа Зденека, первого князя Лобковица.

– Из Майлза получился бы отличный Зденек, – с невинным коварством вставила Сюзи.

Дафна занялась барашком, на ее губах играла легкая улыбка.

– У них был счастливый брак – у Зденека с Поликсеной? – осведомилась Элеонора. – Или это был кошмарный династический союз? Кто-нибудь в курсе? Дафна?

– Очень счастливый брак, – ответила Дафна, и ее обычно резкий и холодный тон слегка смягчился. – Сохранилось множество их писем друг к другу. Он называл ее своей «золотой принцессой», а она обращалась к нему «мой король».

– Поликсена оказалась опытным политиком, – заметил Янек. – Чрезвычайно умная и способная женщина. Именно благодаря ее влиянию – ее интересу к музыке, живописи и литературе – было положено начало Лобковицкой коллекции. Ее письма поистине очаровательны.

– Рудольф Второй сделал Зденеку с Поликсеной подарок, – вставил Мозес Кауфман, специалист по декоративному искусству. – Алтарь из черного дерева, превосходный экземпляр техники pietra dura.

– Да, Рудольф ведь привез в Прагу флорентийских мастеров, – кивнул Янек. – Он собрал вокруг себя самых поразительных и образованных людей своего времени – художников, алхимиков, астрологов, печатников, издателей, архитекторов…

– Тихо Браге! – вырвалось у Сары.

«Добрый старый Браге…» Так князь Лобковиц сказал Бетховену в ее видении. И слова эти были упомянуты в связи с пилюлей или наркотиком – «лекарством», которое принял ЛВБ… Хотя что за чушь! Тихо Браге к тому времени был мертв по меньшей мере двести лет.

– Совершенно верно, – чешский ученый одобрительно улыбнулся Саре. – Браге дружил с математиком и нумерологом Джоном Ди, который посещал Прагу в районе тысяча пятьсот восемьдесят третьего года. Ди продал Рудольфу две загадочные рукописи: знаменитый манускрипт Войнича, который сейчас находится в Йельском университете – он так и не был расшифрован, – а также книгу алхимических формул, которые, по утверждению Ди, он переписал у ацтеков. Но о последней книге до нас дошли лишь слухи, упоминания и намеки. Никто никогда не видел даже копии.

– Тихо Браге! – Фиона наклонилась к ним через стол. – Он всегда меня привлекал. Вы знаете, что он держал ручного лося? И еще у него был слуга-карлик, предположительно обладавший даром ясновидения.

– Его случайно звали не Николас Пертузато? – протянула Сюзи, вызвав всеобщий взрыв смеха.

Упоминание о Николасе напомнило Саре о коробочке для пилюль. Майлз утверждал, что поручил Петру упаковать ее вещи. Решив убедиться, что коробочка на месте, она извинилась, вышла и стремглав спустилась по лестнице к своей комнатушке.

Похоже, Петр действительно упаковал все ее принадлежности. Сара расстегнула «молнию» спортивной сумки. Ага, вот и ее одежда, сложенная аккуратной стопкой. Даже ее трусики-танга свернуты в крошечные треугольнички. Сара вывалила содержимое рюкзака на кровать и принялась суматошно рыться в вещах.

Невероятно, но она по-прежнему была на месте – медная коробочка для пилюль в форме носа. Жестянка Тихо Браге? Или его… нос? Сара осторожно открыла коробочку.

Внутри белел листок бумаги, сложенный, как предсказание судьбы в китайских рисовых печеньях. Сара развернула его и тотчас узнала характерный почерк Макса.

Предупреждение? Рекомендация?

Нет, поняла Сара. Приглашение! Макс собирался взломать сейф Майлза. Сегодня – точнее, завтра, – в два часа ночи.

Решив, что лучшее место для того, чтобы спрятать емкость – это нечто скучное и обыденное, Сара бросила коробочку в полиэтиленовую сумку на «молнии», в которой хранила свои ванные принадлежности. Взбегая вверх по ступенькам, она разорвала записку Макса на мелкие кусочки. «Надо переключаться на кофе», – подумала она, входя в столовую. Впереди была долгая ночь.