Чезаре было бы проще, если бы он сам убил брата. Тогда у него на руках имелся бы план, как вести себя в том хаосе, который теперь его окружал. А так приходилось выкручиваться на ходу.

Судьба. Он всегда считал ее куда могущественней Бога. Когда же он променял одного на другую? Теперь он, вероятно, и не вспомнил бы. Даже ребенком он считал молитвы – унизительное вопрошание и принятие – бесполезными и неестественными, а когда вырос, то полностью отказался от них, хоть никому и не сказал об этом. Если другие находили утешение и наставления, обращаясь к внешним силам, Чезаре отыскал все, что ему нужно, внутри себя, и мысли его превращались в действия так быстро и естественно, что вскоре он стал тем, кем стал: в споре пользовался своим умом, с женщинами шармом, а на охоте или во время корриды проворством и силой. Что мир назвал бы уверенностью, смелостью, даже высокомерием, для Чезаре было просто самодостаточностью. Бог тут оказался совершенно ни при чем.

Столь бурным был водоворот развернувшихся сплетен, что кто-то рано или поздно задался бы тем же вопросом, который он только что поставил отцу. Не он ли убил своего брата, потому что тот стоял на пути? Впрочем, Чезаре знал, что это неверный вопрос. Правильнее было бы спросить, почему он не предотвратил убийства.

За те одиннадцать месяцев, что Хуан провел в Риме, стало ясно, что дело почти наверняка закончится плохо. Его интрижки, его жестокость, его некомпетентность на военной службе – все это рано или поздно разбудило бы желание мести, а его тщеславие и беззаветная любовь Александра ослепили отца и сына перед лицом надвигающейся опасности. Почему же Хуан позволил человеку в маске увлечь себя по темным, мрачным улицам Рима, имея в охране лишь одного конюха? Той ночью у моста, когда их компания разделилась, Чезаре впервые постарался защитить его всерьез, предложив в телохранители Микелетто. Но Хуан, желая выглядеть более отчаянным и смелым, чем брат, разумеется, отказался.

Как много ему было дано, и как неразумно он распорядился дарами! Неудивительно, что судьба от него отвернулась. Узнав о том, что лошадь брата найдена с подрезанным стременем, Чезаре испытал гнев, а не печаль: он злился, что глупость брата привела его к столь унизительному концу. Пока Александр лежал, погрузившись в пучину скорби, Чезаре наводил порядок в городе, пытался понять, как жить дальше в этой новой реальности, и гнев его все возрастал. Да как посмел Хуан так подкосить волю отца, подвергнуть семью такому унижению!

Когда Чезаре тем утром вошел в спальню папы, у него уже были наметки будущей стратегии. Он намеревался любыми средствами вырвать Александра из зыбучих песков скорби, ведь без его согласия и участия он ничего не мог сделать. В свое время преступление будет отомщено, но перво-наперво необходимо направить усилия на устранение принесенного ущерба. Со смертью Хуана умерли и династические и территориальные притязания семьи в Испании. Если они хотят выжить, им придется найти себе равноценную опору и поддержку на территории Италии. Если бы у Чезаре стояла за спиной армия, папские земли простирались бы везде, где он возжелал бы пройти. Он уже изучил страну вдоль и поперек – большинство мелких государств легко пали бы к его ногам. Городами управляли мелкие бароны, у которых не было никаких союзников, чтобы защитить их интересы.

Если бы Хуан проявил себя лучшим командующим, или если бы был более осторожен в любовных похождениях, если бы… что ж, в этих «если» теперь нет никакого проку. Им нужно работать с тем, что есть. А есть у них – отчасти – Неаполь: государство, не успевшее оправиться от вторжения и снова впавшее в зависимость, на этот раз от папской поддержки в коронации нового короля, Федериго. Брак Джоффре уже принес титулы и земли. Чем быстрее будут порваны узы между Лукрецией и Сфорцей, тем быстрее получится снова вплести ее в династическую паутину. В идеале и он мог бы внести свою лепту. У Федериго есть дочь на выданье: Карлотта. Если бы она стала женой Чезаре, Неаполь было бы проще прибрать к рукам. Но кардиналы, разумеется, не могут вступать в брак.

По одному врагу за раз. Что до остальных – он подождет, когда фортуна, совершившая столь жестокую месть, вновь улыбнется им. И когда это случится, он будет готов.

Неаполь, расположенный к Риму ближе, чем многие другие крупные города Северной Италии, тем не менее был самым чуждым. Веками море и солнце обжигали смуглую кожу его жителей, делая ее все темнее, так что когда на улицах мелькали искусственно выбеленные лица придворных, они выглядели обескровленными на фоне тех, кем повелевали. Вдали от сверкающих вод залива улицы сужались и сплетались в лабиринт: узкие аллеи, крытые веранды и глубокие карнизы предлагали укрыться от беспощадного солнца. Но и этого было недостаточно. Когда лето полностью вступало в свои права, жара становилась такой влажной, что казалось, будто тело тает. В этом кипящем котле город впадал то в набожность, то в грех. Говорили, что монастырей и борделей в Неаполе поровну. Баланс мог бы склониться в сторону Господа, но, как зловоние из сточных канав, распространялась по городу бедность, и, по воспоминаниям большинства путешествующих, нестройная музыка любовных утех перебивала сладкозвучные песнопения монашек. Неудивительно, что французы не смогли долго сопротивляться.

Первые недели Чезаре разыгрывал из себя настоящего служителя церкви. Самый молодой из когда-либо назначенных папских легатов, он царственно расхаживал в церемониальных одеждах, стараясь и приобрести должный вес, и покорить всех своим обаянием, так что даже те, кто хотел посмеяться над ним, стали принимать его всерьез. Во время проводимых до и после коронации празднеств они с королем Федериго, человеком более принципиальным, чем его предшественник, провели много часов в переговорах, сетуя на ужасное положение Италии и строя планы, как бы покрепче связать Неаполь и папство, чтобы выстоять против аппетитов Милана и Венеции.

А за стенами зала заседаний сеть шпионов помогала ему составить представление о стране в целом: это были проблемные и коррумпированные территории, которые управлялись склочными феодалами и подвергались разбойным нападениям, где ни о какой цивилизации не могло быть и речи. К концу первой недели Чезаре получил предложение о замужестве для своей почти разведенной сестры и подготовил почву для еще более смелого предложения: если некий кардинал решит отказаться от своих церковных обетов (что при поддержке папы вполне вероятно), он, возможно, захочет просить руки любимой дочери короля, которая в то время находилась при французском дворе и готовила себя к любому будущему, которое дипломатические таланты отца смогут ей обеспечить. Король слушал и не возражал. С политической точки зрения поступить иначе было бы просто невежливо.

Когда с дипломатией с успехом покончили, Чезаре сбросил кардинальские одежды и позволил себе немного расслабиться. Его будущий зять, Альфонсо, настоящий дамский угодник, показал себя хорошим гидом. А красоты и неослабевающая жара сделали остальное. Он наслаждался предоставленными ему возможностями и во дворце, и в городе. Он закрутил куртуазную любовь с одной кокетливой молодой герцогиней, щедро осыпая ее подарками и вниманием, так что ее девственность не имела никаких шансов устоять, а затем надолго окунулся в неприкрытое распутство двора.

Единственная неприятность случилась с ним за несколько недель до отъезда. Он проснулся, мучимый такими сильными стреляющими болями в ногах и плечах, что едва мог дышать или ходить, а затем на его безупречной коже появились прыщи. На миг его накрыла паника. Сейчас не время умирать от чумы, даже если заработал ее в минуты наслажденья. К счастью, среди свиты у него имелся свой доктор-испанец. Гаспар Торелла был одновременно лекарем и священником. Кроме того, этот человек всегда находился в курсе всех новых заболеваний, к которым относилась и французская болезнь.

– Не волнуйтесь, ваше высокопреосвященство. Мы вас вылечим. – Он аккуратно записал симптомы (которые теперь включали в себя и маленькую язвочку на пенисе его высокопреосвященства) и рекомендовал особую мазь и курс паровых ванн, чтобы открыть поры и выгнать болезнь из организма.

Через неделю или две язвы пропали, и Чезаре вновь превратился в привлекательного молодого придворного; лишь небольшие шрамы указывали на его недавние приключения. Когда он взбирался на коня, чтобы покинуть Неаполь, ему показалось, что удача вновь повернулась к нему лицом. Доктор ехал позади и о мыслях своих не распространялся.

А в Риме Александр приложил все силы для того, чтобы официальный прием, который он собирался дать в ознаменование приезда сына, полностью соответствовал протоколу, как и подобает набожному папе по отношению к папскому легату. Он даже заставил его ждать целый час, чтобы подчеркнуть разделяющую их дистанцию.

Впрочем, накануне вечером прагматичный Александр устроил личную встречу с Чезаре, после которой не мог не признать, что дипломатические способности сына принесли куда больше плодов, чем молитва.

Я познал ее множество раз. Но папа забрал ее, чтобы обладать самолично.